Но тогда всё это было неважно. Важен был лишь Крис и его честь. Я не мог пропустить оскорбления мимо ушей, потому что он был самым лучшим мальчиком во вселенной. Болезнь не сделала из него слабоумного. Он был умён не по годам. Никто не смеет так обращаться с ним. И я буду доказывать это окружающим до тех пор, пока не перестану дышать.

– Мы что-нибудь придумаем, – соврал я, больше всего желая поскорее вернуться домой и обнять сына как можно крепче.

Как бы не перевернулся мир снаружи, внутри всё оставалось по-старому. Крис забрался на диван и растворился в протёртых подушках, хаотично болтая ножками под весёлую беготню Тома и Джерри на экране. Костыли стояли рядышком, прислонившись к подлокотнику, и, словно два верных приятеля, глядя мультики рядом с моим сынишкой. Полин не было видно. Наверняка, на кухне, эксплуатирует кастрюли.

– Папа!

– Привет, чемпион!

Наше традиционное приветствие.

– Смотри, кого я привёл.

– Дядя Генри!

Я весь сжался, увидев, как отчаянно Крис хотел вскочить с подушек и кинуться к нам, но ему удалось лишь поёрзать на месте и протянуть руки. Получив сразу два приветственных поцелуя, сын засиял. Сегодня снова был хороший день. Если не считать, что мы угодили в финансовую яму, благодаря мне. Мой сын улыбался. И в этот момент я даже пресёк зарождающуюся ревность, видя, что он тянется к Генри сильнее, чем ко мне.

– Прости, дружок, что снова пришлось торчать с миссис Вуд. – Я задержался, чтобы избить парочку козлов, хотелось добавить мне, но я прикусил язык и спрятал кулак, покрытый ссадинами.

– Ничего, пап. В классе мы как раз проходим профессии. Мисс Дориан рассказывала про водителей, врачей и строителей тоже. У тебя важная работа. Я понимаю. Раньше я хотел быть гонщиком, как Молния МакКуин, или изобретателем, как Железный Человек. Я бы создал себе костюм, в котором мог бы бегать, как другие ребята.

Сердце сжалось до болезненной судороги.

– Но я передумал. Теперь я хочу быть таким же, как ты. Буду строить дома, чтобы людям было, где жить. Чтобы папы приходили с работы, как ты, а мамы готовили им ужин.

Мой замечательный, мой добрый и всё понимающий мальчик. Я прижал его к себе ещё крепче, отчего тот по привычке скривился и слегка отпихнул меня с протяжным «ну, па-а-ап!». Если бы Генри так затискал его, он был бы только рад.

– Что смотришь? – Задорно, по-детски спросил мой брат, плюхнувшись рядышком с племянником.

Я улыбнулся этим двоим, у которых был свой тесный мирок, и собрался с духом, чтобы заглянуть к Полин на кухню. Она стояла спиной и мыла морковку в раковине. Снова будут овощи на ужин. Снова будет неприятный разговор на десерт.

Полин почувствовала моё присутствие и, не отвлекаясь от морковки, спросила:

– Ты в порядке?

Сегодня я не заслужил её поцелуя в щёку. Её плечи опустились ниже обычного. Усталость и безнадёжность легли на них многотонным грузом. Ей снова пришлось отпрашиваться с работы. Улаживать проблемы с миссис Вуд и опекать Криса, пока я сидел в камере. Хорошо, хоть владелец магазинчика был настроен более лояльно, чем Таннер, но рано или поздно он тоже откажется терпеть постоянные отлучки Полин.

– Полин, я…

– Не смей извиняться. – Строго сказала она, выключая воду и вытирая руки краем передника. Тёща обернулась и нацелила свои тёмные глаза на меня, но в них не было злости или осуждения. – Ты поступил так, как поступил бы любой хороший отец.

Генри, видно, уже рассказал ей, что случилось.

– Ты заступился за сына.

– Я угробил свою карьеру. И наше финансовое положение.

– Мы с этим разберёмся. – Уверенно сказала Полин, как всегда. И почему-то, когда это произносила она, я ей верил.

– Болит? – Кивнула она на мой кулак.

– Не так сильно, как здесь. – Тыкнул я в грудь.

– С этой болью нужно научиться жить. Она не покинет тебя уже никогда. – Полин достала аптечку из верхнего шкафчика и подошла ко мне. Взяла за руку и осмотрела кулак. – А с этой болью я могу тебе помочь.

Глядя, как заботливо тёща обрабатывает мою ссадину на костяшках, я захлёбывался чувством вины и благодарностью.

– Боюсь, мой мальчик, у меня есть ещё одна плохая новость. Миссис Вуд нажаловалась директору. Криса исключают из группы продлённого дня.

Только не это! Эта группа была спасательным жилетом, который пять дней в неделю не давал нам потонуть. После подготовительных занятий перед школой, физиопроцедур и прочих лечебных занятий Криса, только в подготовительной группе за ним могли присмотреть до пяти вечера, пока мы все пытались заработать лишний цент. Теперь придётся искать кого-то, кто посидит с ним с двух до пяти, пока я кручусь между судом и поиском новой работы.

– Я ушла из магазина. – Тут же добавила Полин, будто прочитав мои мысли. – Буду с Крисом, пока ты не подыщешь новое место.

– Полин, я идиот. Сорвался и всё испортил. Мне очень жаль.

– Потеря работы – не то, о чём следует жалеть. Придётся утянуть пояса? Что ж, нам не привыкать. Жалеть нужно о том, что в мире всё ещё есть люди, вроде твоего пустоголового начальника. Злые, нетерпимые и жадные. Мы выкарабкаемся, вот увидишь.

Полин ещё не закончила с моими ссадинами, но я вырвал свою руку и крепко сжал её миниатюрную ладонь.

– Что бы я делал без тебя, Полин?

На её лице мелькнуло что-то наподобие улыбки.

– А я не знаю, что бы я делала без вас с Крисом. И в следующий раз, Шон. Бей сильнее.

Мы поняли друг друга с полувзгляда и вернулись к моим ранам, убаюкивая общее молчание. Полин была моей опорой, но как бы я не портачил, мы с Крисом были той ниточкой, что связывала её с мёртвой дочерью. Она чувствовала Элизабет, когда касалась непослушных волос моего сына. Видела Элизабет в его глазах за линзами очков, таких же тёмных, как у всего семейства Холланд. Порой, я удивлялся, пытаясь отыскать, что Крису досталась от меня. Есть ли в нём крупица Тёрнеров?

Ужиная вместе с семьёй, собранной по кусочкам из моей тёщи, сына и брата, я впервые за долгое время почувствовал внутренний покой. В кухне витал ароматный смог запеченных куриных ножек, благодаря Полин. Звучала неподдельная мелодия смеха, благодаря моему брату. И ощущались невидимые пылинки любви, благодаря моему сыну, который скреплял всё это воедино.

К моему превеликому неудовольствию, Крис пожелал, чтобы сегодня любимый дядя уложил его спать и почитал про Гарри Поттера на ночь. Позволив им такую вольность, я помог Полин с посудой и уселся в гостиной, мечтая о горьком виски, которое бы пересилило горечь моих мыслей. Но в доме Холландов-Тёрнеров не хранилось ни капли алкоголя. А я не брал спиртного в рот уже шесть лет, с тех пор, как сумел избавиться от этого наваждения после смерти Элизабет.

Первые два месяца я не просыхал. Полин и Уэйн настояли на том, чтобы первое время мы с малышом пожили у них. Я не имел ни малейшего понятия, как позаботиться о младенце и, чего греха таить, как позаботиться о себе. Первые несколько дней я отказывался вставать с дивана, а если вставал, то лишь в туалет, по возвращению заваливаясь обратно и буравя взглядом портрет Элизабет на полке над телевизором. «Належавшись» в кувезе в больнице, Крис плакал в соседней комнате, а я не слышал ничего, кроме белого шума. Полин не беспокоила меня, дав время окунуться в горе с головой, хотя сама душилась этим же горем. И никого не было рядом, чтобы дать время уйти в него с головой ей.

Уэйн пропадал на работе, но чаще появлялся дома, нежели сейчас. И вот, как-то вечером он присел рядом на подушки дивана и поставил рядом со мной стакан виски. Велел выпить залпом, и подлил ещё. Это стало первым и единственным, что смогло хоть как-то притупить боль. Мы молча глотали виски в гостиной, пока Полин опекала Криса наверху. Они перетащили кроватку в хозяйскую спальню, потому что я не мог нянчиться сразу с сыном и своей скорбью.

Следующим вечером Уэйн не принёс мне виски. А дыра в сердце размером с планету зияла всё так же. Поэтому я сам выполз из дома, добрёл до ближайшего продуктового в одних тапочках, хотя за окном стоял октябрь, и купил сразу две бутылки виски. Они помогли пережить мне следующие два дня. Ни Полин, ни Уэйн не заикнулись о том, что я храпел в пьяном коматозе посреди их дома, пока мой сын требовал внимания. Утром пустые бутылки исчезали, как и душевный покой. И всё продолжалось. Тапочки, магазин, диван и хмельное забвение. Крики Криса, напевания Полин и пустые бутылки в мусорке.

Через неделю Уэйн пытался поговорить и образумить меня. Взял с меня обещание бросить жалеть себя, упиваться своими страданиями и виски, и, наконец, взять сына на руки. Я пообещал и через два часа уже нарушил обещание, заливая обжигающее пойло в глотку. На два месяца я провалился в дурманящее забытье, пропустив первые два месяца жизни моего сына. Вспоминая то время, я корю себя по сей день. Ненавижу того Шона Тёрнера, которым был тогда. Слабого, немощного, безвольного. Я томился в своей клетке, даже не подозревая, что моему сыну поставили страшный диагноз, и всё это время моя тёща каталась по врачам, чтобы определить степени риска, поставить клеймо «ДЦП» на моём сыне и получить указания, что делать дальше.

Как сейчас помню тот день, четырнадцатое декабря, утро. Тусклое солнце пробивается сквозь задёрнутые занавески, которые никто не открывал уже два месяца. Тишина гостиной бьёт по мозгам громче, чем гонг на боксёрском ринге. Холод пробирается под дырявые носки, которые я не снимал последние две недели. В животе пусто, но эта пустота не сравнится с той, что заволокла сердце. Я сижу там же, где меня оставили два месяца назад, и смотрю в никуда. Живой труп, что испепелил все чувства горячительным. И внезапно тишина прерывается истошным плачем, звуком, что стал так привычен для этого дома.

Полин вернулась домой, катя перед собой коляску, которую мы с Элизабет долго выбирали в «Детских прибамбасах», потому что никак не могли решить, какая нам нужна: с дополнительной системой амортизации, с механизмом-книжкой или «вон та, голубенькая». Полин возникла передо мной, заслонив последний луч света из окон. Где-то в стороне продолжал плакать ребёнок, а я ещё не успел потянуться к бутылке, поэтому был трезв.

Полин взглянула на меня уничижительным взглядом. Впервые я видел её такой. Измученной, воинственной, злой.

– Хватит. – Сказала она. – Я не могу смотреть, как ты убиваешь себя.

– У меня умерла жена. – Попытался оправдаться я слабым голосом.

– А у меня умерла дочь. У этого малыша умерла мать. Но мы стараемся изо всех сил, чтобы продолжить жить. Так хотела бы Элизабет.

Я не мог даже мельком взглянуть на коляску, которая разрывалась рыданиями. Элизабет больше всего на свете хотела родить этого ребёнка. Она была лучшей матерью, хоть и не успела подержать его на руках. Она так заботилась о частичке нашей любви, что росла в её животе, что я не переставал восхищаться ей. И её мечта исполнилась. У нас родился сын, но остался сиротой. Его мать скончалась на операционном столе, а отец приканчивал себя выпивкой.

– У Кристофера ДЦП, Шон. – Как гром среди ясного неба прозвучали слова Полин над головой, и я осмелился, наконец, поднять на неё глаза. – Теперь до конца своих дней ему придётся бороться за свою жизнь. И ему нужен отец, который будет бороться вместе с ним. Если ты не поднимешь свою задницу с этого дивана и хотя бы не взглянешь на своего сына, то я выставлю тебя вон. Я люблю тебя, но, видит бог, я сделаю это.

Впервые Полин разговаривала со мной в таком тоне. Я не знал, что произвело на меня больший эффект: её злость или её слова о том, что мой мальчик, ребёнок, о котором мы с Элизабет так мечтали, теперь будет мучиться всю свою жизнь. Тогда я не знал почти ничего о детском церебральном параличе, кроме того, что это не лечится. Как и моё горе по погибшей жене.

– Ты ему нужен, Шон. Нужен всем нам.

И я поднял свою задницу с дивана. Подошёл к коляске и заглянул внутрь. Вытащил маленькое тельце, не представляя, как правильно держать его на руках. Полин помогла уложить сына так, чтобы головка мирно покоилась на моём предплечье. Я сделал то, чего от меня хотела тёща. Чего от меня хотела бы Элизабет. И этот момент изменил всё.

Он был так похож на неё. Те же глаза, тёмные, глубокие, словно океанские недра, только цвета древесной коры. Словно Элизабет смотрит на меня сквозь них с небес.

Крис перестал плакать. Но заплакал я.

В тот же день все мои запасы алкоголя, которые я каждый день пополнял в магазинчике через дорогу, вылились в мойку. Я поклялся Полин, что она не увидит больше ни одной бутылки в доме, ни полной, ни пустой. Позже мы сели за кухонным столом и стали перечитывать заключения врачей и памятки, которые Полин успела насобирать за последние два месяца и сложить в папку. Там было всё. Операции, которые потребуется провести, потому что мой мальчик может ослепнуть. Реабилитационные курсы, которые придётся пройти, чтобы разработать конечности, потому что мой мальчик может никогда не пойти. Пустота внутри разрасталась и достигла размера сотен вселенных, потому что теперь я понимал – я потерял женщину, которую любил всем сердцем, а теперь могу потерять ещё и сына.

Не понимая ни слова из того, что написано на медицинских писульках, я поднял глаза на Полин и спросил:

– Что же нам теперь делать?

Она сжала мою руку и ответила:

– Любить его в два раза сильнее.

И мы любили.

Генри спустился вниз и развеял воспоминания. Он тоже любил Криса в два раза сильнее. Я знал это, потому что он всегда был рядом, что бы ни случилось.

– Он уснул?

– Как младенец. – Улыбнулся Генри, присаживаясь в кресло напротив. – Мы успели дойти до момента, когда Гарри встречается с дементорами в поезде на пути в Хогвартс. Жаль, что детей так легко вырубить книжкой. – Усмехнулся он. – Я так и не узнал, чем всё закончится.

– Когда мы дочитаем «Узника Азкабана», я дам и тебе почитать.

Генри улыбнулся.

– Полин не злится? – Спросил он, переключаясь на более важную тему.

– Она святая. Чем дольше я живу здесь, тем сильнее в этом убеждаюсь.

– Что намерен делать?

– Завтра же начну искать работу.

– Я знаю одного парня, он неплохой адвокат. Познакомились ещё во времена «Тёрнер Хаус». Может, помнишь, Алан Хьюитт?

– Это тот, что улаживал иск от «Апач Молла»?

Иск, который разорил наш семейный бизнес окончательно. Генри тогда занимался всеми судебными вопросами, потому что я пропадал в Атланте, на приёме у лучшего физиотерапевта Джорджии. Я бросил его на произвол, потому что занимался другим.

– Выходит, он не так хорош, раз мы проиграли. – Заметил я с лёгкой издёвкой.

– Тот иск был оправдан. Мы затянули со строительством на полгода. Они планировали начать использовать этот склад уже летом, а мы только закончили с чертежами.

– Прости, Генри. Всё из-за меня.

Я принёс уже тысячу извинений за то, что мы потеряли компанию. Но этого было недостаточно.

– Если ты продолжишь извиняться, я сделаю с тобой то же самое, что ты сделал с Таннером. Серьёзно, Шон. Ты нужен был сыну. Благодаря тебе, Крис может ходить, может смотреть мультики и видеть мир вокруг. Мы не проиграли, Шон. Мы победили.

Не могу поверить, что мне досталась лучшая команда поддержки на свете. Полин, Уэйн и Генри, которые были готовы на всё ради моего сына. Мы и правда победили.

Только сейчас я взглянул на положение вещей в таком ключе. Нам повезло, что у Криса выявили более лёгкую форму недуга, с которой можно дожить до пятидесяти лет. Мы вовремя начали реабилитацию, курсы физиотерапии, электрофореза, массажа. Заставляли моего мальчика испытывать колоссальные усилия, чтобы сейчас он мог вести жизнь обычного ребёнка.

С более сложными симптомами, невозможностью самостоятельно глотать, судорогами, абсолютной слепотой или, не дай бог, умственными отклонениями, прогноз был бы куда менее утешительным. С тяжёлыми формами ДЦП дети могут не дожить до совершеннолетия. А я увижу, как вырастет мой сын. Как закончит школу и получит диплом колледжа или университета – что сам выберет. Надеюсь, что увижу, как он влюбится и заведёт семью. Слишком радужные надежды, я знаю, но разве не все родители желают для своего дитя только лучшего?

– Надеюсь, что моя выходка не скажется на тебе. – Сказал я, растирая ладонями лицо. Генри больше не работал на объектах, а занимал должность менеджера по закупкам и работе с поставщиками. Именно он замолвил словечко, чтобы Франклин Таннер взял меня в прорабы. И он точно так же мог вылететь со своего места просто за то, что был моим братом.

– Не гони вперёд паровоза, братец. Поживём – увидим. Может, ещё всё обойдётся.

– А если нет? Камилла сожрёт меня с потрохами.

– Скорее она сожрёт с потрохами весь «Дженерал Констракшн» за то, что они позволяют так вести себя с Крисом. Ты же знаешь, она любит его, как родного племянника. Не волнуйся за нас.

Я благодарно кивнул, но на душе не стало легче. Я угробил не только собственную карьеру, но и, вполне возможно, карьеру брата.

Генри порылся в бумажнике и протянул мне визитку.

– Позвони Алана Хьюитту. Если у нас и есть шанс замять это дело, то это он.

Глава 6

У нас с Элизабет долго не получалось завести ребёнка. Так расплачиваются все счастливые пары за свою любовь. Вселенская несправедливость, иначе не назовёшь. Мои знакомые залетали после случайного секса в кабинке туалета какого-нибудь бара. А те, кто искренне хотел воплотить свою любовь в нечто большее, в нечто прекрасное, годами не могли забеременеть.

Так случилось и с нами. С подросткового возраста Элизабет мучилась с поликистозом яичников. Её гормоны скакали, как теннисные мячики. Сколько помню, она всё время сидела на таблетках, чтобы поддерживать их оптимальные показатели, а к моменту, как мы решили, что готовы к ребёнку, полтора года наблюдалась у акушера в больнице Сент-Мэрис. Но чуда так и не случалось.

Пришлось дважды прибегать к ЭКО. И спустя два года тщетных попыток, УЗИ показало маленькую горошинку в животе моей любимой жены. Она заплакала прямо в кресле, не веря своим глазам.

Но из чуда беременность резко превратилась в наше проклятие. На 23 неделе беременности наш акушер-гинеколог доктор Стивен Крейг сделал неутешительное признание. Обычный токсикоз, который мучает многих женщин на ранних стадиях, оказался не таким уж обычным, как мы думали. Элизабет начали навещать головные боли. Её руки и ноги отекали со скоростью раздувающегося в печи теста. Живот болел, но, как выяснилось, не просто от расстройства пищеварения. Всё это было следствием развития преэклампсии. Из-за чего она возникла, доктор Крейг так и не смог выяснить – причины заболевания до сих туманное поле в медицине. Может, повлияла болезнь Элизабет, а может что-то другое. Но факт оставался фактом.

Преэклампсия угрожала Элизабет и нашему ещё не родившемуся малышу, и нам предложили прервать беременность. В тот день моя жена второй раз зарыдала на кушетке гинеколога, но уже от глубокого горя.

Нам дали время подумать. Испугали возможными последствиями – отслойкой плаценты, задержкой внутриутробного развития, смертью одного из двух во время родов. Вполне веские причины послушаться врачей и отнять жизнь у неродившегося крохи для любого родителя. Но не для нас. Слишком сильно мы мечтали о ребёнке, слишком сильно любили его, слишком долго боролись с природой и собирались победить снова. Вернее, я был готов на всё, лишь бы моя жена осталась жива и здорова. Заболевание встречается всего у восьми процентов беременных, и мы угодили в это несчастное число.

Мне не было плевать на ребёнка, но на жену мне было не плевать сильнее. Я бы не раздумывая согласился на прерывание беременности, но не посмел открыть рта, видя, как горят глаза Элизабет.

– Я справлюсь, вот увидишь. Мы так долго о нём мечтали, – погладила она живот со всей нежностью, на которую способна мать. – Что не можем так с ним поступить. Всё будет хорошо, обещаю. Не может вселенная издеваться над нами так долго. У нас будет прекрасный сын.

Что сказать женщине, которая всё решила? А Элизабет была настроена решительно. Мне ничего не оставалось, как крепко сжать её дрожащую руку, и согласиться.

Это было нашей первой ошибкой. Первым тяжким выбором, с которым мне приходится жить вот уже шесть лет.