2

(прошлое)

Алёне казалось, она была влюблена в Глеба всегда, сколько себя помнила, даже ещё в детском саду. Когда она туда ходила. А Глеб в это время уже ходил в школу.

На первых порах это выражалось как восторженное обожание, открытое и искреннее, ни капли не скрываемое. Позже влюблённость стала чуть более осознанной, начала смущать, перешла в разряд тщательно оберегаемой тайны, и осталась ею надолго, потому что пришло горькое осознание – тут Алёна никогда не дождётся взаимности, Глеб для неё навеки недосягаем. Но не по пространственным параметрам и даже не по каким-то другим, а только если дело касалось любви. Любви между парнем и девушкой, между мужчиной и женщиной.

Увидеться с ним – вообще не проблема. Они жили в соседних квартирах, их семьи прекрасно ладили, частенько помогали друг другу. Да у них даже балконы располагались совсем рядом, те разделяла только бетонная перегородка, за которую можно без труда перегнуться и заглянуть, а при желании и перелезть, если не боишься оступиться и сорваться вниз с высоты седьмого этажа. Правда, никто подобного ещё ни разу не проделывал. А что-то передать – и совсем просто, даже из квартиры выходить не надо.

Алёна с Глебом и общались довольно легко, но только касательно всего остального: игр, болтовни, времяпровождения, пока дома пусто и родители на работе, простой детской дружбы и почти родственной близости. Совсем как между старшим братом и младшей сестрой.

Да, именно так – старшим братом и младшей сестрой. И сначала-то Алёну это более чем устраивало. Ну а что ещё нужно неразумной деточке? Просто находиться рядом, просто любить самой – своею невинной ничего не знающей любовью.

Зато потом всё изменилось. Для Алёны. А для Глеба – нет. Нисколько, ничуть. Для него она по-прежнему была малышкой, о которой нужно заботиться, которую нужно оберегать и защищать. Девочкой – да. Но не в том смысле девочкой. Он и называл её чаще не по-нормальному «Алёной», а глупым детским именем, бывшем в ходу в самые младенческие времена – «Лёлькой».

Хотя Алёна упрямо верила, что когда-нибудь это изменится, стоит только вырасти ещё немного, повзрослеть, дождаться момента, когда разница в возрасте перестанет казаться критичной. Ну реально же – подумаешь, всего какие-то четыре года. После двадцати они вообще перестанут иметь значение. Наверное.

Да и тогда они казались уже не настолько важны. Ей четырнадцать, ему восемнадцать. И ведь она далеко не наивная простушка, с головой у неё всё в порядке, мысли в ней достаточно умные и на любые темы, да и с внешностью – очень даже. Может, личико ещё и детское, зато фигура, как надо, а грудь вообще уже второго размера, хотя сама по себе Алёна худенькая и стройная. И в школе мальчики постарше давно уже поглядывали на неё с интересом, и некоторые из них ей вполне даже нравились, но всё равно – никто не дотягивал до Глеба.

В тот день мама отправила её в магазин, потому что, готовя ужин, внезапно выяснила, что дома в наличии только надкусанная горбушка ржаного и подсохший ломтик батона. И если вечером они вполне обошлись бы и этим, то наутро хлеб непременно нужен – для бутербродов. Алёна, не забыв выразить праведное возмущение – тащиться куда-то на самом деле не хотелось – всё-таки отправилась за покупками и уже на обратном пути столкнулась с Глебом.

Ничего удивительного, кстати. Он тоже шёл домой, и, естественно, путь у них оказался общим. Конечно, почти всегда можно идти разными дорогами к одной цели, но не в данном же случае.

А ещё Алёне показалось, что вот эта их встреча, даже несмотря на всю свою предсказуемость и обычность, не случайна. И кто его знает, почему? Наверное, потому что очень хотелось так считать.

– О, Лёлька, привет! – первым окликнул её Глеб, и это тоже показалась по-особому значимым. – По хозяйству припахали?

– Ага, – подтвердила Алёна, взмахнула пакетом.

Но зачем им разговаривать о такой ерунде? Особенно после того, как возникли мысли про ту самую необычную важность происходящего. А вдруг это судьба посылает Алёне сигналы? Намекает, что пора уже сделать решающий шаг или хотя бы выяснить, что и правда уже пора. Но даже если нет, и всё действительно только кажется, почему бы не попробовать?

Если всего лишь надеяться и ждать, не предпринимая никаких действий, так ничего никогда и не произойдёт. Вот только – что бы такое сказать?

– Глеб!

– А?

– Научишь меня целоваться?

3

(прошлое)

– А! – Глеб даже на мгновение застыл на месте, потом со взрослыми назидательными интонациями поинтересовался: – Не рано тебе?

Алёна возмущённо насупилась.

– Мне, между прочим, совсем скоро уже пятнадцать.

– И что? – не проникся Глеб.

– Да у нас в классе почти все девчонки с мальчиками встречаются, – со значением заявила Алёна. – А некоторые даже…

С ним легко разговаривалось и о таком. Без подробностей, конечно.

– А тебе это зачем? – Глеб хмыкнул с осуждением. – В пятнадцать. Сначала с одним, потом с другим, потом со всеми сразу и по кругу? Вот от кого-кого, а от тебя такой глупости не ожидал.

– Да ты же сам всё додумал! – возмутилась Алёна, насупилась ещё сильнее, обиженно скривила уголок рта. – Я и не собиралась. Я же просто про целоваться. Это, что, тоже противопоказанно и никогда в жизни не пригодится? – Она сердито глянула на Глеба, пробурчала: – Как будто сам в пятнадцать ни разу не целовался. До шестнадцати ждал? Или вообще до восемнадцати?

Глеб рассмеялся.

– Не ждал.

Алёна вскинулась, воскликнула с нарочитым пониманием:

– Но ты же парень – да? А это совсем другое. И целовался ты исключительно со взрослыми тётями, которым уже можно.

Глеб опять рассмеялся, протянул умильно, снова показательно по-взрослому:

– Какая же ты, Лёлька, дурочка ещё.

Она напряглась, настороженно сузила глаза, кажется, у неё даже ноздри раздулись из-за внезапной остроты и накалённости момента.

Если он сейчас произнесёт слово «маленькая», Алёна его ударит. Вот честно, ударит. Потому что это невыносимо обидно, и даже больно. И сколько можно терпеть это в одиночку? А Глебу всё равно, он ничего не чувствует, не понимает. Точнее, не желает понимать, отчего так ужасно звучит для неё это слово.

«Маленькая» – как известие о неизлечимой болезни, как смертный приговор.

И даже разговаривать с ним пропало желание, а уж тем более действовать. И чего она выдумала про какие-то там знаки судьбы? Реально – дурочка. И вообще захотелось всё-таки найти иной путь к общей цели, то есть к дому, но идти-то оставалось метров двести.

Алёна шагала, не задумываясь над тем, как это делается. Само же давно получается, все люди, и животные тоже, просто ходят, не заморачиваясь на то, по какой системе следует переставлять ноги. А потом, наверное, под подошву что-то попало, камешек, например, или ступила неудобно – нога резко пошла в бок, вывернулась, и, вскрикнув от внезапно пронзившей её острой боли, Алёна покачнулась, не удержала равновесия и с размаху уселась на асфальт.

Глеб запоздало дёрнул рукой в желании её удержать, но не успел, поймал только воздух, и потом сразу присел рядом, ухватил за плечи, спросил испуганно:

– Алён, ты чего? Ты как? Всё в порядке?

– Просто нога подвернулась, – пробормотала Алёна, даже не особо задумавшись над словами. Потому что до сих пор было жутко больно.

Она вцепилась пальцами в собственную щиколотку, сжала посильнее, предполагая, что так будет легче, но боль упрямо растекалась по ноге и, кажется, становилась только сильнее. Даже слёзы выступили. И нога прямо на глазах принялась опухать.

– Всё цело? – продолжал выспрашивать Глеб. – Встать сможешь?

– Попробую.

Он подхватил Алёну под локти, стал медленно подниматься, тянул её за собой.

Встать-то она встала, но стоило наступить, или даже не наступить, а только попытаться, на покалеченную ногу, Алёна чуть снова не грохнулась, едва не разревевшись от нового приступа боли. Хорошо, что Глеб её по-прежнему крепко держал.

– Может, скорую вызвать? – предложил он встревоженно.

– Зачем?

– Отвезут в травмопункт.

– Не хочу в травмопункт, – Алёна шмыгнула носом. – Хочу домой.

Глеб не растерялся, произнёс невозмутимо:

– Ну, давай тогда отнесу.

– На руках? – на несколько секунд Алёна даже забыла про боль, моментально представив, как это будет.

Как Глеб подхватит её, приподнимет, прижмёт к груди, и она обовьёт руками его шею. Ну, надо же как-то держаться! И, может, даже положит голову ему на плечо. И его щека будет так близко. И глаза. Если он повернёт к ней лицо. И губы. Ещё ближе. И…

– На закорках, – выдал Глеб.

– А почему не на руках? – разочарованно выдохнула Алёна.

– Потому что так легче и удобнее, – пояснил Глеб деловито, посмотрел внимательно. – А ты точно не притворяешься? А то как-то претензий многовато для раненой.

– Притворяюсь, конечно! – в негодовании выпалила Алёна. Она стояла на одной ноге, а вторую поджимала, словно цапля, боясь прикоснуться ею к асфальту. Вдруг станет ещё больнее. – Неужели не заметно? – Она попыталась показательно оттолкнуть всё ещё поддерживающие её руки Глеба, даже рискуя упасть. – А ты иди. Обойдусь. Доковыляю и сама как-нибудь, не переживай. Или доползу. А то вдруг ещё надорвёшься.

– Ну ты и заноза стала, – критично улыбнувшись, вывел Глеб, но тут же распорядился: – Давай, забирайся. Не выделывайся.

И продекламировал через плечо, поворачиваясь к Алёне спиной и приседая:

Уронили Лёльку на пол,

Подвернула Лёлька лапу.

Всё равно её не брошу,

Даже вредную такую.

– И не складно совсем, – пробурчала Алёна, капризно выпячивая губы, разрываясь между желаниями смертельно обидеться и беспечно рассмеяться, наклонилась, привалилась к Глебу, а он подхватил её под коленки, чуть тряхнул, пристраивая повыше и поудобней, выпрямился и опять тряхнул.

Алёна немного испугалась, прижалась к нему ещё теснее, вцепилась в плечи.

– Только за шею сильно не обнимай, – предупредил Глеб. – А то далеко не уйдём, задохнусь.

На руках неудобно, за шею не обнимай. Алёна опять на некоторое время забыла про боль. Потому что – всё равно круто. Находиться так близко, ощущать его телом, осознавать его силу. А ещё можно уткнуться лицом в его густые мягкие волосы. Правда, это щекотно. Или дотянуться до уха, коснуться его губами – конечно, случайно! – и прошептать, что-нибудь. Например…

– Дверь сможешь открыть? – Они уже стояли возле самого подъезда, точнее Глеб стоял. – У тебя ключи далеко? У меня – в брюках, в кармане. И что бы их достать, придётся тебя ссадить.

– У меня в куртке, – откликнулась Алёна. – Сейчас.

Она понадёжней зафиксировалась одной рукой, хотя и уверена была, что Глеб её не уронит, второй залезла в карман, выудила оттуда связку, приложила «таблетку» к нужному гнезду и, услышав весёлое пиликанье электронного замка, подцепила пальцами край двери. Кнопку для вызова лифта нажимала тоже она, а Глеб так и тащил её до самой квартиры и только на площадке аккуратно ссадил прямиком на резиновый рифлёный половичок с полустёршейся надписью «Welcome». Но всё равно не отпустил, придерживал или, скорее, даже приобнимал, и смотрел сверху-вниз, странно так смотрел.

И Алёна не торопилась отодвигаться, пялилась в ответ, и почему-то всё расплывалось перед глазами. Может, потому что боль в ноге никак не проходила и на глаза опять наворачивались слёзы, может, потому что на площадке было слишком темно, а может, голова шла кругом от безумного желания – приподняться, потянуться, приблизиться и всё-таки коснуться его губ своими. И, кажется, Глеб думал о том же. А иначе почему он так смотрел? Чего ждал и хотел? Разве не этого?

Этажом выше или ниже громко хлопнула дверь, всполошив безмятежно дремавшее эхо. Оно заметалось по лестничным пролётам, отскакивая от стен, загудел вызванный лифт. Глеб вскинул руку и нажал на клавишу звонка, тот глухо заверещал в глубине квартиры.

Дверь распахнулась как-то чересчур быстро, будто мама как раз находилась в прихожей.

– Тёть Кать, Лёлька тут ногу подвернула, – выложил Глеб без всяких вступлений.

Он и дальше что-то говорил, и мама говорила, словно эстафетную палочку принимая дочь из заботливых рук соседского парня. Алёна не вслушивалась.

Да какая разница? Когда самое важное, самое желанное уже произошло минуту назад. То есть как раз-таки не произошло, но ведь почти. Ещё бы немного времени, и всё получилось бы окончательно. Пусть даже не прямо сегодня, не прямо сейчас, чуть позже, но обязательно бы, обязательно получилось.

Если бы не объявилась эта чёртова Лиля.