Глава 4

29 августа 1940 года

Набросок каштанового лесного певуна.

Птица: певун, вид певчей птицы (oscine).

Певчие птицы не рождаются с умением петь.

Они учатся, слушая родителей.

Ночью, когда я встретил Финеаса, я планировал броситься под поезд.

Но мне было тридцать три, и почему-то я сначала захотел увидеть его. Поэтому я сел на поезд и час ехал до его дома.

В действительности я отследил его адрес месяцем ранее. Даже зашел так далеко, что побывал на его улице. Но в тот раз я остался сидеть на скамейке, рисуя певчих воробьев. Наблюдал, как они взлетают, словно брызги, с земли, чтобы усесться на ветки. Как опадающие листья, только наоборот.

Возможно, что именно тогда зародились первые семена моей идеи, в те моменты, когда я сидел, наблюдая за птицами, желая иметь немного храбрости, вколоть ее себе в вены как прививку.

Но в ночь, когда Финеас и я наконец встретились, храбрость мне нужна была не настолько сильно. Я уже решил прыгнуть. И действительно мало что оставалось терять.

Поэтому я подошел к двери и постучал.

Помню эти бесконечные минуты в ожидании его ответа. Его дом приютился на остром краю скалы, и я смотрел, как океан бросается на камни внизу. Какие-то отвратительные чайки клевали, хлопали крыльями и кричали надо мной. «Чайки», – подумал я, вспоминая свою энциклопедию. Их стиль полета иногда называется «страхом».

Мои нервы напряглись, как только я услышал его скрипучие шаги. Я знал, что его реакция для меня важнее, чем я готов был признать.

И, конечно, за миг до того, как дверь открылась, я подумал о Джульет.

Он открыл дверь и покосился на меня. Выглядел он старше, чем я его себе всегда представлял. Его волосы были седы, глаза глубоко посажены и полны подозрения. Сейчас я понимаю: той ночью он, скорее всего, думал, что я полицейский или вышибала из подпольной организации, пришедший за долгом. Ведь кто еще мог бы стучать в его дверь? Неожиданный ночной визит в дом осужденного, бывшего грабителя могил?

– Здравствуйте. – Я откашлялся, чтобы голос звучал ровнее. – Вы Финеас Шоу?

Его рука крепче сжала край двери, готовая захлопнуть ее перед моим носом в любую секунду. Его кожа была задубевшей, а на суставах пальцев виднелись татуировки, которые получаешь в тюрьме.

– Что вам нужно?

– Можно войти? – спросил я.

– Нет, пока не скажете, кто вы, – ответил он, но, как только слова вылетели из его рта, я заметил проблеск узнавания в его глазах. Он понял.

– Меня зовут Стивен, – сказал я, чувствуя на языке океанскую соль. – Я ваш сын.

Когда он заколебался, я подумал, что он отправит меня прочь. Помню, как слышал гудок поезда вдалеке. Этот звук всегда означает начало путешествия или конец. И чем дольше Финеас ждал, тем больше я уверялся в том, чем он будет для меня.

Но потом он меня удивил.

Он отступил в сторону и пропустил меня в дом.

Глава 5

Той ночью мама мне снова не снилась. Но только потому, что до наступления утра я едва ли сомкнула глаза.

Мне и Майлзу надо выбираться отсюда.

С восходом солнца я вылезаю из кровати. Никак не могу забрать чемоданы, не породив сомнений, но хватаю рюкзак и запихиваю в него как можно больше всего. Напеваю себе под нос, чтобы успокоиться. Закидываю в рюкзак зубную щетку вместе с запасной одеждой. Мой тупой дротик. Поэмы Роберта Луиса Стивенсона. Все деньги, которые отец оставил нам, их более чем достаточно, чтобы добраться до Гарднера. Мы можем остановиться у Кэсс, пока не поймем, что делать дальше.

Хочу забрать том Шекспира, но он очень тяжел и непрактичен, и в последнюю минуту задерживаю на нем руку в прощании, а потом засовываю под кровать.

Я все еще не уверена, что скажу Майлзу. Стучу в его дверь.

– Хорошо позавтракай, – говорю я ему. Когда он направляется в ванную, укладываю его одежду в свой рюкзак. – И не возражаю, если в этот раз ты положишь выпечку в карман.

***

– Поедем сейчас в город? – спрашивает миссис Клиффтон, когда я появляюсь внизу лестницы, пытаясь держать переполненный рюкзак за собой. Я слишком нервничаю, чтобы завтракать, и едва могу смотреть на нее, улыбающуюся, в костюме в честь Дня военно-морских сил и белой креповой блузке, как будто все совершенно нормально. Она натягивает перчатки для вождения. – Пойдемте, – говорит она и жестом показывает Майлзу и мне следовать за ней.

Майлз ничего не замечает. Он совсем не обращает на меня внимания, расцветая под потоком вопросов миссис Клиффтон о завтраке и о том, как он спал, удобна ли его кровать, какие школьные предметы он любит, и я понимаю, как сильно ему не хватало внимания мамы. Пропасть между нами никогда не казалась больше, чем за эти последние месяцы, когда я поняла так много, а он – мне на зависть, так мало.

Когда нет дождя, миссис Клиффтон ведет машину лучше, и я могу критично разглядеть Стерлинг. Он кажется непримечательным. Лес и фермы, ухоженные, в хорошем состоянии дома, но в этот раз я замечаю, что все входные двери разных оттенков одного цвета: серо-коричневого, такого обыденного и грязноватого.

Мама всегда настаивала на том, чтобы наша входная дверь была самой яркой в городе, вишнево-красной, и папа перекрашивал ее при первых же признаках выцветания. При этой мысли я больше не могу сдерживаться: обвинения вылетают из меня.

– Миссис Клиффтон, – выпаливаю, прерывая ее на полуслове, – что-то здесь совершенно неправильно.

Ее спина выпрямляется, но она не пытается взглянуть на меня в зеркало заднего вида. В действительности оно там как будто просто для украшения. Я осознала это в тот момент, когда наклонилась вперед на выступе фонтана и не смогла увидеть свое отражение. Почему в моей ванной или в любой другой комнате дома Клиффтонов нет зеркал?

Потому что они были бы совершенно бесполезными.

Пытаюсь не дать смятению просочиться в мой голос.

– Расскажите нам о зеркалах.

– Хорошо, Айла, – говорит миссис Клиффтон успокаивающим голосом, но сжимает руль, и, когда Майлз смотрит то на нее, то на меня, я жалею, что поддалась импульсу. Может быть, то, что она прячет, настолько ужасно, что Майлзу не стоит знать. Мой страх становится сильнее.

– И скажите нам, почему цветы не пахнут, – добавляет Майлз, наклоняясь вперед.

Краска заливает лицо и шею миссис Клиффтон, совпадая с бордовым цветом ее шляпки.

– Мне очень жаль, – запинаясь, произносит она. – Я планировала сказать вам сегодня. Просто хотела, чтобы вы устроились на месте, и мы не знали… учитывая, что вы дети Джульет, – она колеблется, – повлияет ли это на вас. – Она оглядывается на нас с извинением в глазах. – Мы не говорим с посторонними о том, что происходит здесь.

– Что? – спрашивает Майлз. – Что здесь происходит?

– Мы называем это Исчезновениями.

Мимо нас проезжает машина, женщина за рулем приветственно поднимает руку и машет миссис Клиффтон. Но, когда она видит меня, ее улыбка застывает, и женщина хмурится.

Миссис Клиффтон говорит:

– Ваша мама правда никогда об этом не говорила?

Мы с Майлзом молчим.

Миссис Клиффтон вздыхает.

– Я не виню ее, в общем-то. Просто уехать и забыть все. – Она кивает на дорогу, раздумывая. – Мы никогда не знали, какой была жизнь до них. Они начались в 1907 году, когда мы родились.

Теперь она не так сильно сжимает руль, словно испытывает облегчение, оттого что секрет вышел наружу.

– Первое, что мы потеряли, – запахи. В тот день я была на Ярмарке урожая. Конечно, все туда пошли, но я была еще ребенком в то время.

Руль вращается в ее руках.

– Началось все невинно. Мы всегда поддерживали ежегодные дружеские соревнования между горожанами, чтобы увидеть, кто придумает лучший рецепт с яблоками Стерлинга: пироги и торты, сидр и желе. Понимаете, это глупо, конечно, но люди по природе могут быть склонны к соперничеству, особенно в таком маленьком городе, как этот. Все так сосредоточились на том, кого объявят победителем, что сначала никто не заметил, что что-то пошло не так. Только когда судья открыл блюда и наклонился, чтобы почувствовать аромат.

Начинают виднеться окраины города, и первой появляется станция «Тексако».

– Поначалу никто сильно не беспокоился, – продолжает она. – Конечно, мы не поняли в то время, что это значит, когда судья объявил, что запахи всех изделий словно исчезли. Про награду забыли, когда люди вышли вперед, чтобы самим убедиться в этом.

Ее голос начинает слегка дрожать.

– Возможно, они думали, что это только временно. Конечно же, никто не мог догадаться, что масштаб будет таков, что из Стерлинга исчезнут все запахи. Исчезновения повлияли на всех, молодых и старых – и на все: фрукты и цветы, духи и шампуни, даже на такое, что делает людей сентиментальными: например, запах волос ребенка или запахи, связанные с важными воспоминаниями.

Я думаю о запахах детства: жарящиеся яйца, пышное печенье с кристаллами сахара, мамин кофе с цикорием каждое утро, раскрашенная миска с лимонами на кофейном столике, исчезающий аромат папиного лосьона после бритья, когда он склонялся, чтобы поцеловать меня на ночь, даже запахи, которые я ненавидела. Как, например, вареный шпинат. Куча компоста. Подгоревшая белая рыба, запах которой надолго прилип к стенам Склона, пока мама не поклялась, что больше никогда не будет ее готовить.

– Специалисты по аносмии^[2] приезжали со всей страны для исследований, – продолжает миссис Клиффтон. – Но, даже когда в Стерлинге стали понимать размах того, что произошло, никто не знал, чем это вызвано или как все возвратить. Ни к кому не вернулось обоняние, даже когда пытались покинуть город. С тех времен все дети в Стерлинге рождаются с этим. И с годами люди все больше смиряются с тем, что это навсегда.

– Это… – спрашиваю я, колеблясь, и сглатываю, – это будет чем-то постоянным для меня и Майлза?

– Не для вас, дорогая, – быстро говорит миссис Клиффтон. – Вы должны выбраться из его власти, как только покинете наши границы.

Я выдыхаю с чувством облегчения, таким сильным, что мне и стыдно, и я чувствую себя эгоисткой. Смотрю на мужчин и женщин Стерлинга. Они все кажутся такими нормальными, беззаботными, бродя по центру города с пакетами в подмышках, забегая в бакалейный магазин Фитцпатрика. Женщина в большой шляпе с полями показывает на обочину своему сыну с пухлыми ручками.

– Что произошло потом? – спрашивает Майлз.

– Настоящая паника началась позже, – говорит миссис Клиффтон. Она паркует машину. – Когда в тот же самый день через семь лет после первых Исчезновений это произошло снова. – Она выключает двигатель и смотрит на нас. – Однажды утром ваша мама и я проснулись и обнаружили, что у нас больше нет отражений. Я была всего лишь маленькой девочкой, но это было ужасно странно – пойти посмотреть на себя, только чтобы увидеть, что я исчезла. А потом, когда нам исполнилось четырнадцать, из наших красок и ручек словно вытекли все цвета. Все новое, что мы пытались раскрасить ими, получалось серым.

Я представляю свою маму девочкой, ее смятение и печаль, какие она должна была испытать, проснувшись и поняв: то, что она любила, исчезло.

– Кусочек за кусочком эти маленькие части нашей жизни, которые мы всегда считали чем-то само собой разумеющимся, стали ускользать от нас, – говорит миссис Клиффтон. – Каждые семь лет как по часам что-то теряется: запахи, отражения, цвета…

Майлз прерывает ее:

– Но почему?

– Если бы я знала, дорогой. Никто не знает.

– Но моя мама могла чувствовать запахи, – протестую я, вспоминая ее сад, ужасный запах белой рыбы.

– Да, – говорит миссис Клиффтон, в ее голосе появляется напряженность, – но эта история на потом. – Она бросает взгляд на город. – Не здесь.

Я едва могу поверить в то, что она рассказала, хотя видела это своими глазами. У меня кружится голова, и я потею, пытаясь ухватиться за разматывающуюся нить, вспомнить все, что она рассказывала о том, как росла здесь, чтобы посчитать в голове.

– Если что-то исчезает каждые семь лет… – говорю я медленно. – Сколько прошло с последнего раза?

Миссис Клиффтон машет кому-то через улицу, натягивая улыбку на лицо.

– Ну, боюсь, вы приехали как раз вовремя. – Она поправляет шляпу, не пользуясь зеркалом, и открывает дверь с искрой вызова. – Остался месяц до того, как мы выясним, что исчезнет следующим.

***

Пока Финч, портной, снимает с меня мерки для школьной формы, я онемело стою, а потом мы с Майлзом идем за миссис Клиффтон в универмаг. Пробираемся мимо ярких пятен апельсинов, рядов стеклянных бутылок и мыла без запаха, а мысли в голове так крутятся, что сначала я даже не понимаю, что за мной наблюдают. Женщина в белых перчатках и платье цвета весенней травы смотрит на нас из-за штабелей консервов «спам», когда мы выбираем Майлзу бумагу для набросков и пакет свежей картошки для Женевьевы. Как только я замечаю, что она уставилась на нас, женщина резко выпрямляется и машет миссис Клиффтон. Сумочка из крокодиловой кожи висит на сгибе ее локтя, энергично покачиваясь.

– Ю-ху-у-у! – зовет она. – Матильда! Что привело тебя сюда? – Пораженная, я крепче сжимаю мои школьные принадлежности, все еще раздумывая, не стоит ли нам с Майлзом сесть на следующий поезд и сбежать.

– Ой, это, должно быть, те дети! – Женщина кидается к нам, и я отступаю на шаг назад. – Боже мой, она точная копия Джульет, разве нет? Так великодушно с твоей стороны, Матильда, взять их к себе. Мне бы просто не хватило смелости после того, как Совет проголосовал против этого…

Миссис Клиффтон бросает на меня взгляд и резко говорит:

– Айла, Майлз, это Агата Макельрой. Она была подругой вашей мамы в юности.

Но мои мысли споткнулись, и теперь мне трудно сообразить. Какой-то совет проголосовал насчет Майлза и меня?

Проголосовал против?

– Матильда, в каком году родился этот маленький мальчик? – миссис Макельрой громко шепчет, кивая в сторону Майлза. Он бросает на меня взгляд, заходит за стеллаж со сгущенным молоком и делает вид, что задыхается. Я смотрю четко направо от него и молюсь, чтобы он прекратил представление, прежде чем кто-то заметит, но вместо этого он добавляет еще и выдуманную стрелу, попавшую в горло. Только Майлз может отреагировать на самый судьбоносный момент нашей жизни, притворяясь, что умирает посередине прохода с консервированными продуктамии.

– В четвертом, – отвечает миссис Клиффтон, и я посылаю Майлзу мой самый убийственный взгляд. Но потом что-то заставляет меня изменить ход моих мыслей.

Возможно, это из-за того, что он единственный человек в мире, который может понять, что я чувствую сегодня. Поэтому я смотрю ему прямо в глаза, делаю глубокий вдох и протыкаю сердце воображаемым кинжалом. И даже для пущего эффекта изображаю струю крови, текущую по платью.

Майлз уставился на меня.

– Финальное слово – «беспрецедентный», – шепчу я.

Он широко улыбается.

– Ты выиграла, – шепчет он в ответ.

– Матильда, не поверишь, что я слышу как глава библиотеки Общества сохранения, – теперь говорит миссис Макельрой. – Миссис Белинда Бэбкок попала в затруднительное положение на прошлой неделе. Давай просто скажем, что в этом замешаны ее знаменитые запеченные яблоки с корицей и немало рома. Если бы я была судьей на Ярмарке урожая, я бы подошла прямо к ней и потребовала, чтобы она отдала все эти оскверненные синие ленточки.

– Да? – устало спрашивает миссис Клиффтон. Когда она идет оплатить покупки, я замечаю коллекцию маленьких мешочков в глубине ее дамской сумочки.

Но миссис Макельрой не остановить.

– Ну, если она выиграла все эти голубые ленточки за свои яблоки с алкоголем, тогда мы не можем это просто терпеть. Подумай о детях.

Внимание Майлза теперь остановилось на рядах газет, и я встаю перед ним, чтобы закрыть заголовки: «Самолеты США сбили сорок два самолета и нанесли удар по двум крейсерам у Соломоновых островов: нацисты надвигаются на Сталинград».

Я представляю отца в безопасности, на корабле, и внезапно меня захлестывает волна гнева. Как он мог послать нас сюда, даже не предупредив?

Но каким-то образом я знаю, что он не мог бы.

Я сглатываю. Могла ли мама держать все это в тайне даже от него?

– Ох, Агата, я уверена, есть вполне разумное объяснение, – говорит миссис Клиффтон. – Ненавижу быть невежливой, но чувствую, как подбирается головная боль. Передавай привет Джорджу.

– Конечно. Айла, найди моего Джорджа в школе, – говорит Агата. – Матильда, надеюсь, что головная боль скоро пройдет.

Я киваю миссис Макельрой и изображаю улыбку, уверенная, что головная боль миссис Клиффтон прекратится, как только уйдет эта миссис Макельрой.

Когда мы выходим на солнечный свет с сумками с покупками, над нами звонит колокол.

– Хотя я намеревалась лучше познакомить вас с городом сегодня, – говорит миссис Клиффтон, потирая виски, – но не уверена, что хотела бы, чтобы вы узнали его так хорошо.

– Но, миссис Клиффтон, – нетерпеливо вмешивается Майлз, словно вопрос уже мучил его какое-то время, – роллы, которые мы ели вчера за ужином, – я чувствовал их запах.

– Конечно, чувствовал. И это тот момент, дорогой, – говорит она, – где история становится приятнее. – Она роется в глубинах своей сумочки и вытаскивает маленькие пухлые мешочки, которые я заметила раньше. Один сделан из кожи цвета темного шоколада, а другой – из бордового бархата.

Она протягивает их нам на ладони.

– Позвольте показать вам.