Глава 5. Вторжение

1

Доктор Саблин не участвовал в забастовке. Каждый день он шёл в Мартыновскую больницу, надевал халат и – когда при электричестве, когда при свете керосинок – делал операции.

Октябрьский переворот совершенно выбил его из колеи. Всё, что раньше считалось правильным, оказалось контрреволюционным: быть богатым – плохо, защищать страну – глупо, грабить – полезно для блага народа. Врагов государства вычисляли по фетровым шляпам и чистым ногтям.

– Советская городская управа проелась, – как-то сказал ему Антон Эмильевич. – Казна пуста, а на все запросы Петроград отвечает, что надо изыскивать средства на местах. Скоро начнутся конфискации.

– Откуда вы знаете? – изумился Саблин.

Антон Эмильевич показал ему отпечатанное на машинке постановление о необходимости изъять собственность у буржуев.

– Вот, прислали нам в редакцию и велели опубликовать.

Что делать? Как ко всему этому относиться? Душа вопиет, протестует, но ведь русский народ принял большевиков. Или это только кажется, что принял?

Учредительное собрание разогнали. Оппозиционные забастовки и демонстрации были полностью запрещены. На своих митингах большевики кричали о полном равенстве и общественной собственности на средства производства: «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям!» Ведь это законы первобытного племени!

Самое удивительное – вместо того чтобы протестовать, город молился: в праздник Сретения Господня крестный ход шёл от кафедрального собора до Новобазарной площади. Саблин, сняв шапку, в оцепенении смотрел на дышащую паром двухвёрстную толпу. Хоругви колыхались, снег визжал под тысячами ног. Пленные австрийцы – ещё более жалкие, чем всегда, – подходили и просили хлеба:

– Христоратти… Христоратти…

По всем церквам шли молебны об умирении страстей, и тут же анафема «творящим беззакония и гонителям веры и Церкви Православной»: большевики объявили религию опиумом для народа.

Международные новости Саблин узнавал от Любочки: немцы требовали от России значительных территориальных уступок и контрибуцию, а в противном случае обещали наступление. Но в Кремле посчитали это пустыми угрозами, и нарком по иностранным делам Лев Троцкий приказал армию распустить, мира не подписывать и ждать, пока германский пролетариат скинет жадного кайзера.

– Будет оккупация… – повторял Саблин и пытался предугадать, что в таком случае надлежит делать честному человеку.

2

Саблин поднялся на крыльцо и отряхнул валенки от снега. Дверь ему открыл Клим – он тоже только что вернулся домой.

– Как дела в больнице? – спросил он, весело глядя на доктора.

Саблин буркнул что-то неразборчивое. Любочка не вышла его встречать. Опять где-то загуляла?

Клим вытащил из внутреннего кармана пальто бутылку шампанского и поставил её на тумбочку под зеркалом.

– Это вам гостинец.

Саблин посмотрел на него в изумлении.

– Откуда вы её взяли?

– Нашёл клад.

Кажется, Клим был слегка пьян. Он был единственным, кто не воспринимал ситуацию всерьёз, и его беспечность раздражала Саблина. Ведь это ненормально – в такие времена крутить роман со вдовой офицера! На что они надеются? На что собираются жить?

Заслышав стук в дверь, Клим и доктор переглянулись.

– Это, наверное, Любочка, – сказал Саблин и открыл замок.

Но вместо неё на пороге появились вооружённые люди.

– Мы Комитет голодных, – хмуро представился высокий сутулый молодой человек в медном пенсне. – Все классово чуждые дома обыскиваются на предмет оружия, спиртного и прочих излишков.

Прихожая наполнилась безмордой суетливой толпой. Захлопали дверцы, заскрипели выдвигаемые ящики, повалились на пол сапожные щётки и обувные рожки.

– По какому праву? – завопил Саблин, но тут же осёкся, когда главарь разбойников ткнул ему в лицо револьвер.

– Ты врач? Спирт, морфий, кокаин имеются?

У него было бледное лицо и искривлённый, будто иссушенный нос. Движения порывисты, зрачки расширены, на лбу – крупные капли пота.

«Наркоман, – в ужасе подумал Саблин. – Такой убьёт и не поморщится».

– У нас ничего нет! – проговорил он срывающимся голосом и вдруг вспомнил о злополучном шампанском.

Клим – всё ещё в расстёгнутом пальто – наблюдал за происходящим, скрестив руки на груди. Бутылка исчезла: верно, он успел её спрятать.

Хозяевам и прислуге велели сидеть в столовой.

– Услышим от вас хоть слово – получите прикладом по зубам, – сказал человек в пенсне и повернулся к Саблину. – Если ты наврал насчёт спирта – расстреляю на месте!

Мимо проносились «голодные комитетчики» – кто с кучей полотенец, кто с охотничьими сапогами и хрустальной вазой под мышкой. По ногам гулял сквозняк от беспрерывно открываемых дверей. Летели перья из вспоротых подушек, на столе валялись семейные документы – метрики, дипломы и квитанции. Мариша плакала навзрыд – у неё забрали американскую машинку для штопки чулок.

«Только бы не обнаружили шампанское!» – молился Саблин.

Клим, насмешливый и злой, шёпотом задирал охранника, курносого паренька с винтовкой:

– Тебе сколько лет?

Тот не смотрел на него и молча ковырял в зубах измочаленной спичкой.

– Лет девятнадцать, я думаю, – не унимался Клим. – Из рабочих? Понятно, что не из архиереев. Но в церковь наверняка ходишь. Как насчёт «Не укради», «Не возжелай дома ближнего твоего… ни вола его, ни осла…»?

«Он достукается! – ужасался Саблин. – Нашёл время для проповеди!»

Парень бросил спичку на пол и вытер обветренные губы.

– Товарищ Щербатов говорит, что попы всё врут. Надо, чтобы всё поровну, по чести было: что у одного, то и у другого.

– Пусть будет поровну, – согласился Клим. – Давай винтовку: ты подержал, теперь моя очередь.

– Ишь, хитрый!

– Значит, не хочешь делиться? Как ты сюда попал?

– Фабрика закрылась, есть нечего, а тут плотят.

В дальних комнатах послышался топот.

– Эй, глянь, чё мы нашли!

У Саблина покатилось сердце. В столовую медленно вошёл молодой человек в пенсне. В руках у него был портрет Николая II.

– Чьё? – спросил он, переводя взгляд с одного лица на другое. – Та-а-ак, стало быть, мы раскрыли гнездо монархистов…

– Это моя картина, – сказал Клим. – Поставьте на место и не трогайте. Я иностранный журналист и имею право на вывоз исторических сувениров.

Разбойник удивился.

– Иностранец? А что так хорошо по-русски говоришь?

– На специальных курсах учился.

– Покажь документы!

Аргентинский паспорт смутил реквизиторов. Клим начал плести про выдуманный на ходу Особый комитет по делам печати, про личное знакомство с Лениным и про ответственность за незаконные действия.

– Я могу узнать ваши фамилии? – строго спросил он.

Человек в пенсне вытянул из кармана часы и взглянул на циферблат.

– У нас времени нет, дела.

Банда выкатила на улицу.

Задвинув засов, Саблин привалился к двери взмокшей спиной.

– Ничего не понимаю… Убейте меня на месте, но мне это недоступно…

– А что тут понимать? – презрительно бросил Клим. – Этот негодяй служит в каком-нибудь подотделе снабжения, деньги вышли – вот он и созвал дружков для набега. Знает, крыса, что ему ничего не будет: за буржуев никто не вступится. А иностранец – кто его знает? Вдруг и вправду с Лениным за руку здоровался?

Клим вынул из кармана преступную бутылку.

– Напейтесь, доктор, а то на вас лица нет. – Он накрутил шарф и застегнул пальто. – Я на Гребешок; ночевать там буду. Дверь никому не открывайте, царя сожгите. И пусть Любовь Антоновна не ходит в одиночку по темноте.

3

Но Любочка вернулась не одна: товарищ Осип проводил её до крыльца, откозырял и исчез в снежном буране.

Она с удивлением оглядела разорённую прихожую.

– Что здесь произошло?

Саблин, измученный и пьяный, вышел к ней с бутылкой в руке.

– Доброй ночи, солнышко. Хочешь выпить? Клим нам шампанское принёс и даже умудрился спрятать его под пальто во время обыска.

Любочка спустила платок на плечи.

– Я попрошу Осипа, и он даст нам охранную грамоту или ещё что-нибудь, – проговорила она дрогнувшим голосом.

4

– К нам приходили, – сказала Нина, как только Клим вошёл в дом.

– Кто?

– Товарищи, кто же ещё?

Вокруг царил разгром. Значит, это всё-таки был не единичный налёт, а спланированная кампания.

– Они нашли вино? – дрогнувшим голосом спросил Клим.

Нина покачала головой.

– Если бы нашли, мы бы тут не сидели. Но у нас забрали всё ценное, даже почти всю одежду. И, кроме того, нам запретили выезжать из города. Поставили в документы штамп, и мы теперь не имеем права покинуть Нижний Новгород без специального разрешения.

Жора тоже вышел в прихожую.

– Забастовка железнодорожников кончилась, и теперь всем буржуям ограничили свободу перемещения – чтобы мы не разбежались. А то кого винить во всеобщем развале? Но это и к лучшему: хватит сидеть сложа руки! Мы должны драться.

– Нет, – покачала головой Нина, – мы уедем. Это уже не игрушки, нам объявили войну.

– Вот и прекрасно!

– Тебя убьют! Если самому себя не жалко, подумай о Елене и обо мне.

Она посмотрела на Клима, ища поддержки.

– Я поеду в Петроград и потребую у аргентинского посла, чтобы мне помогли вывезти вас за границу, – произнёс он. – Нам не откажут – все-таки у меня есть имя и кое-какие связи в Буэнос-Айресе.

– Только крысы бегут с тонущего корабля! – закричал Жора. – Как я поеду без Елены? Куда я поступлю в вашем Буэнос-Айресе? На дворницкую службу? Я же ни слова не знаю по-испански!

– Иногда людям приходится принимать непростые решения, – тихо сказала Нина.

5

Весь вечер Жора не мог найти себе места. Как уезжать? Как рассказать обо всём Елене? А вдруг Клим вовсе не собирается вывозить их в Аргентину и лишь хочет сбежать, воспользовавшись благовидным предлогом?

Впрочем, Жора прекрасно его понимал. Сначала большевистская революция казалась Климу забавным приключением, о котором можно писать в газетах, но теперь он понял, что дело принимает серьёзный оборот. Клим не такой дурак, чтобы взваливать на себя ответственность за лишние рты; тем более сейчас, когда у него не осталось ни отцовских денег, ни работы.

Нина, Клим и Жора до полуночи сидели в разгромленной гостиной. Клим размешивал угли в печи, нарочно выбивая искры, и по его хмурому лицу гуляли огненные тени.

Чем дольше Жора обдумывал их ситуацию, тем горячее молился о том, чтобы тот никогда не возвращался из Петрограда. Они с Ниной не пропадут: она умная и найдёт способ, как выкрутиться. К тому же в России наверняка начнётся восстание, узурпаторов скинут, и всё будет хорошо. Университет, свадьба с Еленой, блестящая дипломатическая карьера…

Жора перевёл взгляд на Нину; у него сжалось сердце. Она сидела, тесно прижавшись к Климу, и, казалось, боялась пошевелиться.

– Я не знаю, сколько времени пробуду в Петрограде, – произнёс Клим. – И неизвестно, смогу ли писать тебе. Но я обещаю, что вернусь за вами. Что бы ни случилось!

Нина кивнула и подняла на него полные слёз глаза.

– Спать пойдём ко мне, ладно?

Они ушли, словно забыв о Жоре. А он всё сидел, пристыжённый и ошеломлённый. Как Нина могла спать с кем-то – невенчанной? Пусть Клим хороший парень, пусть она любит его – но это безобразие!

На пороге появилась Софья Карловна. В руке её трепетала тонкая церковная свечка.

– А ведь я предупреждала, что этим кончится! – произнесла она. – Сначала ваша сестра спуталась с Фоминым и навеки загубила свою репутацию, а теперь мужчины смотрят на неё как на кабацкую девку. Врут ей, что женятся, а на самом деле им от неё нужно только одно.

– Сейчас другие времена! – дрожащим голосом отозвался Жора.

Но Софья Карловна лишь покачала головой. Она подняла портрет сына, брошенный грабителями на пол, и отёрла треснувшее стекло.

– Господи, Володенька, кого ты привёл в наш дом?

6

Клим запретил Нине провожать их.