7

Я очнулась от мерзкого запаха нашатыря. Он разрывал ноздри и жгучей волной проникал внутрь меня. Я хотела оттолкнуть его, но мою руку удерживали.

Ну до чего же мерзкий запах! Наверное, он легко смог бы меня поднять даже с предсмертного ложа. Даже если бы не получалось сбежать, от него я да хотя бы уползла из последних сил. Но он вернул мне сознание, и тут же рука опять загорелась от резкой, пульсирующей боли. Боль текла по моим жилам вместе с кровью, пыталась вырваться наружу, и, ещё ничего не понимая, я попыталась сорвать повязку, туго стягивающую предплечье, но опять кто-то удержал мою руку.

Красный туман постепенно рассеялся, и я увидела бледные, испуганные лица родителей, вытаращенные глаза Плюхантия и сидящего рядом Ваню в рубашке, перемазанной моей кровью.

– Дура, – прошептал он мне очень тихо, так, чтобы не слышали родители, а им умиротворяющим недрогнувшим голосом объявил: – Все в порядке. Не надо никакой «Скорой». От случайных царапин ещё никто не умирал.

Он уже успел натрепать моим родителям, что я неудачно убирала нож для бумаги в стакан и обрезалась. Но кровищи налилось предостаточно, и это до смерти напугало моих маму и папу. А я ведь совершенно не собиралась умирать – ранка оказалась не больше, чем если бы я порезалась разбитым стеклом или обычным кухонным ножом, пока шинковала овощи – а наделала столько переполоху.

– Ну? – резко и сумрачно произнёс Ваня, когда мы опять остались одни. – Показала мне, что будет происходить над моим хладным трупом?

Я постаралась невинно улыбнуться, а Ваня кивнул на своё кресло.

– Думаешь, мне легко скакать по комнате?

А говорил, что может ходить! Скакал же! Ради меня.

– Теперь я обязана тебе жизнью, – радостно произнесла я и вздохнула. – Ваня, прости меня!

– Проси прощения у своих родителей.

Ох, как же он меня осуждал!

– Но они же думают, что я случайно обрезалась. И то, что я от вида крови иногда могу в обморок упасть, давно в курсе. Когда я последний раз в больнице кровь из вены сдавала, точно так же было.

У меня по-прежнему немного кружилась голова, и, если не считать тупой раздражающей боли в руке, я чувствовала себя лёгкой и свободной.

Кровь притягивает человека к земле. А если её становится хоть немного меньше, уже кажется, что ты вполне так способен взлететь.

– Да ты просто долбанутая! – вернул меня к действительности Ваня.

Я недовольно отмахнулась от его слов.

Это же хорошо – быть лёгкой! И дышится по-особенному, и сердце стучит как-то не так. И постоянно тянет блаженно улыбаться.

Ваня усмехнулся и сунул мне под нос нашатырь.

Ну разве так можно?

Я оттолкнула его руку.

– Ты совсем, что ли?!

А потом мне жутко захотелось есть, и мы все вместе сели ужинать.

– Вань, останься у нас сегодня! – попросила я.

Папа подавился и закашлялся, Ваня критически качнул головой и ехидно заметил:

– Тебе вредны кровопускания.

– Ну, пожалуйста! – взмолилась я. – Устроишься на диване. Там все равно никого нет.

– Так пусть хоть что-то будет. Да?

Он способен кого угодно из терпения вывести.

– Мам! Ну, скажи ему!

Мама, естественно, не ожидала подобных оборотов, а уж тем более того, что за поддержкой я обращусь к ней, но с самого начала держала себя в руках.

– А что, Ваня, – улыбнулась она, – уже поздно, да и рубашка твоя ещё не просохла.

– Ну нет! – упрямо сопротивлялся Ваня. – А как же дома?

До чего же человек любит ломаться. Уж если моя мама согласна, ему-то зачем возражать? Его что-то пугает? Я могу пообещать, что обижать его не стану, даже близко не подойду. А домой очень легко позвонить.

– Пожалуйста!

– Саш, перестань!

Ах, так!

Я, недолго думая, взяла со стола нож, демонстративно проверила остроту лезвия. В насмешливых глазах мелькнула тревога.

– Ты ведь останешься, правда? – я победно посмотрела на Ваню и принялась пилить лежащую на моей тарелке котлету.

Потом он звонил матери и демонстративно и весьма театрально расписывал ей, что я себя плохо чувствую, и в таком состоянии со мной трудно поладить, а, тем более, договориться, и тому подобную ерунду.

Я, между прочим, не обижалась. Но зато ночью, когда все легли спать, долго ворочалась с боку на бок и никак не могла уснуть. Наверное, от сознания того, что Ваня находится рядом, за стеной, и я могу подойти к нему в любую минуту.

А ещё мне было ужасно интересно, о чём он сейчас думает, и зачем я уговорила его остаться, и почему он всё-таки согласился. Он ведь не поверил, что я опять начну себя резать. Не до такой же степени я идиотка.

Короче, долго я не выдержала и тихонько прокралась в соседнюю комнату.

Я вошла и сразу встретила взгляд его ясных глаз.

– Ты чего? Не спится? – поинтересовался он шёпотом.

– Конечно, нет.

– И мне, – признался он. – Эти твои бредовые идеи! А я, придурок, согласился. Чувствую себя, как… не знаю кто. Ещё ты тут бродишь! – Ваня сел. – Ты зачем пришла?

– На тебя посмотреть, – сердито пробормотала я. – Можно?

– Можно.

Я скромно присела на краешек дивана.

– Посмотрела?

– Угу.

Поперёк его груди тянулся широкий тёмный шрам.

– Что это?

Рука сама потянулась к нему. Я только осторожно дотронулась, а Ваня дёрнулся, как ужаленный. И вовсе не от боли.

– Это всё то же, – он поймал мои пальцы, отодвинул от своей груди, но не отпустил, крепко стиснул. – Меня собирали по частям, не надеялись, что выживу. А я зачем-то выжил, – и вдруг улыбнулся уголком рта. – Наверное потому, что ещё должен был встретить тебя.

НА КРЫШЕ

1

Вита жила с мамой и бабушкой в исторической части города, там, где редко встречались современные высотки, там, где было много зелёных скверов и бульваров, там, где большей части домов перевалило за сотню лет. Вот и Витин дом, построенный в 1900 году, имел всего четыре этажа и небольшой мезонин.

Именно в мезонине и жили Тѝшины.

Из окна Витиной комнаты легко можно выбраться на крышу и там, в одиночестве, проводить время как тебе заблагорассудится, не заботясь о том, что сейчас появиться кто-нибудь неприятный и станет подглядывать из-за угла, в стремление разузнать не предназначенные ему секреты.

Вита не любила спускаться во двор, предпочитала гулять на крыше. Даже если внизу призывно звенели ребячьи голоса. И мама, и бабушка постепенно смирились с этим. Виту никогда не тянуло к краю, она не пыталась забираться на узенький парапет, она не отходила далеко от стены мезонина, спокойно сидела на нагретом солнцем покрытии, играла, рисовала или читала. Она бы, возможно, всю жизнь провела на крыше, если бы не надо было ходить в школу.

Училась Вита вполне прилично, до восьмого класса дотянула без «троек», поэтому школу не воспринимала, как каторгу, но и особой тяги не чувствовала.

Кого-то со школой связывают друзья, ребята из класса, а её – нет. У Виты отношения с одноклассниками ровные, бесконфликтные – поверхностные. Только с Дашей Бибиковой Вита чуть более близка. Да и то исключительно потому, что они уже несколько лет сидят за одной партой. Проводя столько времени вместе, поневоле сблизишься.

Вита, как подруга, Дашку очень даже устраивала. Она – идеальный собеседник. Молчаливая, неактивная. А Дашка больше всего на свете любит общаться, разговаривать. И не важно, что Вита порой её не слушала, сидит отстранённая, целиком погруженная в себя. Дашку такие мелочи не волновали. Главное, ей болтать не мешали! Не перебивали!

Обычно Вита и Дашка выходили из школы вместе. Дашка никогда не успевала выложить все, что знала, во время уроков, поэтому договаривать ей приходилось по дороге. Невозможно же держать в себе такое количество информации!

– О, Лёха, привет! – сбой в плавном течении Дашкиной речи заставил Виту прислушаться и обернуться.

Возле них остановился парень. Самый обычный. Темные волосы, серые глаза. Крепкий, высокий. Не то, чтобы уж очень красивый. Немного угрюмый.

– Знакомься! Это Вита. Моя одноклассница.

Лёха коротко глянул на Виту, без всякого интереса, отвернулся. Она тоже отвернулась, но продолжала видеть его перед собой, в мыслях, в воображении.

– Ты сейчас домой? – трещала Дашка. – Ну, пойдём тогда!

– Нет, – спокойно возразил Лёха. – Не домой. В другую сторону.

Дашка протянула, немного разочарованно:

– А-а-а. – Она забыла, что ещё не все успела дорассказать. – Тогда – всем пока! – и умчалась прочь, оставив Лёху с Витой.

Оказалось, им по пути. Они шли рядом и молчали. Они только что познакомились. Нет, даже не познакомились! Просто узнали имена друг друга. И им не о чем было разговаривать.

Конечно, даже с чужим человеком можно поболтать о чем-нибудь незначительном, нейтральном, но Вите нравилось именно так: идти, молчать, изредка украдкой поглядывать на Лёху и оставаться уверенной в том, что он не замечает её маленького интереса. Жаль, что до дома было не очень далеко.

– А здесь я живу, – Вита остановилась перед невысоким крыльцом, украшенным чугунным литьём, махнула рукой вверх. – Вон там: в мезонине.

Лёха задрал голову.

– Из моего окна можно выйти на крышу, – торопливо похвасталась Вита, в желании хотя бы ещё на несколько мгновений отсрочить расставание.

– Серьёзно? – уточнил Лёха недоверчиво, но крайне заинтересованно, и спросил: – А можно мне посмотреть?

Вита не сразу поверила в услышанное, а когда окончательно убедила себя в реальности произнесённых слов, рванулась к дверям.

– Конечно! Если хочешь! Само собой!

Лёха шёл за ней, послушно, не задерживаясь, не интересуясь окружающей обстановкой. Его влекла только крыша.

Чем? Обособленностью собственного пространства и безграничностью открывающихся с её высоты перспектив?

Вита привычным жестом распахнула окно, а Лёха не стал пропускать её вперёд, несмотря на то, что именно она была здесь хозяйкой и имела незыблемое право на первенство.

Лёха торопливо перекинул ноги через подоконник и застыл, хотя, чтобы оказаться на крыше, оставалась самая малость: легонько спрыгнуть вниз. А он задумался, словно перед входом в другой мир, по-прежнему сомневаясь в возможности его существования.

Вита не торопила. Она молча стояла за Лёхиной спиной. Совсем близко. Он даже не представлял, насколько близко. На короткое время он просто забыл о её существовании.

Солнце, прорываясь сквозь тонкую вату облаков, норовило послать солнечный зайчик прямо в глаза. А вокруг – крыши, антенны, дымоходы и лёгкая зелёная дымка, кутающая тёмные стволы выпускающих листочки деревьев.

Лёха оттолкнулся руками от подоконника и спрыгнул. Потом сделал несколько шагов прочь от бледно-жёлтой стены мезонина и остановился, вытянувшись, расправив плечи. Вите показалось: он стал выше.

Она выбралась следом, точно так же слегка задержавшись на подоконнике, потому что её родная привычная крыша немного изменилась, стала ещё более притягательной и любимой.

– Ну как? – робко спросила она.

Лёха мог сказать: «Клёво! Круто!» или ещё как, но ничего не сказал. По крайней мере, вслух. Вита поняла его без слов. Это нетрудно было сделать девочке с богатым воображением.

– Ничего, если я здесь немного посижу? – поинтересовался Лёха, и Вита опять ответила ему:

– Конечно! Если хочешь! Само собой!

Он уселся возле стены, прислонившись к ней спиной, и Вита уселась, чуть поодаль, и в то же время рядом. Повернув к Лёхе лицо, она могла без труда разглядеть каждую его чёрточку, а, встречаясь взглядом, ясно видела его глаза.

– Повезло тебе, – задумчиво произнёс Лёха. – Такое место! Никто не лезет, никто не мешает, никто не достаёт.

Вита согласно кивнула.

– Я все время здесь. Если погода хорошая. Иногда, даже ночью. Летом ночью светло. И фонари горят. А однажды вылезла в дождь.

– Ну и как?

– Мокро.