скоро в Интернационале пойдет по-другому… Некто уже занялся этим.
– Кто?
– Он!
Суварин произнес это вполголоса с фанатической верой и бросил при этом взгляд на восток. Он говорил о своем наставнике – Бакунине-разрушителе.
А вместе с возрождением веры воскресли и горделивые грезы и высоко вознесли его на своих крыльях. Так радостно было чувствовать себя вождем, видеть, что, повинуясь ему, люди идут на все жертвы; все ширилась его мечта о своем могуществе: в тот вечер он был триумфатором. Он представлял себе сцену, исполненную простоты и величия, – воображал, как он отказывается от власти и передает ее в руки народа.
И вновь лелеял он мечту стать народным трибуном. Монсу у его ног, где-то в туманной дали – Париж. Как знать, а вдруг в один прекрасный день он станет депутатом, выступит с речью в роскошном зале.
Когда в глазах у них темнело от слабости, перед ними в лучезарных видениях представало идеальное общество, о котором они грезили, теперь такое близкое и как будто даже ставшее явью, – общество, в котором все будут братья друг другу, золотой век труда и совместных трапез.
Ну, конечно, я так и думал! – воскликнул г-н Энбо. – Я ждал этого обвинения: капиталисты морят народ голодом, живут его потом и кровью! Стыдно вам говорить такие глупости!
Глубоко равнодушная к судьбе простого народа, она знала о нем лишь то, что ей твердили и чем она восхищала парижан, приезжавших посмотреть на углекопов; в конце концов она и сама в это уверовала и возмущалась неблагодарностью черни.