Через двадцать лет после того, как путешествия по воздуху стали невозможны, повозки «Дорожной симфонии» медленно продвигались вперед под добела раскаленным небом. Стоял конец июля, и двадцатипятилетний термометр, прикрепленный к ведущей повозке, показывал сто шесть по Фаренгейту и сорок один по Цельсию. Труппа ехала к озеру Мичиган. Обочины плотно заросли деревьями, которые пробились сквозь трещины в асфальте. Побеги гнулись под колесами повозок, а мягкая листва щекотала ноги лошадей и людей. Безжалостная жара не спадала уже неделю.
Большинство людей шли пешком, чтобы облегчить ношу лошадей, ведь им и без того, к всеобщему неудовольствию, приходилось часто давать отдых в тени. Участники «Симфонии» не очень хорошо знали эту местность и спешили ее покинуть, однако при такой жаре двигаться быстро было невозможно. Они медленно шагали, сжимая оружие. Актеры повторяли реплики, музыканты пытались не обращать внимания на актеров, а разведчики следили, нет ли какой опасности впереди или позади.
«Неплохая проверка, – сказал чуть раньше их режиссер-постановщик. Гилу было семьдесят два, и он ехал во второй повозке, ведь ноги уже не держали его так хорошо, как раньше. – Если сможете вспомнить текст на такой сомнительной местности, то на сцене все будет отлично».
– Входит Лир[3], – произнесла Кирстен.
Двадцать лет назад, в той жизни, которую она почти и не помнила, у нее была маленькая немая роль в недолго продержавшейся постановке «Короля Лира» в Торонто. Теперь Кирстен шагала в сандалиях на подошве из автомобильной шины и носила за поясом три ножа. В руках она держала печатную версию пьесы в мягкой обложке с выделенными желтым сценическими ремарками.
– Причудливо убранный цветами, – продолжила Кирстен.
– Но кто идет там? – проговорил человек, разучивающий роль Эдгара.
Его звали Август, и он только недавно стал актером. А еще он был второй скрипкой и тайно писал стихи, о чем в «Симфонии» знали лишь Кирстен и седьмой гитарист.
– Да, здравый ум едва ли заставил бы… заставил… Как там?
– Так нарядиться, – подсказала Кирстен.
– Спасибо. Да, здравый ум едва ли заставил бы так нарядиться.
Повозки раньше были пикапами; теперь их тянули лошади, помогая крутиться колесам из стали и дерева. Все части, ставшие бессмысленными, когда исчерпались запасы бензина, – двигатель, топливная система и другие, которые люди младше двадцати никогда не видели в действии, – пришлось изъять, а на крышах установить скамеечки для кучеров. Из машин убрали все, что добавляло лишний вес, но в остальном они остались прежними – закрывающиеся двери, окна из автостекла, которое непросто разбить, ведь путешествовали они по опасной территории, и было бы неплохо иметь возможность куда-нибудь усадить и как-то защитить детей. Платформы кузовов перетянули темно-серым брезентом с белыми буквами «ДОРОЖНАЯ СИМФОНИЯ» по обеим сторонам.
– Они не могут препятствовать мне чеканить монету, – бросил через плечо Дитер.
Он разучивал роль Лира, хотя был еще молод. Дитер шел чуть впереди остальных актеров и что-то бормотал своему любимому коню Бернстайну. У коня не хватало доброй половины хвоста – неделю назад первой виолончели понадобилось перетянуть смычок.
– Вид душу раздирает! – продолжил Август.
– Знаете, что душу раздирает? – проворчал третий трубач. – Слушать «Короля Лира» который раз подряд на таком пекле.
– А знаешь, что хуже? – Александре, самой младшей актрисе «Симфонии», было пятнадцать. Ее еще младенцем подобрали на дороге. – Четыре дня добираться от одного города до другого.
– А как это, «душу раздирает»? – спросила Оливия, шестилетняя дочь тубиста и актрисы по имели Лин. Малышка ехала во второй повозке вместе с Гилом и плюшевым медвежонком.
– Через пару часов будем в Сент-Деборе, – сказал Гил. – Волноваться совсем не о чем.
По поверхности Земли, словно ударная волна ядерного взрыва, прокатился грипп, а затем и ужас от последовавшего краха. В первые страшные годы все перебирались с места на место в безуспешных поисках хотя бы частички былой жизни и оседали где попало, для безопасности сбиваясь в группки в придорожных кафе, бывших ресторанах и мотелях. «Дорожная симфония» начала передвигаться между поселениями нового мира спустя пять лет после катастрофы. Женщина-дирижер собрала своих друзей из военного оркестра, вместе они покинули авиационную базу, на которой жили, и отправились в неизвестность.
К тому времени большинство людей уже обустроили себе постоянные жилища, ведь оставшийся бензин испортился к третьему году, а бесконечно переходить с места на место пешком невозможно. После полугода странствий от одного городка к другому, хотя слово «городок» использовали весьма условно, в некоторых бывших придорожных кафе могли проживать лишь четыре-пять семей: оркестр соединился с внезапно встреченной компанией шекспировских актеров во главе с Гилом, которые вместе покинули Чикаго, затем несколько лет проработали на ферме, а теперь уже три месяца путешествовали по дорогам.
И даже через двадцать лет после катастрофы они продолжали колесить туда-сюда вокруг озер Гурон и Мичиган; шли до самого Траверс-Сити на западе и Кинкардина на северо-востоке, вдоль реки Сент-Клэр на юг к рыбацким городкам Марин-Сити и Алгонак, а затем возвращались обратно. Сейчас эти места стали тихими. На дорогах почти никого не было, разве что встречались бродячие торговцы, которые перевозили в телегах всякую всячину. «Симфония» исполняла музыку – классику, джаз, оркестровые аранжировки популярных до катастрофы песен – и Шекспира. В первые несколько лет они ставили и более современные пьесы, но, как ни странно, зрители предпочитали смотреть именно Шекспира.
«Люди хотят лучшее, что было в мире», – сказал однажды Дитер. В нынешней жизни ему приходилось тяжело. В колледже он играл в панк-группе и теперь ужасно скучал по звуку электрогитар.
До Сент-Деборы оставалось не более двух часов пути. Репетиция «Лира» сошла на нет на четвертом акте: все устали, да и жара действовала на нервы. Труппа остановилась, чтобы дать лошадям отдохнуть. Кирстен, которой не сиделось на месте, прошла чуть дальше и начала упражняться в метании ножей. С пяти шагов, с десяти, с двадцати. Лезвия вонзались в дерево с приятным звуком. Когда «Симфония» вновь двинулась вперед, Кирстен залезла во вторую повозку, где за починкой костюма отдыхала Александра.
– Так вот, – произнесла та, возвращаясь к разговору, – ты видела компьютерный экран в Траверс-Сити…
– И что?
В Траверс-Сити, который они недавно покинули, некий изобретатель собрал у себя на чердаке электрическую установку. Достаточно скромную – если яростно крутить педали велотренажера, то электричества хватало для работы ноутбука, однако изобретатель питал куда большие надежды: дело было даже не в самой установке, а в поисках выхода в Интернет. Юные участники «Симфонии» трепетали, слушая его рассказ; они помнили истории о вай-фае и невообразимом хранилище-«облаке», а также гадали: вдруг Интернет все еще где-то там, в невидимых крапинках света.
– Он был таким, как ты помнишь?
– Я плохо помню, как выглядели компьютерные экраны, – признала Кирстен.
У второй повозки были крайне отвратительные амортизаторы, поэтому Кирстен казалось, что у нее дребезжат даже кости.
– Как можно такое забыть? Он ведь красивый.
– Мне было восемь.
Александра недовольно кивнула: вот если бы она в восемь лет увидела светящийся экран, то непременно бы его запомнила.
В Траверс-Сити Кирстен прочитала на экране надпись «Страница не может быть отображена». Вряд ли, конечно, изобретатель сумел бы обнаружить Интернет, но ее больше очаровало само электричество. В мыслях возникли образы лампы с розовым абажуром на столике, ночника в форме широкого полумесяца, люстры в столовой, залитой светом сцены. Изобретатель быстро крутил педали, чтобы экран не потух, и попутно объяснял что-то про спутники. Александра пришла в восторг, для нее экран был неким волшебством. А Август просто пялился на него с отсутствующим выражением на лице.
Когда Кирстен и Август проникали в заброшенные дома (это было их любимое занятие, и порой они находили полезные вещи), Август всегда глядел с тоской на телевизоры. В детстве он был тихим и немного застенчивым, да и вообще редко находил общий язык с другими людьми. То есть пока его братья играли в бейсбол и заводили новых друзей, Август все свободное от школы время проводил в четырех стенах домов на американских военных базах, между которыми переезжала семья. Что хорошо в телепрограммах – их можно было смотреть везде, причем одни и те же, неважно, перебросили родителей в Мэриленд, Калифорнию или Техас. До катастрофы Август часами просиживал перед телевизором, играл на скрипке или делал и то и другое одновременно. Кирстен с легкостью представляла подобную картину: Августу девять лет, десять, одиннадцать, он бледный и тощий, с падающими на глаза темными волосами и серьезным, застывшим выражением лица играет на маленькой скрипке в свете экрана. Сейчас, когда они вламывались в дома, Август искал выпуски журнала «Телегид». К началу пандемии этот еженедельник уже почти никто не читал, хотя некоторые люди все же продолжали его покупать до самого конца. Потом, в моменты отдыха, Август листал найденные выпуски. Он говорил, что помнит все телешоу: звездолеты, гостиные с огромными диванами в комедиях, полицейских, несущихся вперед по улицам Нью-Йорка, залы и судей с суровыми лицами. Август с удовольствием брал и сборники стихов – они попадались еще реже, чем «Телегид», – и читал их по вечерам.
Кирстен же искала журналы о знаменитостях, ведь однажды, когда ей было шестнадцать, она пролистнула страницы журнала, лежавшего на пыльном столике, и наткнулась на свое прошлое:
«Счастливое воссоединение: Артур Линдер встречает своего сына Тайлера в международном аэропорту Лос-Анджелеса.
Заросший Артур приветствует семилетнего Тайлера, который живет в Иерусалиме с матерью, моделью и актрисой Элизабет Колтон».
И фото: Артур, в мятой одежде и кепке, с трехдневной щетиной, держит на руках сына. Мальчик сияет, глядя на лицо отца, а сам Артур улыбается в камеру.
Через год случится вспышка грузинского гриппа.
«Я его знала! – пораженно выдохнула Кирстен. – Он подарил мне комиксы, я тебе их показывала!» Август кивнул и попросил посмотреть их еще раз.
Кирстен многого не могла вспомнить о мире до катастрофы – свой домашний адрес, лицо матери, телепрограммы, о которых без остановки болтал Август, – зато помнила Артура Линдера. И после первой находки она стала просматривать все попадающиеся на глаза журналы в поисках Артура. Собранная по крупицам информация хранилась в рюкзаке в специальной папке на застежке. Снимок, где задумчивый Артур один на пляже. Снимок, где он с первой женой, Мирандой, и, позже, уже со второй, Элизабет, тощей блондинкой, что никогда не улыбалась на фото. И еще с их сыном, который был примерно одного возраста с Кирстен. И с третьей женой, очень похожей на предыдущую.
«Да ты как археолог», – сказала Чарли, когда Кирстен похвасталась добычей. В детстве Чарли сама мечтала стать археологом. Она играла на виолончели и была близкой подругой Кирстен.
Ни один из экспонатов коллекции не походил на Артура Линдера, каким его помнила Кирстен, но что вообще сохранилось в ее памяти? Мимолетная доброта, седые волосы, человек, который однажды сунул ей в руки две книги комиксов – «У меня есть для тебя подарок»… А после этого самое ясное воспоминание из жизни до катастрофы – сцена, мужчина в костюме что-то говорит, а за ним на спине лежит Артур, над которым склонились врачи «Скорой помощи»; голоса и плач, группы людей, почему-то падающий снег, хотя они не на улице, лучи софитов.
Артур подарил две книги из серии не известной никому из «Симфонии» под названием «Доктор Одиннадцать». Том первый, выпуск первый – «Станция Одиннадцать». Том первый, выпуск второй – «Погоня». К двадцатому году Кирстен запомнила их наизусть.
Доктор Одиннадцать – физик и живет на космической станции, но она настолько усовершенствована, что напоминает маленькую планету. Там есть глубокие синие моря и скалистые острова, связанные мостами, оранжево-багровые небеса с двумя лунами над горизонтом. Контрафаготист, который до катастрофы работал в типографии, рассказал Кирстен, что напечатать эти две книги стоило больших денег, ведь там дорогая бумага и яркие иллюстрации, то есть это были даже не просто комиксы, как при серийном производстве, а чей-то амбициозный проект. Но чей? В книгах нет биографической информации, а вместо имени автора стоят лишь инициалы – «М. К.». На форзаце первого выпуска кто-то написал карандашом «Экземпляр 2 из 10». На форзаце второго – «Экземпляр 3 из 10». Может, в мире существует всего десять экземпляров каждой из книг?
Кирстен как могла берегла их, но сейчас страницы уже загнуты, обтрепаны по краям. Первая книга открывается картинкой. Доктор Одиннадцать стоит в сумерках на темном утесе, нависающем над морем цвета индиго. Между островами снуют маленькие лодочки, на горизонте вращаются ветряные установки. Доктор держит в руке фетровую шляпу. К его ногам жмется небольшое белое животное. Несколько старших участников «Симфонии» подтвердили, что это собака, однако Кирстен таких собак не видела. Животное зовут Лули. Оно похоже на смесь лисы и облака. Под картинкой – строка текста: «Я стоял, глядя на свой разрушенный дом, и пытался забыть счастье жить на Земле».
Во второй половине дня труппа прибыла в Сент-Дебору: заправка и несколько однотипных ресторанчиков вдоль дороги, мотель и торговый центр «Волмарт». Здесь пролегала юго-западная граница территории «Симфонии». Насколько все знали, за ней ничего больше не было.
Два года назад они оставили в этом городе шестого гитариста и Чарли, беременную от него. Их устроили в бывшем ресторанчике «Вендис», чтобы Чарли не пришлось рожать в дороге. Теперь на северной окраине города «Симфонию» вдруг встретил сторожевой пост – под радужным пляжным зонтом сидел пятнадцатилетний мальчишка.
– А я вас помню, – сказал он. – Можете разбить лагерь в «Волмарте».
«Симфония» намеренно медленно продвигалась по Сент-Деборе; первый трубач исполнял соло из концерта Вивальди, но музыка почему-то никого не привлекала. В Траверс-Сити за ними по улице шла целая толпа, которая разрослась до ста человек. Здесь же лишь четверо-пятеро человек выглянули из-за дверей или угла дома, хмурые, насупленные.
«Волмарт» располагался у южной окраины; над парковкой подрагивал раскаленный от жары воздух. Труппа остановила повозки у сломанных дверей, и артисты принялись привычно ухаживать за лошадьми и попутно спорить, какую пьесу сегодня исполнить или же вообще устроить музыкальный вечер. Ни Чарли, ни гитарист так и не появились.
– Может, они сейчас где-то работают, – предположил Август.
Кирстен казалось, что город слишком пуст. Вдалеке возникали миражи – призрачные омуты на дороге. Человек, толкающий тачку, будто шагал по воде. Между домами шла женщина с охапкой стираного белья. И больше никого.
– Я бы предложил «Лира», – сказал Саид, актер, – но не знаю, стоит ли погружать этот город в еще большую тоску.
– В кои-то веки я с тобой согласна, – отозвалась Кирстен.
Другие актеры продолжали спорить. «Король Лир», ведь они репетируют уже неделю – Август занервничал – или «Гамлет», потому что его не исполняли уже месяц?
– «Сон в летнюю ночь», – объявил Гил, разрешая тупиковую ситуацию. – Думаю, самое время для фей.
– Что, вся наша компания в сборе?
– Ты лучше выкликай каждого порознь соответственно списку.
Джексон играл Мотка уже с десяток лет и единственный сегодня справлялся без сценария. Даже Кирстен пришлось дважды взглянуть на текст – с тех пор как она исполняла роль Титании, прошли недели.
– Здесь как-то тихо, правда? – произнес Дитер, стоявший рядом с Кирстен.
– Даже страшновато. Помнишь, как мы в прошлый раз здесь были? За нами через весь город шли десять или пятнадцать детей, потом они смотрели репетицию.
– Твой выход, – подсказал Дитер.
– Я же ничего не путаю? – Кирстен вот-вот было пора на «сцену». – Они все вокруг нас толпились.
Дитер нахмурился, бросив взгляд на пустую дорогу.
– …но отойдем! – произнесла Александра в роли Пака. – Смотри: вот Оберон.
– А там – царица, – отозвалась Лин, фея. – Как некстати он!
– К добру ли эта встреча при луне, надменная Титания?
Саид держался с царственностью, в которую Кирстен когда-то влюбилась с первого взгляда. Даже здесь, на парковке, в этом пекле, с влажными пятнами на футболке и в драных на коленях джинсах, его все равно можно было с уверенностью назвать королем.
– Что это? Ревнивый Оберон? – уверенно шагнула вперед Кирстен.
Они с Саидом встречались два года, пока четыре месяца назад Кирстен не переспала со странствующим торговцем – наверное, от скуки. Сейчас они вместе играли в «Сне в летнюю ночь», и Кирстен не могла смотреть Саиду в глаза.
– Умчимся, феи! Мне вид его и ложе ненавистны.
О проекте
О подписке