«От доброго сердца и лицо станет красивым, деточка, – продолжала я, – пусть сам ты и черен как сажа; а от сердца злого самое прелестное личико изуродуется, и даже того хуже.
Кое-кто заподозрит в нем, вероятно, нечистокровную заносчивость, но сочувственные струны во мне противятся сему допущенью: я инстинктивно постигаю, что сдержанность его происходит из нежеланья выставлять чувства напоказ – обнаруживать взаимную доброту.
В беседе он явил острый ум; и перед отъездом я расхрабрился настолько, что испросил дозволения повторить визит назавтра. Было очевидно, что нового моего вторженья он не желает. Я тем не менее поеду. В сравнении с ним я на диво общителен.
я уплатил ризничему, чтобы он убрал эту стенку, когда лягу в землю я, и мою тоже отломил; вот как я все устрою, и когда Линтон до нас доберется, он и не поймет, кто из нас кто!»
По некоторым его нечаянным словам я догадалась, что он упрямо держится за убежденье, будто племянник, похожий на дядю обликом, напоминает его и душою, ибо письма почти или же вовсе не выдавали неприглядности Линтонова нрава.