Молодой человек извинился: он хотел закончить складывать фланель. Это был крупный парень лет двадцати пяти, тяжелый и заматеревший. У него были честное лицо, большой мягкий рот и деревенские глаза.

– Что за черт, всему свое время, – сказал Бодю, который нежно и осторожно разделывал кусок холодной телятины, адресованной себе самому, взвешивая на глаз тонкие части.

Он все приготовил, нарезал хлеба. Дениза посадила Пепе рядом с собой, чтобы аккуратно покормить. Но темная зала его пугала; она посмотрела на ребенка и почувствовала, как сжимается ее сердце. В своей провинции она привыкла к пустым, широким и светлым комнатам. Только окно, распахнутое в маленький внутренний двор, сообщалось с улицей через черную аллею. И этот двор, мокрый, вонючий, был подобен дну колодца, куда падал круг мутного света. В зимние дни утром и вечером дом освещали газом. Когда время позволяло не зажигать света, зрелище было еще печальнее. И Денизе надо было мгновенно приучить свои глаза к темноте, чтобы различить кусочки на своей тарелке.

– Вот молодец, у него отличный аппетит, – провозгласил Бодю, отметив, что Жан расправился со своим куском телятины. Если он работает так же, как ест, из него выйдет большой человек… Но ты, моя девочка, ты совсем не ешь?.. Скажи мне, теперь мы можем поговорить, почему ты не вышла замуж в Валони?

Дениза отставила свой стакан, который она уже поднесла ко рту.

– О дядя! Замуж! Как вы могли подумать об этом?.. А мальчики?

Она перестала смеяться: эта мысль представилась ей чуднОй. К тому же, где мужчина, который захотел бы взять ее замуж, не имевшую ни су в кармане, такую маленькую и такую пока некрасивую? Нет, нет, никогда она не выйдет замуж. У нее уже есть двое детей, и этого достаточно.

– Ты не права, – вновь вступил в разговор дядя. – Женщина всегда нуждается в мужчине. Если ты найдешь хорошего парня, вы не будете просить милостыню на парижских мостовых, как цыгане.

Он прервал свою речь, чтобы справедливо, с бережливостью разделить тарелку картофеля с салом, которую принесла горничная. Потом указал ложкой на Женевьеву и Коломбо:

– Ну! Эти двое поженятся весной, если зимний сезон будет хорош.

Это был старинный обычай. Основатель династии Аристид Фине отдал свою дочь Дезире за своего первого продавца Ошикорна; он, Бодю, оказавшийся на улице Мишудьер с семью франками в кармане, женился на дочери Ошикорна, Элизабет: он, в свою очередь, собирался выдать свою дочь Женевьеву со своим домом в придачу за Коломбо, который продолжит его дело. Если он опять отложил брак, решение о котором было принято тремя годами ранее, то сделал это из приверженности порядочности, из щепетильности: он получил процветающий дом и не хотел перехода дома в руки зятя с меньшим количеством клиентов и с сомнительными делишками.

Бодю продолжал, представив Коломбо, который был родом из Рамбуйе, как и отец мадам Бодю. Между ними существовало даже дальнее родство. Хороший работник в течение десяти лет, Коломбо ишачил в магазине, заслужив свое место. Кроме того, Коломбо приехал не первый. Он прибыл из-за отца, бражника Коломбо, ветеринара, известного всей округе Сен-э-Уаз, художника в своей области, имевшего только рот, который ел.

– Спасибо Богу, – сказал суконщик в довершение, – поскольку отец по-свински пил, его сын узнал здесь цену деньгам.

Пока он говорил, Дениза внимательно смотрела на Коломбо и Женевьеву. Они сидели за столом рядом, но оставались очень спокойными, не краснели и не улыбались. С того дня как он появился здесь, молодой человек рассчитывал на этот брак. Он прошел разные этапы: маленького продавца, назначенного продавца и, наконец, управляющего, к удовольствию всей семьи, со всем терпением, строго по часам, глядя на Женевьеву как на честную и прекрасную сделку. Уверенность в обладании ею мешала желанию. Молодая девушка также привыкла любить его, но с серьезностью ее сдержанной натуры; в своем обыденном существовании, повелевавшем всеми ее днями, глубокой страсти она не знала.

– Когда нам нравится и когда мы можем, – сказала Дениза с улыбкой, желая выглядеть любезной.

– Да, мы всегда заканчиваем на этом, – сказал Коломбо, до сих пор не произнесший ни слова, медленно пережевывая пищу.

Женевьева, окинув его долгим взглядом, в свою очередь произнесла:

– Нужно слушать друг друга, и все будет в порядке.

Их нежность, подобно цветку в подвале, росла в нижнем этаже старого Парижа. В течение десяти лет она не знала никого, кроме него, проводила дни за теми же колоннами сукна, в сумрачной глубине магазина; и утром, и вечером они находились рядом, локоть к локтю, в тесной столовой, где было, словно в прохладном колодце. Они не были бы в большем уединении, более потерянными даже деревне, в окружении листвы. Одно сомнение, один ревнивый страх должен был открыться юной девушке, что она отдается навсегда, посреди этой сообщницы-тени, с пустым сердцем и тоской в голове.

Однако Дениза заметила зарождающееся беспокойство через взгляд, брошенный Женевьевой на Коломбо, и ответила таким же добрым тоном:

– Ну! Когда любят, всегда понимают друг друга…

Бодю с властным вниманием следил за тем, что происходило за столом. Он раздавал язычки бри, чтобы почтить родителей Денизы. Он попросил второй десерт, горшочек конфитюра из крыжовника, со щедростью, кажется, удивившей Коломбо. Пепе, до сих пор серьезный, из-за конфитюра вел себя плохо. Жан, заинтересованный разговором о браке, разглядывал кузину, которую находил слишком пухленькой, слишком бледной. В глубине души он сравнивал ее с маленьким белым кроликом, с двумя черными ушками и красными глазками.

– Хватить слов, перейдем к другому! – сказал торговец сукном, дав сигнал подниматься из-за стола. – Это не причина, чтобы позволять себе пренебрегать обязанностями.

Мадам Бодю, другой продавец и мадмуазель вернулись к своим делам. Дениза снова осталась одна, сидя у двери и ожидая, пока дядя поведет ее к Винсару. Пепе играл у ее ног, Жан продолжил свои наблюдения на пороге. И почти в течение часа она интересовалась вещами, происходившими вокруг нее. Издалека приезжали клиенты: появилась дама, потом две другие. Бутик хранил свой запах старины, запах всего полдня, где вся старая коммерция, благородных и простых людей, казалось, плакала от заброшенности. Но на другой стороне улицы находилось «Дамское счастье», интересовавшее ее, чьи витрины Дениза обозревала через открытые двери. Небо сбросило вуаль, и мягкий дождь обнимал воздух, несмотря на время года. И в этом светлом дне, когда, как пыль, солнце рассеивало свои лучи, огромный магазин оживал и дышал полной грудью.

Денизе казалось, что перед ней словно машина, функционирующая под высоким давлением, чей рывок достигает витрин. Это не были больше холодные утренние витрины; теперь они казались разгоряченными и вибрирующими внутренним трепетом. Люди смотрели на них, женщины останавливались перед витринами, побежденные, колебалась вся озверелая от вожделения толпа. И ткани жили в этой страсти тротуаров; с волнующей таинственностью кружева дрожали, падая и скрываясь в глубине магазина; куски драпа, толстые и прямые, дышали, вздувались соблазнительными вздохами, тогда как пальто выгибались на манекенах, которые обретали душу, и большие манто из бархата надувались, мягкие и теплые, как на человеческих плечах, с пульсом у горла и с трепетом в талии. Но предпринимательский жар, которым был одержим дом торговли, пришел вместе с торговлей и сутолокой у прилавков, которая чувствовалась даже вне стен. Шел непрерывный гул работающей машины, наполненной клиентами, сгрудившимися перед полками, одурманенными продавцами, а потом кидающимися в кассу. С механической точностью вся женская аудитория действовала по строгому распорядку, приводилась в действие силой и автоматической логикой.

С самого утра Дениза испытывала соблазн. Этот магазин, такой огромный для нее, где за час она увидела, как вошло столько народу, сколько у Корнеля – в течение шести месяцев, кружил голову и очаровывал ее; и туманный страх осуществил свое соблазнение, вызвав ее желание проникнуть туда. В то же самое время рядом – магазин ее дяди, вызывавший у нее тяжелое чувство. Это было иррациональное презрение, инстинктивное отвращение от ледяной норы старой коммерции. Все чувства, всё внутреннее беспокойство, недобрый прием родных, печальный завтрак в темнице, ее ожидания посреди сонного одиночества этого старого умирающего дома – всё сводилось к глухому протесту, к жажде жизни и света. И, несмотря на доброе сердце, взором она все время возвращалась к «Дамскому счастью», как если бы продавщица внутри нее имела необходимость согреться пламенем этой великой торговли.

– По крайней мере, вот это мир! – разрешила она себе сказать.

Но пожалела о своих словах, заметив Бодю рядом с собой. Закончив завтракать, мадам Бодю уже стояла на ногах, вся белая, с белыми глазами, застывшими перед чудовищем; и безропотная тетя не могла наблюдать «Дамское счастье» на другом конце улицы без молчаливого отчаяния и подрагивания век. Женевьева с растущим беспокойством поглядывала на Коломбо, который караулил, пребывая в экстазе, глядя вверх на продавщиц готового платья, которых можно было разглядеть у прилавка, через большие стекла на антресолях. Бодю с желчным лицом удовлетворенно сказал:

– Не все золото, что блестит. Терпение!

Очевидно, семья вернулась в поток обиды, который поднимался в горле. Мысль о самоуважении не давала ему так быстро открыться этим детям, приехавшим утром. Наконец, суконщик сделал усилие, отвернулся, чтобы оторваться от торгового спектакля.

– Хорошо, – сказал он. – Посмотрим у Винсара. Место пользуется спросом, и завтра его может уже не быть.

Но перед тем как выйти, он отдал распоряжение второму продавцу пойти на вокзал, чтобы забрать сундук Денизы. Со своей стороны, мадам Бодю, которой молодая девушка доверила Пепе, решила воспользоваться моментом, чтобы отправиться на маленькую улицу Орти, к мадам Грас, поговорить с ней и договориться насчет Пепе. Жан пообещал сестре не выходить из магазина без нее.

– Мы на пару минут, – объяснил Бодю, пока они с племянницей спускались на улицу Гэйон. – Винсар создал специальный шелк, там есть еще работа. О! У него дел, как и у всех, но этот пройдоха с собачьей скупостью сводит концы с концами, однако я полагаю, что он захочет выйти из дел по причине ревматизма.

Магазин находился на улице Нов-де-пети-Шомп, рядом с пассажем Шуазель. Он был чистый и ясный, со всей современной роскошью, однако маленьким и бедным по наличию товаров. Бодю и Дениза застали Винсара во время важной беседы с двумя мосье.

– Не беспокойтесь! – кричал суконщик. – Мы не спешим, мы подождем.

И, молчаливо подойдя к двери, он склонился к уху молодой девушки, добавив:

– Тонкий – это второй продавец шелка в «Счастье», а толстый – фабрикант из Лиона.

Дениза поняла, что Винсар собирался отдать свой магазин Робино, продавцу «Дамского счастья». Искренний тон, открытое выражение лица, Винсар дал слово чести с легкостью человека, которому клятвы не мешали. По его мнению, его дом торговли был золотой чашей: и в сиянии своего крепкого здоровья он прервался, чтобы покряхтеть, пожаловаться на свои священные страдания, которые заставили его упустить свое счастье. Но Робино, нервный и неуравновешенный, с нетерпением прервал его: он знал о кризисе, испытываемом в области новинок торговли, он упоминал о шелке, убитом уже соседством «Дамского счастья». Винсар гневался, повышая голос.

– Ей-богу, крах этого великого чижа Вабре был неизбежен. Его жена съела все. Кроме того, у нас здесь более пятисот метров, тогда как Вабре находится дверь с дверью с другими.

Однако вмешался Гожан, шелковый фабрикант. Вновь голоса стали тише. Он обвинял большие магазины в разрушении французской промышленности; три или четыре создавали закон, царили хозяевами на рынке; оставалось ждать, что единственным способом сражения может быть поддержка малой коммерции, главным образом, слабой, которой принадлежит будущее. И Робино он предложил очень щедрые кредиты.

– Увидите, как «Счастье» начнет Вас уважать, – повторил он. – Никакого учета оказываемых услуг, машин, эксплуатируемых людьми. Положение первого продавца вам было давно обещано, когда Бутмонт, который прибыл извне, не имевший никакого звания, вдруг получил его.

Рана этой несправедливости кровоточила еще у Робино. Однако он волновался, как самоутвердиться, и объяснял, что деньги пришли не от него. Это его жена унаследовала шестьдесят тысяч франков, он был полон щепетильности в отношении этой суммы, лучше, объяснял он, отрезать сразу два пальца, чем быть замешанным в дурных делах.

– Нет, я еще не решил. Оставьте мне время на размышление. Мы к этому вернемся, – в заключение беседы сказал он.

– Как хотите, – ответил Винсар, пряча свое отчаяние под маской благородного человека. – Я заинтересован не продажами. Пойдемте, без моих печалей…

И, вернувшись на середину магазина:

– Как ваши дела, мосье Бодю?

Суконщик, слушавший одним ухом, представил Денизу и рассказал, что хотел, из ее истории. Он сказал, что она два года раньше работала в провинции.

– Мы узнали, что вы подыскиваете хорошую продавщицу?

Винсар переживал великое отчаяние.

– О! Это игра в невезение! Без сомнения, я искал продавщицу в течение восьми дней. Не прошло и двух часов, как я остановился на одной.

Воцарилось молчание. Дениза казалась потрясенной. Тогда Робино, смотревший с интересом, без сомнения, разжалобился ее бедным лицом, и он позволил себе поделиться информацией.

– Я знаю, что есть нужда в ком-то в отделе готового платья.

Бодю не мог сдержать крик своего сердца.

– У вас, ах! Нет, к примеру.

Далее он оставался смущенным. Дениза вся покраснела. Никогда она не осмелилась бы войти в такой огромный магазин! И мысль об этом наполняла ее гордостью.

– Почему, однако? – произнес вновь удивленный Робино. – Напротив, это будет шанс для мадмуазель. Я ей советую завтра утром представиться мадам Орелии, первой продавщице в отделе. Очень может случиться, что ее не примут.

Торговец сукном, чтобы скрыть внутреннее возмущение, отделался туманными фразами; он знал мадам Орелию, по крайней мере, ее мужа, Лёма, кассира, толстяка, чья правая рука была отрезана под колесами омнибуса. Потом, внезапно поворотясь к Денизе:

– Впрочем, это твое дело, не мое. Ты совершенно свободна.

И Бодю вышел, после того как обменялся приветственными словами с Гожаном и Робино. Винсар сопровождал его почти до двери, заново выражая свои сожаления. Молодая девушка находилась посреди магазина, запуганная, желавшая получить самую полную информацию от сотрудника. Но она не осмеливалась задать вопрос, она поприветствовала его, в свою очередь, и просто сказала:

– Спасибо, мосье.

На улице Бодю ни слова не произнес племяннице. Он быстро шел, почти стремительно бежал, как бы увлекаемый своими размышлениями. Он уже вернулся на улицу Мишудьер, когда сосед, хозяин магазинчика, стоявший у двери, знаком позвал его. В ожидании Дени за остановилась.

– Отец Бюра? – приветствовал торговец сукном.

Бюра был большой старик с головой, шевелюрой и бородой пророка, с глазами, пронизывающими вас под большими запутанными ресницами. Он торговал тростями и зонтиками, чинил их, обрабатывал ручки и даже завоевал популярность (в квартале его считали художником). Взгляд Денизы вдруг упал на полки бутика, где рядами выстроились трости и зонтики. Но она подняла глаза: дом сразу поразил ее. Лачуга между «Дамским счастьем» и гранд отелем Луи XIV! Не знаю, как выросла она в этой узкой щели, в глубину которой двумя этажами ниже врезалась. Без поддержки справа и слева лачуга бы упала, шифер на ее крыше был скособоченный и гнилой, на фасаде с двумя окнами, покрытом ящерицами, широкие пятна ржавчины бежали на окантовку наполовину съеденной вывески.

– Вы знаете, он написал моему домовладельцу, что хочет купить дом, – сказал Бюра, остановив гневный взгляд на торговце сукном.

Бодю побледнел и расправил плечи. Наступило молчание, и два человека оставались друг против друга в глубоком переживании.

– Надо ожидать всего! – пробормотал, наконец, Бодю.

Потом Бюра удалился, потряхивая волосами и потоком бороды.

– Кто купит дом, заплатит в четыре раза дороже его цены!.. Но я вас уверяю, что, пока я жив, у него не будет ни камня. Моей аренде еще двенадцать лет. Посмотрим, посмотрим!

Это было объявление войны. Бюра повернулся к «Дамскому счастью», к магазину, не названному прямо ни одним, ни другим.

На мгновение Бодю в молчании наклонил голову, потом пересек улицу, вернувшись к себе в магазин с разбитыми столбами, повторяя:

– Мой Бог, мой Бог!

Дениза, слышавшая весь разговор, последовала за своим дядей. Мадам Бодю также вернулась домой с Пепе и сразу сообщила, что мадам Грас возьмет мальчика, как только они захотят. Но Жан исчез, что стало беспокойством для сестры. Когда он вернулся, с оживленным лицом, со страстью говоря о бульваре, Дениза посмотрела на него с печалью, так что он покраснел. Принесли их сундук, и они улеглись сверху, на крышку.

– А как насчет Винсара? – спросила мадам Бодю.

Торговец тканями рассказал о бесполезном походе, потом добавил, что племяннице найдется место, и жестом презрения указал на «Дамское счастье», бросив:

– Ну! Вот там!

Страдала вся семья. Вечером первое застолье состоялось в пять. Дениза и двое детей заняли свои места рядом с Бодю, Женевьевой и Коломбо. Газовый фонарь осветил маленькую столовую, где стоял удушающий запах пищи. Обед прошел молчаливо. Но на десерт мадам Бодю, которая не могла оставаться на месте, покинула бутик. И тогда поток сдержанности прорвался, все облегченно вздохнули, оборачиваясь на чудовище.

– Это твое дело, ты свободна, – вновь повторил Бодю. – Мы не хотим на тебя влиять. Только если ты знаешь, какой этот дом торговли.

Отрывисто он рассказал историю Октава Мюре. Вся удача его! Мальчик – выходец с юга Франции – с обходительной смелостью авантюриста вдруг бросился в Париж, а потом – истории с женщинами, постоянная эксплуатация женщин, вопиющий скандал преступления, о чем еще говорил весь квартал. Потом внезапное и необъяснимое завоевание мадам Эдуин, которая ему принесла «Дамское счастье».

– Бедная Каролин! – прервала мадам Бодю. – Она состояла со мной в некотором родстве. Ах! Если бы она была жива, все повернулось бы по-другому. Она бы не дала бы нас убить… Это он убил ее. Да, в этом сооружении. Однажды, посещая работу, она провалилась в яму. Тремя днями позже она умерла. Она, которая никогда не болела, которая так хорошо выглядела, была так прекрасна! Ее кровь под камнями дома торговли.

Мадам Бодю через стену указала на магазин своей бледной и дрожащей рукой.

Дениза, слушавшая так, как слушают сказку фей, слегка дрожала. Страх, который у нее был с самого утра, страх осуществляемого искушения, может быть, пришел из-за крови этой женщины; она поверила теперь в красные следы в подвале.

– Говорят, что это он несет счастье, – добавила мадам Бодю, не называя Мюре.

Но торговец сукном пожал плечами, пренебрегая этой слабой выдумкой.

Он повторил свою историю, объяснив ситуацию с коммерческой точки зрения. «Дамское счастье» было основано в 1822 году братьями Делёз. После смерти старшего брата его дочь Каролин вышла за сына тканевого фабриканта Шарля Эдуина. Позже она осталась вдовой, выйдя за этого Мюре. Спустя три месяца после брака дядя Делёз, в свою очередь, умер бездетным, так что когда Каролин оставила свои кости в основании этого магазина, Мюре стал единственным наследником, единственным собственником «Счастья». Вот счастье!