2

Уэса будит резкая боль во лбу, которым он ударяется об холодное стекло.

Такси рывком преодолевает ухаб на дороге, сбой в работе двигателя подозрительно напоминает смешок. Уэс шепотом чертыхается, потирает лоб, словно устраняя расцветающую в голове боль, а потом краем рукава осторожно промокает скопившуюся в углу рта слюну.

Улицы Пятого Околотка тоже испещрены выбоинами и содержатся отнюдь не в лучшем порядке, но это уже ни в какие ворота не лезет. Ему говорили, что от железнодорожной станции до Уикдона полтора часа езды, а при таких условиях можно считать, что ему повезло, если он не заработает сотрясение мозга к тому времени, как прибудет к порогу Ивлин Уэлти.

– Ты там проснулся? – Таксист Хон, везущий Уэса, ухмыляется, взглянув на него в зеркало заднего вида.

У Хона, мужчины средних лет, добродушное обветренное лицо и светлые усы с аккуратно загнутыми кончиками. На то, чтобы заплатить ему за поездку, у Уэса ушли почти все сбережения. Если все пойдет как было задумано, возвращаться в большой город ему еще не скоро.

– Ага, – с натужной бодростью отзывается Уэс. – Пасторально здесь все, да?

Хон смеется.

– За пределами Уикдона ни машин, ни мощеных дорог почти нет. Надеюсь, верхом ты ездить умеешь.

Уэс не умеет. Из лошадей он видел только громадных медлительных зверюг, которые возят по парку экипажи, полные богачей. И потом, он почти уверен, что за уроки верховой езды, если бы кто-нибудь узнал о них, ему полагалась бы взбучка. Ребята из Пятого Околотка не ездят верхом.

Это ученичество уже подвергает его испытаниям, еще не успев даже начаться.

Не жалуйся, напоминает он себе. В этой глухомани он очутился по собственной вине. Преимущественно. Отчасти. Слегка.

За последние два года Уэс сменил столько учителей алхимии, что сбился со счета. Когда его выгнали в первый раз, мама разгневалась и обиделась за него. Во второй раз – разгневалась на него. В третий потрясенно молчала. Так и продолжалось: гнев сменялся замешательством вплоть до минувшей недели. Когда он объявил ей, что уезжает в Уикдон, она усадила его за обеденный стол и сжала его ладони так нежно, что он не сразу вспомнил, что должен всем видом выражать недовольство.

– Я люблю тебя, a thaisce^[1]. Ты ведь знаешь. Но ты не думал, что, возможно, не создан быть алхимиком?

Разумеется, к тому времени об этом он уже думал. Мир твердо вознамерился как можно чаще напоминать ему, что настоящим алхимиком сыну банвитянских эмигрантов никогда не стать. Но думал он об этом не дольше минуты и лишь когда в очередной раз замечал седой волос в материнской прическе.

Порой ему кажется, что было бы легче получить работу где угодно, заниматься чем угодно, чтобы его родным больше не пришлось страдать. С тех пор как с его отцом произошел несчастный случай, Уэс каждый вечер видел, как мама возвращается домой после дополнительной проработанной смены и парит руки в горячем парафине. Видел, как худеет самая младшая из сестер, Эди, и ожесточается самая старшая, Мад. Чуть ли не каждую ночь он лежит без сна, гадая, что с ним не так: почему он не в силах удержать в памяти больше половины прочитанного, почему не в состоянии догадаться о значении незнакомых слов, почему никакой талант, доставшийся от природы, и увлеченность не искупают его «пределы» в глазах наставников. При этом его тошнит от возмущения, тревоги и отвращения к себе.

Уэсу известно, что он наделен природной магией, умением творить чары более тривиальные, нежели алхимия. Когда он говорит, люди слушают. И хотя этот дар уже не раз обеспечивал ему ученичество, он ничем не помог сохранить его. Стоит ему провалить единственный письменный экзамен, и он видит в глазах наставников понимание, будто они только и ждали, когда он подтвердит их подозрения. Они всегда заявляют одно и то же: поделом мне, не надо было давать такому шанс. Ясно, что они имеют в виду, цедя сквозь зубы «такому», хоть напрямую этого и не говорят. Банвитянину.

В Дануэе и его окрестностях уже не осталось влиятельных алхимиков со связями, которые еще не выгнали бы его из учеников – или не уведомили заранее, что «кандидатам из Банвы не утруждаться». Ни единого, кроме Ивлин Уэлти, обосновавшейся в городке настолько крохотном, что его даже не указали на карте.

От нервов и тряски в машине его мутит. Он опускает стекло и подставляет лицо ветру. Небо над головой раскинулось такое обширное и синее, что ему кажется, он утонет в нем, если сделает вдох поглубже. В городе все единообразно серое: и смог, и бетон, и гладь залива. А здесь ландшафт меняется так быстро, что не уследишь. Зубчатые утесы у побережья одеты в колючий кустарник и какие-то голубые цветы. Чуть дальше вечнозеленая растительность плавно сменяется устремленными ввысь секвойями. Уэс невольно думает, что вздернутые ветки елей похожи на средние пальцы.

Узнав, куда он едет, соседи разразились потоком дежурных фраз: «Городишка! Там же мало что происходит» или «Ну, зато воздух чистый». Из всех откликов, высказанных ему явно с благими намерениями, обещание чистого воздуха оказалось самым лживым. Да, загрязнения воздуха здесь нет, но у него привкус соли – и не только: со стороны берега, лежбища сотен тюленей, несет высушенными солнцем водорослями и гниющей рыбой.

Это к слову об очаровании провинции.

Он вдруг спохватывается, что ветер растреплет ему волосы, которые сегодня утром он так старательно зачесывал назад под терпеливым руководством сестер. Закрыв окно, он смотрит на себя в зеркало. К счастью, прическа не пострадала. Кристина и Коллин буквально приклеили ее к голове, неизвестно, сколько геля извели. Ничто, ни единый выбившийся волосок не лишит его шанса произвести безупречное первое впечатление.

– Так что, Хон, – говорит Уэс, – часто вы бываете в этих краях?

– Когда помоложе был, бывал часто. Здесь же лучшая лисья охота в графстве. И если слухи не соврали, в следующие несколько недель Уикдон ждет та самая охота. Впервые с тех пор, как я был в твоих годах.

Почти все графство словно с цепи сорвалось из-за той самой охоты, как выразился Хон. Уэс не считает себя особо преданным приверженцем сумизма, но даже ему с его свободной моралью сама идея Полулунной Охоты кажется кощунством.

Согласно сумистской традиции, Бог вырезал демиургов из своей плоти. Они представляют собой воплощение его божественности и как таковые заслуживают и благоговейного страха, и почтения. Мама зарывает их статуэтки в горшки с цветами и с любовью вешает их иконы на стены. Порой она бормочет им молитвы, если потеряла что-нибудь, или просит их замолвить за нее словечко перед Богом, ведь сам он слишком занят, чтобы откликаться на просьбы. Катаристы сочли бы почитание такого рода в лучшем случае идолопоклонством, а в худшем – ересью. То же презрение привлекает их в эмигрантские районы и побуждает швырять камнями в витражные окна сумистских храмов.

Уэс не знает точно, о чем думает Хон или какому богу поклоняется, если поклоняется вообще. Но он не хочет, чтобы его выкинули из машины, поэтому он переспрашивает:

– Правда?

– Сказать по чести, других причин приезжать сюда, почитай, и нету. – Уэс ловит оценивающий взгляд Хона в зеркале. – Не хочу тебя обидеть, сынок, но не похож ты на охотника. Что привело тебя сюда?

– Никаких обид. Я алхимик, – Хон издает одобрительный возглас. – Вообще-то, ученик Ивлин Уэлти, – добавляет Уэс.

Всего-навсего ложь упущения. Магистр Уэлти так и не ответила на его письмо, но ведь ему известно, как она занята. Всякий раз, когда он добивался ученичества, ему удавалось сделать это при личной встрече. И хотя ему страшно, что его обаяние почти иссякло, он полагает, что этого обаяния хватит, чтобы в последний раз добиться своего.

– Ивлин Уэлти, да? Тогда удачи тебе.

По разумению Уэса, удача ему понадобится.

– Спасибо.

Он уже успел наслушаться всякого. Никто из ее учеников не задерживается у нее дольше двух недель. По ночам в коридорах Уэлти-Мэнора бродят призраки. Ивлин жива одним только фотосинтезом. И так далее и тому подобное. На собственном опыте он убедился, что все алхимики не без странностей. Строго говоря, алхимией способен заниматься каждый, однако нужно быть одержимым, чтобы этого хотеть. Алхимики годами анализируют мистические тексты и до отказа набивают головы химическим строением тысяч вещей. Для того чтобы разъять что-либо на части, надо в точности знать, как оно устроено. А может, все они в конце концов сходят с ума от серных паров.

Так или иначе, здесь нет ничего такого, с чем бы он не справился. В случае необходимости будет война на истощение. В противостоянии воли Уэс никогда не проигрывал.

Наконец-то они прибывают в лоно цивилизации. Угнездившийся в изгибе долины Уикдон выглядит именно таким очаровательно-старомодным, как ожидалось. Свет от фигурных уличных фонарей заливает булыжную мостовую, живописные яркие коттеджи и лавки выстроились вдоль улиц. Гирлянды в витринах мягко поблескивают в дымке, освещая соблазнительно выставленные напоказ выпечку, овощи и фрукты, и больше чучел и оружия, чем найдется в ином военном музее. Что особенно поражает Уэса, так это полное отсутствие лабораторий алхимиков. В Дануэе их не меньше двух в каждом квартале: ювелиры торгуют вразнос заговоренными кольцами, в ресторанах подают еду, обещающую многообразие воздействий на психику, заводы полны мастеров, производящих прочную и легкую сталь, благодаря которой новоальбионская армия считается настолько грозной.

Пока машина с тарахтением тащится через центр города, местные приоткрывают входные двери и раздвигают занавески, чтобы посмотреть, как она проезжает мимо. Миловидная молодая женщина, подметающая улицу перед своей лавкой, встречается с Уэсом взглядом. Он невольно расплывается в широкой непринужденной усмешке. Женщина отворачивается, будто вообще не желает его видеть. Уэс с несчастным видом прижимается лицом к стеклу, холод которого ранит так же больно, как отказ. Он расстроен сильнее, чем готов признаться. Дома его знают. Там его любят. Его любят все.

Или любили до нынешней череды неудач.

Он ждет, что они остановятся возле одного из этих симпатичных, крашенных в яркие цвета домов вдоль главной улицы, но машина все едет и едет по ней к окраине города. Все реже попадаются фонари, распространяющие теплый свет, машину резко подбрасывает при выезде на проселочную дорогу. Уэс смотрит в заднее окно, где слабо светится сквозь выхлопы Уикдон.

– Послушайте, куда мы едем?

– В Уэлти-Мэнор. Ивлин живет чуть поодаль.

По дороге с крутыми подъемами и спусками они едут в горы, на подъемах двигатель протестующе взвывает. Уэс находит в себе смелость снова оглянуться на городок вдалеке и безбрежную ширь океана за ним. Вода потемнела до стального оттенка, ее пронизывают солнечные лучи цвета ржавчины. Секвойи скоро заслоняют обзор, и машина, проехав несколько тошнотворно извилистых миль под их устремленными ввысь стволами, со скрежетом останавливается перед одиноко стоящим домом из красного кирпича.