До встречи с Марфой было еще около двух часов. Можно было бы ознакомиться с документами и поработать, но Ева слишком живо помнила, как выглядел ее Кабинет в том кошмаре, и страшилась убедиться, что там ничего не изменилось к лучшему. Отпуск она взяла по этой же причине. Ее терзала мучительная мысль, что больше никогда уже она не сможет видеть людей через их почерк. Все аналитические способности, знания и профессиональные навыки остались при ней. Но больше никогда не листать ей документы как фотоальбомы, не беседовать с портретами людей – а без этого стоит ли ей заниматься прежним делом вообще?
Размышляя над тем, как ей теперь жить дальше, Ева прослонялась по своей квартире, каждый раз упираясь лбом в отчаяние как в стену, не заметив, как подошло время для назначенной встречи с Марфой. Непривычно рассеянная, она брела по городу, прокручивая в голове варианты далеко не радужных перспектив.
Ева вспомнила, как однажды, сломав ногу, испытывая страшную боль, она пыталась рационально объяснить ее, уложить как-то в голове это незнакомое состояние. Тогда, преодолевая тошноту и головокружение, ей все же удалось подавить приступ панического ужаса, восстановить дыхание и отделить боль от остального тела, оставив ей на съедение только разбитое колено. Все когда-нибудь заканчивается, и плохое, и хорошее. Все, что можно пережить, она переживет. А если пережить невозможно – что ж, значит, жить она уже не будет. «Если человек не хочет чего знать – то этого и не существует. А если хочет знать – то оно существует», – вспомнила Ева Сфинкса с Эдипом.
Ева попыталась посмотреть на себя со стороны, это всегда помогало ей избегать глупостей и пошлостей. Быть глупой и пошлой она боялась больше всего на свете… Больше боли. Больше смерти, которая как таковая для нее не существовала. Путем логических выкладок Ева давно уж установила, что, поскольку жизнь и смерть не совместимы, значит, пока она жива – смерти нет, а когда умрет, уже и не будет.
Философствуя, она дошла кружным путем до кафе, в котором должна была встретиться с сестрой. Приготовилась ждать (та имела обыкновение везде и всюду опаздывать). Но, когда Ева уже толкала тяжелые стеклянные двери, ее радостно окликнули. Обернувшись, она увидела Марфу рядом с Алексом, ее мужем, у которого на руках с чувством собственного достоинства восседала Коко.
Тяжело вздохнув, Ева соорудила приветливое лицо и подошла к ним.
– Здорово, сестренка! – кинулась на шею Марфа. – Сейчас Алекс пойдет дальше Коко выгуливать, – пояснила она Еве и, обращаясь уже к мужу: – Только недолго, не забудь, скоро восемь, ей пора уже давать. Покорми ее перед этим, – строго инструктировала Марфа.
Алекс выслушал жену («Какое странное сочетание, – подумала Ева. – Марфа, и вдруг жена!»), нежно обхватив одной ладонью крохотную спинку дочери. Он, прищурившись, взирал на свою маленькую жену, которая, как фейерверк, искрилась заботой и нескрываемой любовью. Все втроем так гармонично сочетались, что, словно части головоломки, складывались в цельную, живую картинку.
– Ну ладно, идите уже! – благословила Марфа своих и потащила кузину в кафе. – Не знаю, радоваться или грустить, что теперь у Алекса много работы. Хорошо, конечно, когда есть деньги. Но мы его почти не видим.
Заняв столик подальше от посторонних глаз, в полутемном зале кафе, сестры для начала поболтали о всяких пустяках. Даже Марфа чувствовала себя несколько скованно и, что было для нее редкостью, не всегда находила тему для разговора. Наконец повисло тягостное молчание, гладкое атласное полотно, подсвеченное с изнанки негромкой музыкой и ровным гулом публики, набившейся в кафе.
– Съездила я в дом, – неловко приступила Ева. – Ты совсем ничего не можешь мне прояснить? Ну, там, рассказать о себе, например.
– А вы обо мне говорили? – подняла бровь Марфа.
– Мне показалось, что у тебя проблемы.
– И большие. Коко серьезно больна. Я не говорила тебе, прости, – Марфа виновато покосилась на Еву– Следствие преждевременных родов после аварии. Тот ублюдок даже не остановился, так и поехал дальше. – Марфа стукнула по столу кулаком так, что чашки задребезжали. – Самое страшное, что болезнь сопровождается эпилептическими припадками. Сначала они повторялись редко, но частота все увеличивается. Это разрушает Коко. Ты не представляешь, каково это, когда у тебя на руках твой ребенок в конвульсиях умирает от боли… Неизлечимо. Вот так, – Марфа вздохнула. – Все из-за той проклятой машины. И это на следующий день после того, что случилось с Лени, – как тут не поверить в цыганское проклятье?
Ева, совершенно убитая, старалась не показывать вида, насколько расстроила ее эта новость. Она лихорадочно вспоминала все свои встречи с Коко и Марфой. Ну да, кормили постоянно лекарствами, строго по расписанию. Но мало ли как надо ухаживать за детьми?
У нее вообще с детьми складывались не самые лучшие отношения. Вернее, решительно никак не складывались. Обращаться с ними она не умела, а если уж откровенно – то панически боялась. С теми, кто уже понимал человеческую речь, она разговаривала на «вы», без намека на сюсюканье, которое, считала оскорбительным для кого бы то ни было, даже для голубей и слабоумных. Мучительно опасаясь нечаянно причинить малейший вред этим непостижимым созданиям, она предпочитала натянуто улыбаться, на расстоянии разделяя восхищение родителей своими чадами.
– Ну не шокируйся ты так! – бодро улыбнулась Марфа. – Теперь ты понимаешь, что я пережила. Ты знала про аварию, сложные роды… Про остальное знают только бабушки. И, пожалуйста, не предлагай никакой помощи. Заболевание неизлечимо. Все. Не надо внушать себе, что это проблема разрешима обычным способом. А страдать по поводу несбыточных надежд – это уже пройденный этап.
Слова Марфы ввергли Еву в пучину стыда за свой эгоизм и самоустранение от семейных дел. Легко, разумеется, жить, редко встречаясь, демонстрируя свое равнодушие к семье, и не знать, что с ними случилась беда. Не в стремлении ли жить легко крылась истинная причина отторжения кровных уз Евой? Осознание этого факта доставило ей не самые приятные ощущения. К чувству стыда примешивалась тревога.
– Не понимаю, почему бабушки решили, что я могу помочь? Они даже намекали, что я виновата…
– Вполне возможно. – Марфа, устало вздохнула. – Я знаю, как ты относишься к оккультизму и вообще мистике, но я-то верю. И снам, и карточным гаданьям, и еще много чему другому. Кстати, ты мне снилась. Очень, очень плохой сон – настолько, что я рассказала его текущей воде и попросила ее забрать сон с собой.
Ева задумалась, смогла бы она рассказать свой кошмар текущей воде? Марфа продолжала:
– Всегда увлекалась мистикой, ты же помнишь. Для меня все это вполне реально. И то, что говорят наши старушки, тоже. Они считают, что у тебя оказалась вещь, энергетически очень сильная, центр притяжения зла. Многие события в нашей семье произошли именно из-за этого предмета. Не буду тебе перечислять, почти все тебе известны, может, и не в подробностях, но известны. Лара не в обычном санатории сейчас пребывает. Лени в пруду не просто утонула. Да много чего еще. Болезнь Коко из этого же ряда.
– Не знаю, о чем речь. О каком предмете ты говоришь? Никакого философского камня, мумифицированной руки повешенного или африканской маски шамана у меня в доме нет. Ничего такого я не находила.
– Этот предмет рядом с тобой, совсем близко. Может, в твоей квартире? Возможно, ты просто не обращаешь на него внимания. Может, это совсем обычная вещь: шарф, картина, ваза – все что угодно. Это могли тебе подарить, или ты могла его сама найти. Подумай, – настаивала Марфа. – Это ведь моя дочь, маленькая Коко, помнишь? Я во что угодно поверила бы, если бы от этого зависела жизнь моих родных. Ну, сделай усилие, ради меня!
– Да стараюсь! Я очень хочу помочь, но чем? Никаких подарков. У нас в конторе дарить подарки не принято, – немного замявшись, Ева все же продолжила: – Вазы, коврики – это к Виоле, пожалуйста, в моем доме нет ничего… для дизайна. Ты сама можешь прийти и посмотреть.
До сих пор Марфа у нее не бывала. Ева не приглашала, но никто особенно и не настаивал прийти к ней в гости, к ее огромному облегчению, надо признать.
Девушка растерянно смотрела на Марфу. Только сейчас она вдруг осознала, насколько одинока и нелюдима. До сих пор она пребывала в наивной уверенности, что является совершенно нормальным человеком. Какой жалкий лепет, какие нелицеприятные признания. День открытий. Родственники не понимали ее, сестра, близкий по духу человек, скрывала самое важное в своей жизни. Дом, ее милый дом, со стороны выглядит палатой для буйнопомешанной. Ни друзей, ни подарков (новогодние оставались якобы «забытыми» в старом доме). Веселенькая картина.
Марфа следила за сменой выражений на лице Евы, вцепившись в край стола с такой силой, что побелели костяшки пальцев. В ее планы не входило обидеть сестру. Она только хотела помочь ребенку. И если для этого надо перевернуть мир или убедить Еву в существовании тонких материй, она сделает это. Бабушки не оставили никаких сомнений. И сама она была уверена, что причина в Еве.
Как она хотела увидеть сама, что это за предмет, от которого так много зависит. Знать, как он оказался у Евы. И почему именно Ева? Он должен был прийти к ней. Марфа смогла бы разобраться, понять, увидеть его – разве не она больше всех пострадала? Да, были еще три двоюродные сестры, жизнь которых тоже изменилась или совсем разрушилась за последние пять лет. Но Коко, маленькую, светлую, надо было спасти. Любым способом.
– Да, наверное, надо осмотреться, – сказала Марфа. – Сама ты не увидишь, это ясно. Ева, не только Коко, тебе тоже угрожает опасность. Бабушки предупредили тебя? Прислушайся. Будь предельно осторожна, пожалуйста.
– Буду, буду. Приходи завтра же. Когда тебе удобно – я весь день дома.
– Уже поздно, мне надо к Алексу и Коко. Прости меня, Ева. Я на самом деле очень люблю тебя и не хотела огорчать. Пока, дорогая.
Глубоко задумавшись, Ева еще некоторое время просидела в одиночестве за столиком постепенно пустеющего кафе. Ночь перешла уже ту границу, когда люди дня не могли чувствовать себя в безопасности. Узкие переулки на окраине были плохо освещены, в отличие от главных проспектов. Но Ева шла по улицам, ничего не замечая, ноги сами вели домой – прочь от сюрреализма, ставшего непременным атрибутом ее теперешнего бытия.
Виола что-то такое говорила о Ларе, но Ева, как обычно, почти все, что рассказывала мать, пропускала мимо ушей. Пытаясь припомнить, когда в последний раз виделась с кузинами, Ева непроизвольно вспоминала в первую очередь Лени. Нелепая смерть, совершенно случайная – и ничего мистического в ней не было. Лени вытащила из воды тетя Катрина, она первая сообразила, где искать маленькую Лени, и, склонившись в безумной надежде вернуть ее, делала искусственное дыхание.
Елена была первая из этого поколения девочек, самая ранняя, самая умная, самая талантливая и ранимая. Тонкие, длинные пальцы, огромные глаза, гибкая и невысокая фигура. Казалось, она специально скроена по тому же лекалу, по которому делали скрипки. Скрипачкой она была гениальной.
Все дочери Александры, безумно любившие своих малышек, все же в один голос признавали – девочки были странными. Какую ни возьми, свои трудности, как будто с другой планеты. Вот и Лара. Высокая, голубоглазая блондинка – жесткая с многочисленными поклонниками, нежная с матерью и бабушками, заносчивая с сестрами. Холодная интеллектуалка, ведущая счет всему и всем. Нетерпимая к слабостям человеческим и пятнам на скатерти. Когда, как ее аккуратность переросла в болезненное стремление к почти стерильной чистоте? Лучшая помощница Фани на всех семейных праздниках – никто не мог с такой тщательностью скрести дубовые столы или так тонко перемалывать сахар в пудру. Уже второе рождество Фани обходилась без Лары, изредка вздыхая над заброшенной теперь кулинарной книгой, которую Лара приводила в порядок на протяжении двадцати лет.
Разговаривая сама с собой (с ней случалось такое в минуты волнений), Ева не заметила, как дошла. Она с удивлением очнулась лишь на мостике через канал у собора, откуда уже виднелся ее дом.
Дома Ева включила полное освещение. Встав у порога, она внимательно огляделась. Но и в самом деле – вещей было крайне мало. Следуя давно установленному правилу, Ева избавлялась от всего, к чему не прикасалась более четырех месяцев. Осматривая квартиру в поисках загадочного предмета, девушка продолжала разговаривать сама с собой: «Что же это за предмет? Полагаю, все это ерунда – проклятие, энергия, несчастья. Я как человек разумный могу объяснить семейные беды случайным совпадением и общим падением нравов. Но в случае с Марфой и Коко – нельзя так просто откидывать даже самые безумные доводы. Энергия заблуждений подчас делала гораздо больше, чем логически обоснованные действия».
Как Ева ни старалась, с каким тщанием ни переворачивала вновь и вновь скудное содержимое полок в шкафу – так ничего и не увидела. Вещи были то слишком новыми, то слишком старыми. «Надеюсь, про шарф она погорячилась». – На всякий случай пересмотрев свой гардероб (тоже не самый обширный), Ева не нашла там ничего инфернального.
От лени скорее, чем из-за снобизма, Ева никогда не покупала вещи на блошиных рынках. В отличие от Марфы, любившей поворошить горы недорогих вещей и умевшей при этом найти нечто настолько винтажное и стильное, что все ее подруги в очередь выстраивались, чтобы поносить. Ева же покупала одежду в магазинах, никем не ношенную и никем не даренную. Маловероятно, чтобы «энергетически сильная» вещь была изготовлена фабричным способом.
О проекте
О подписке