14
Ловля пиявок

Когда, спустившись со скалы, на которой стояла крепость, всадники выехали на холмистую равнину, где росли только маленькие пальмовые рощицы и высокие опунции с широкими, как лопаты, колючими листьями, солнце стояло уже высоко.

Даже в этом уголке страны, довольно далеко расположенном от Фамагусты, были заметны следы пребывания турок. Эти разрушители оставляли за собой только руины и трупы.

Земля здесь была плодородная, и усадьбы, которые должны бы множиться и процветать, теперь либо совсем исчезли, либо от них остались только почерневшие от огня и дыма стены и чудом не рухнувшие крыши. Кое-где еще виднелись разбитые когда-то виноградники.

Турецкий капитан делал вид, что ничего не видит, но от взглядов христиан, и в особенности папаши Стаке, ничто не укрылось. Ничуть не заботясь о том, что мусульманин может его услышать, смелый моряк непрерывно ворчал:

– Бандиты! Они уничтожили все, и людей тоже. Когда же этих псов настигнет кара? Не может же республика допустить, чтобы все жертвы остались безнаказанными! Если этого не произойдет, я сам заделаюсь турком!

После получасовой бешеной скачки, поскольку приведенные турком кони были чистейших арабских кровей, отряд оказался в низкой лощине, где виднелись многочисленные пруды, густо заросшие тростником с пожелтевшими листьями, что говорило о лихорадке, таящейся в гнилых корнях и на илистом дне.

На берегу одного такого болотца несколько полуголых людей орудовали в воде длинными палками, и казалось, они заняты перемешиванием ила или встряхиванием тростника.

– А вот и первые ловцы пиявок, господа, – сказал турок, сдерживая коня.

– Это пленные, взятые в Никозии? – спросила герцогиня, делая невероятные усилия, чтобы не выдать глубокого волнения.

– Нет, это рабы из Эпира, – отвечал капитан. – Разве не видишь, их охраняют всего четверо янычар? Иди посмотри, как они работают, и ты получишь представление, как работают пленные, взятые в Никозии, и как с ними обращается племянница паши. Уверяю тебя: ловить пиявок – не самое приятное занятие. Лично я предпочел бы умереть посаженным на кол или с шелковым шнурком на шее.

Герцогиня не ответила. Сердце ее сжалось от невыразимой тоски, стоило ей подумать, что Л’Юссьер, ее жених, в этот миг испытывает те же муки, что и несчастные эпироты, которых так бесчеловечно эксплуатирует племянница паши.

Капитан направил коня к тростниковому навесу, под которым четверо омерзительных на вид солдат, обвешанных пистолетами и ятаганами, собирались сварить себе кофе, и отдал им приказ немедленно заставить рабов работать, чтобы сын правителя Медины увидел, как ловят пиявок.

Янычары поставили чашки и отсалютовали оружием высокому гостю, удостоившему болота своим визитом. Затем свистом вызвали из-под другого навеса полтора десятка человек, которых увели с берега, как только появился конный отряд.

При виде пленников у христиан невольно вырвался крик ужаса, а капитан разразился хохотом и заявил с циничной жестокостью:

– До чего же они забавны! Собакам и погрызть-то будет нечего, когда эти презренные кончат ловить пиявок. Сразу видно, что труженики болот не курятиной питаются.

Эпироты представляли собой настолько ужасное зрелище, что дрожь пробрала даже папашу Стаке, а старый моряк на своем долгом веку повидал еще и не такое.

Все были невероятно худые, так что можно ребра пересчитать, ноги – кожа да кости, а все тело покрыто ранами от укусов пиявок. Глаза у них гноились, взгляд был мутный, словно перед смертью, и двигались они с огромным трудом. Все они непрерывно дрожали, как в лихорадке.

– Но эти люди вот-вот умрут! – в ужасе всплеснула руками герцогиня.

Турок пожал плечами.

– Это рабы, христиане, – беспечно заявил он. – Мертвые они уже никому не нужны, а живые могут еще на что-нибудь сгодиться. Мне кажется, Хараджа хорошо придумала. А что она, по-вашему, должна была с ними сделать? Содержать за свой счет? Так они хоть какой-то доход приносят, и то хорошо.

– А велик ли доход? Какой-нибудь жалкий цехин, – сказал Никола, который еле сдерживался, чтобы не броситься на турка и не перерезать ему глотку ятаганом.

– Четыре, а иногда и пять цехинов в день, – ответил капитан. – А ты считаешь, этого мало?

– Племянница паши вряд ли нуждается в таких суммах, лучше бы она проявила себя более человечной в обращении с этими несчастными.

– Хараджа очень любит деньги, господин Хамид. Давайте, янычары, гоните их в воду. У нас мало времени.

Солдаты схватили суковатые палки и, угрожающе ими замахиваясь, закричали на эпиротов, которые, как одурманенные, глядели на всадников.

– Лезьте в воду, мошенники! Вы достаточно отдохнули, а если не будете хорошо работать, водки вечером не получите…

Бедняги покорно склонили головы и пошли сквозь тростник к болоту. Немного потоптавшись в нерешительности, они принялись палками будоражить болотный ил.

Пиявок ловят простым методом, каким ловили еще древние греки и персияне, весьма искусные рыбаки. У них в странах множество болот, где обитают мириады этих жестоких, но очень полезных тварей.

Ловцы обычно сами служат приманкой, подставляя ноги болезненным укусам обитательниц грязных, вонючих болот, где в прибрежных тростниках гнездится страшная болотная лихорадка.

И поныне система ловли не изменилась ни в Греции, ни в Персии, ни на Крите, ни на Кипре, то есть в местах, где эта странная индустрия всегда процветала.

Конечно, уже не существует рабов, что занимались бы этим опасным ремеслом, которое постепенно превращает людей в скелеты, и водка, сколько ее ни вливай, уже не поставит их на ноги и не поможет обрасти мускулатурой.

Сейчас эти люди – не греки и не персы. Нынешние ловцы, хлынувшие в восточные города из всех стран Европы, принадлежат к классу неприкаянных. Они берутся за любую работу и выживают как могут.

Это самые настоящие отверженные, и у них только одно желание: как можно больше заработать, пусть даже в ущерб здоровью, и напиться до бесчувствия.

Когда начинается сезон ловли, они появляются возле болот, наскоро сооружают шалаши из ивняка и энергично принимаются за работу. Те, у кого есть немного денег, покупают себе в помощь какую-нибудь старую клячу: она гораздо лучшая приманка, чем тощие ноги ловцов.

Несчастные животные не выдерживают дольше трех-четырех недель, ведь никого не заботит, восстановили они силы или нет.

Их палками загоняют в грязную воду, где в тростниках в огромном количестве водятся пиявки, и насильно там удерживают, пока их ноги, брюхо и бока сплошь не покроются болотными кровососами.

Когда же шкуры животных становятся похожи на скользкое черное копошащееся нечто, их выводят из воды. Прожорливых тварей бережно снимают и осторожно укладывают в дырчатые бочонки, наполовину заполненные обильно смоченным камышом, а животных оставляют на какое-то время в покое, чтобы они вновь набрались сил. После чего жестокая пытка повторяется, пока бедная лошадь, вконец обессиленная, не умрет прямо в болоте или не рухнет на землю, чтобы уже никогда не подняться.

Люди, как мы уже говорили, подставляют в виде приманки только ноги. Они стоят в воде и героически терпят болезненные укусы, а потом, когда вся кожа покроется пиявками, выходят на берег и стараются их снять как можно скорее, чтобы они не отсосали слишком много крови.

К вечеру бедняги уже настолько измучены, что не стоят на ногах и не в состоянии даже приготовить себе еду. Водка или любое другое спиртное, выпитое в солидном объеме, дает иллюзорное ощущение, что силы вернулись, и назавтра можно снова продолжить опасное занятие.

Довольно большие заработки тратятся на алкогольный загул, пока не наступит день, когда в кармане останется каких-нибудь двадцать – двадцать пять лир.

Когда же сезон, который обычно длится три месяца, заканчивается, несчастные ловцы доходят до такого состояния, что все, кто их видит, приходят в ужас.

Это уже не люди, а тени: заострившийся нос, запавшие глаза, высохшие ноги, тело настолько исхудавшее, что кажется, вот-вот начнет просвечивать.

Даже в голосе не остается ничего человеческого, только сип и хрип, едва можно разобрать слова. А все тело еще много месяцев будет сотрясать лихорадка.

И все равно, несмотря на все мучения и страдания, едва начинается новый сезон ловли, они снова возвращаются на топкие берега илистых болот, к своему ремеслу, и редко кто из них доживает до сорока.

Угрожающие вопли янычар, а точнее, узловатые дубины, которые описывали дуги над их головами, загнали эпиротов в воду. Они настолько ослабли от потери крови, что у них не было сил даже протестовать.

Их было пятнадцать человек против четверых янычар, пусть и вооруженных дубинами. Они запросто могли бы одолеть стражников и завладеть их ятаганами и пистолетами, тем более что вряд ли кто-либо из янычар успел бы выстрелить: эти пистолеты не отличались удобством и быстротой в эксплуатации.

Крики и стоны бедолаг оповестили герцогиню и ее отряд о том, что пиявки начали кусаться и высасывать те жалкие капли крови, что пока еще оставались у пленников.

Один из ловцов, которому в икры, видимо, впилось уже изрядное количество тварей, не выдержал боли и попытался выбраться на берег. На него тут же набросился янычар, со свистом вращая дубиной над его головой, и завопил:

– Еще рано, собака! Подожди, пока они покроют ноги целиком. Ты ведь не магометанин!

Папаша Стаке, который спешился, чтобы лучше видеть подробности ловли, не сообразив, что может себя выдать, подскочил к турку с криком:

– Каналья! Ты что, не видишь, что он не в состоянии тебе ответить? А хочешь, я тебя брошу сейчас в болото? Ты настоящий бандит, в тебе даже к собаке нет жалости!

Мусульманин, явно не привыкший к такому обращению, обернулся и с удивлением посмотрел на человека, занесшего кулак над его головой.

– Да он христианин! – вырвалось у него.

– Я больше турок, чем ты, и я тебе говорю, что, если ты сейчас же не дашь этому парню выйти из воды, я швырну пиявкам тебя и не выпущу, пока они не высосут всю твою кровь, – прорычал папаша Стаке, схватив турка за воротник. – Понял, бандит? Ты бесчестишь Магомета и всех его сторонников!

– Эй, ты что делаешь? – крикнул капитан.

– Хочу его придушить, – отозвался папаша Стаке, стиснув руками глотку янычара.

– В отсутствие племянницы паши, Хараджи, здесь командую я!

Герцогиня вскочила с подушки и горящими глазами впилась в капитана.

– Отдай приказ этим ничтожествам убраться! – властно крикнула она. – Я сын паши Медины, и по положению я выше твоей госпожи! Понял? Я победил в схватке Дамасского Льва, и одолеть тебя мне ничего не стоит – так, детские забавы! Повинуйся!

Услышав жесткие и властные ноты в голосе юноши, который уже взялся за рукоять сабли, давая тем самым понять, что готов выхватить ее из ножен, капитан, напуганный еще и решительным настроем эскорта, поспешил крикнуть янычарам:

– Пусть ловцы вернутся в хижины! Объявляю им выходной по случаю визита Хамида, сына паши Медины.

Четверо солдат, привыкших повиноваться приказам начальства, бросили дубины и расступились, давая ловцам пройти.

Герцогиня опустила руку в седельную сумку, которую Дамасский Лев велел наполнить цехинами, и, вытащив оттуда горсть монет, бросила их на землю, надменно заявив:

– Пусть сегодня эти люди получат двойную порцию водки и вдоволь еды. Даю по цехину на каждого. Если к моему возвращению это не будет сделано, я велю отрезать вам уши. Поняли? Остаток цехинов ваш!

Потом, дружеским жестом попрощавшись с ловцами, которые отупело на нее таращились, она пришпорила коня и бросила испуганному капитану:

– Проводи меня к племяннице паши. Я желаю немедленно ее видеть.

– Тысяча чертей! – прошептал папаша Стаке. – Эта женщина – просто чудо какое-то! Мне бы ни за что не удалось заставить всех себе подчиняться, будь я хоть адмиралом турецкой армады! Нет, никогда не устану восхищаться силой духа этой женщины!

Всадники поехали дальше, лавируя между болотцами, заросшими густым тростником. Судя по тому, как шевелилась и подергивалась болотная жижа, ловцы здесь еще не побывали, и легионы пиявок дожидались, пока какая-нибудь старая кляча или тощие ноги ловцов подставят себя под их жадные рты.

Не прошло и десяти минут, как капитан, снова ехавший во главе кавалькады, указал герцогине на просторный красивый шатер красного шелка, разбитый возле довольно большого озера. На макушке шатра утренний ветерок шевелил три конских хвоста, украшенных серебряными полумесяцами.

– Что это? – спросила девушка.

– Шатер племянницы паши, – отвечал капитан.

– Она любит здесь жить?

– Время от времени, чтобы наблюдать за работой христиан и поразвлечься их мучениями.

– И эта женщина надеется на любовь Дамасского Льва, который один великодушнее всего турецкого войска! – с презрением произнесла герцогиня.

– Она лишь надеется на это.

– Лев никогда не станет супругом тигрицы!

– Я об этом не задумывался, – отозвался турок, которого, казалось, поразило такое наблюдение. – Если уж ты друг Мулея-эль-Каделя, как ты говоришь, то Хараджа будет долго его дожидаться. А я и правда об этом не думал. Мы приехали! Приготовься к встрече с племянницей паши.

Они обогнули болото и остановились перед роскошным шатром, вокруг которого, под охраной человек тридцати вооруженных до зубов арабов и азиатов, теснились жалкие лачуги ловцов.

– Ступай, господин, – сказал капитан. – Хараджа сейчас потягивает свой кофеек и курит чубук, наплевав на все эдикты Селима. Она не боится, что ей отрежут нос.

– Проводи меня, – решительно сказала герцогиня, спешившись.

Капитан сделал знак расступиться четырем стражникам-арабам, дежурившим перед шатром с саблями наголо, и нырнул под полог со словами:

– Госпожа, к вам посланец от Мулея-эль-Каделя.

– Входите, – раздался резкий, с металлическими нотками, голос. – Мы рады оказать гостеприимство друзьям доблестного и непобедимого Дамасского Льва!