Гервард, сообщив шерифу лишь имя крестоносца, очевидно, пытался отсрочить неприятные объяснения. Имя дяди пропавших детей говорило лишь о том, что это рыцарь, прославившийся участием в крестовом походе и только что прибывший из Святой земли, где сейчас воцарилось относительное спокойствие. Но вопрос шерифа заставил субприора сказать всю правду.

– Милорд, – со вздохом начал Гервард, – Лоран д’Анже жаждет начать поиски племянников, но для этого нужна твоя поддержка или дозволение его милости короля. Дело в том, что Лоран анжуец, обязанный хранить верность императрице Матильде, поэтому, вернувшись в Англию, он вместе со своими людьми присоединился к ее войскам в Глостере. – Субприор заторопился, стремясь закончить свою речь прежде, чем его прервут: ровные брови шерифа уже сурово сдвинулись, в прищуренных глазах читалось явное неодобрение. – Он прибыл в Глостер через неделю после вустерского дела, не принимал в нем участия, ничего не знал об этом и не может нести за него ответственности. Когда д’Анже приехал, то сразу узнал, что его юные родственники пропали, и единственное его желание сейчас – отыскать их и доставить в безопасное место. Но ведь ни один человек из Глостера не может приблизиться к Вустеру и вообще въехать в земли короля без особого разрешения.

– Значит, ты, – промолвил Прескот после затянувшейся паузы, – печешься о благе врага короля.

– Прошу прощения, милорд, – мужественно ответил Гервард, – меня заботит участь юной девушки и мальчика в нежном возрасте, которые не сделали ничего такого, за что их можно было бы считать врагами короля или императрицы. Нас волнуют не раздоры враждующих партий, а лишь судьба двух детей, находящихся на попечении ордена. Естественно, мы чувствуем себя ответственными за них и делаем все от нас зависящее, чтобы найти пропавших детей.

– Да, конечно, – сухо согласился шериф. – К тому же ты из Вустера, а поэтому вряд ли питаешь добрые чувства к врагам короля и, конечно, не захочешь помогать им.

– Мы пострадали от них, милорд, как и все в Вустере. Король Стефан – наш сюзерен, и мы признаем его. Единственное, что мной движет в данном случае, – это долг по отношению к двум детям. Представь, как сейчас волнуется дядя, их единственный опекун! Все, о чем он просит, – и все, о чем мы для него просим, – это разрешения на въезд в земли короля без оружия, для того чтобы без промедления заняться поисками племянников. Конечно, человек из Глостера, сколь бы невиновен он ни был, не обретет полной безопасности, даже заручившись поддержкой его милости и королевской охранной грамотой, если попадет в ваше или наше графство, но он готов подвергнуться такой опасности. Он приносит торжественную клятву, что, получив дозволение, будет заниматься только поисками детей, не преследуя никакой иной цели. Он поедет безоружный, в сопровождении одного-двух слуг. Милорд, умоляю тебя об этом ради блага его подопечных.

Аббат Радульфус присоединился к просьбе, правда, весьма сдержанно:

– Мне кажется, что от крестоносца с таким незапятнанным именем можно, вне всякого сомнения, принять подобную клятву.

Несколько минут шериф размышлял, храня мрачное молчание и сдвинув брови, затем произнес холодно и отчетливо:

– Нет. Я не выдам такой грамоты, и, даже если бы здесь находился сам король и собирался дать ее, я бы убедил его милость не делать этого. После всего, что случилось, на моей земле любой человек из той партии будет считаться пленником и даже лазутчиком. Если его схватят при подозрительных обстоятельствах, он может лишиться жизни, а если у него нет никаких дурных намерений, то, по крайней мере, он лишится свободы. Даже человек, давший вышеупомянутую клятву, может невольно приобрести сведения о замках и гарнизонах, которые позже сослужат хорошую службу врагу. И наконец, что важнее всего, мой долг – бороться с врагами короля и сокращать их число, как только представится такая возможность. Если я могу лишить их такого славного рыцаря, то непременно это сделаю. Не в обиду будь сказано сэру Лорану д’Анже, о котором, насколько мне известно, ходит добрая слава, он не получит дозволения, а если попытается проникнуть без него – пусть опасается за свою жизнь. Он, конечно же, вернулся из Палестины не для того, чтобы сгнить в тюрьме. Если он пойдет на такой шаг, пусть пеняет на себя.

– Но как же девушка Эрмина и ее брат, который еще совсем ребенок? – взмолился Гервард. – Ты велишь прекратить их поиски?

– Разве я так сказал? Разумеется, их будут разыскивать, и я сделаю для этого все возможное, – но заниматься этим будут мои люди. И если их найдут, то доставят в целости и сохранности к дяде. Я разошлю приказы всем своим кастелянам и офицерам, чтобы они не пропустили этих троих и должным образом навели справки. Но я не пущу рыцаря императрицы в земли, которыми управляю именем короля.

Большего просители не смогли от него добиться и, поняв всю тщету дальнейших увещеваний по тону и выражению лица шерифа, смирились.

– Если бы брат Гервард дал тебе описание этих троих, – кротко предложил Радульфус, обращаясь к Прескоту, – это могло бы помочь в поисках. Хотя не знаю, достаточно ли хорошо он знаком с девушкой и с монахиней, ее наставницей.

– Они несколько раз приходили навестить мальчика, – сказал Гервард. – Я могу описать всех троих. Вашим офицерам нужно расспрашивать об Иве Хьюгонине, тринадцати лет от роду, наследнике значительной части состояния своего отца. Он не очень высокого роста для своего возраста, хорошо сложен, крепкий, с круглым румяным лицом, темно-каштановыми волосами и темно-карими глазами. Я видел его в то утро, когда начался набег: он был в ярко-синем плаще с капюшоном, куртке того же цвета и в серых чулках. Что касается женщин, то сестру Хиларию легче всего узнать по монашеской рясе. Кроме того, могу сказать, что она молода – не старше двадцати пяти лет – и красива. Это стройная и грациозная женщина. А девица Эрмина… – Брат Гервард остановился, устремив взгляд поверх плеча шерифа, словно пытаясь вспомнить ту, которую мало видел, но отчетливо запомнил. После паузы он продолжил: – Ей скоро будет восемнадцать лет. У нее более темные волосы и глаза, чем у ее брата, она высокого роста. Говорят, у нее живой ум и сильная воля. – Хотя это трудно было назвать подробным описанием внешности, девушка предстала перед слушателями с удивительной четкостью. Особенно когда брат Гервард заключил, рассеянно пробормотав себе под нос: – Ее считают очень красивой.

Брат Кадфаэль узнал обо всем от Хью Берингара, после того как гонцы поскакали в замки, маноры и города, чтобы огласить новость. Прескот выполнил все, что обещал, перед тем как удалиться в свой манор, где собирался мирно отпраздновать Рождество в кругу семьи. Такое участие шерифа в судьбе пропавших могло послужить им защитой в графстве. К тому времени субприор Гервард, частично справившийся с возложенной на него миссией, уже отправился в Вустер вместе с беженцами под охраной воинов короля.

– Очень красивая! – повторил Хью в заключение своего рассказа и улыбнулся. Однако это была невеселая улыбка, и выражение лица у него было озабоченное. Такая своенравная, бесстрашная и красивая девушка, скитающаяся по неспокойным дорогам, тем более в холодное время, могла легко попасть в беду.

– Даже у субприоров есть глаза, – с усмешкой заметил Кадфаэль, помешивая снадобье от кашля, томившееся на слабом огне жаровни. – Однако молодая девица подвергается опасности, даже если она некрасива. Впрочем, не исключено, что в это самое время она и ее брат уже укрылись в каком-нибудь безопасном месте. Очень жаль, что у их дяди иные убеждения и он не может, получив разрешение, заняться их поисками.

– А ведь он только что из Иерусалима, – задумчиво сказал Хью, – и поэтому не несет ответственности за то, что натворила его партия в Вустере. Я думаю, ты его не знаешь – ведь он стал крестоносцем не так уж давно.

– Это другое поколение, дружище. Прошло уже двадцать шесть лет с тех пор, как я покинул Святую землю. – Сняв горшок с жаровни, Кадфаэль поставил его на земляной пол, чтобы за ночь он постепенно охладился, и осторожно разогнул спину. Подумать только, что совсем скоро ему стукнет шестьдесят, хотя на вид и можно дать лет на десять меньше. Покряхтев и потерев бока, он добавил: – Боюсь, там сейчас все по-другому. Позолота быстро тускнеет. Из какого порта отплыл этот рыцарь?

– По словам Герварда, из Триполи. Должно быть, во времена своей грешной молодости ты хорошо знал этот город? Мне почему-то кажется, в тех краях осталось очень мало мест, где бы ты в свое время не побывал.

– Лично я предпочитал гавань Святого Симеона. Там прекрасный порт и хорошие судовые мастера, а всего в нескольких милях вверх по реке – Антиохия.

У него были все основания помнить Антиохию, так как именно там началась и закончилась его стезя крестоносца и его любовная история с Палестиной – этой диковинно красивой, но негостеприимной и жестокой страной золота и засухи. В той тихой гавани, бенедиктинской обители, где он решил наконец бросить якорь и где вся его жизнь была подчинена строгому распорядку, у него не хватало времени даже на воспоминания о местах своей бурной молодости. Сейчас он ясно увидел тот город: сочная зелень речной долины, благодатная тень узеньких улиц, шум и гам базара. И Мариам, продающая земные плоды на улице Парусников, – вызолоченное яростным солнечным светом молодое лицо с тонкими чертами, черные, умащенные маслом волосы, блестевшие под накидкой.

Она скрасила его прибытие на Восток, куда он явился восемнадцатилетним юношей, и расставание со Святой землей, когда он возвращался в Европу через двадцать лет закаленным воином и бывалым моряком. Молодая вдова, одинокая и страстная, женщина из народа, которая понравилась бы далеко не каждому – слишком худая, слишком независимая, слишком высокомерная. После смерти мужа в ее душе остались пустота и боль, и молодого чужестранца затянуло в этот омут. В юности он провел с Мариам целый год, перед тем как крестоносцы двинулись дальше, чтобы окружить Иерусалим и вырвать его из рук неверных.

Были у Кадфаэля и другие женщины, до и после Мариам. Он вспоминал их с благодарностью, не чувствуя при этом за собой никакой вины и не считая увлечения своей молодости греховными. Он приносил радость и получал радость взамен, не причиняя боли ни одной из своих возлюбленных. Если это и было с общепринятой точки зрения слабым аргументом в его пользу, Кадфаэль все равно чувствовал свою правоту. Было бы оскорбительным каяться в том, что он любил такую женщину, как Мариам.

– Теперь у них там, в Палестине, заключены соглашения, которые хотя бы на какое-то время принесут мир, – наконец сказал Кадфаэль, оторвавшись от воспоминаний. – Я полагаю, что анжуйский рыцарь вполне мог счесть, что он сейчас нужнее здесь, где его госпожа, императрица Матильда, борется за престол. И, насколько мне известно, у Лорана д’Анже доброе имя. Какая жалость, что он прибыл в Англию, когда взаимная ненависть достигла такого накала!

– Да, какая жалость, что существуют причины для ненависти между достойными людьми, – согласился Хью, поморщившись. – Я – человек короля и выбрал его сознательно. Мне нравится Стефан, и я не покину его, какими бы благами меня ни заманивали. Но я вполне понимаю, почему анжуйский барон мчится домой, чтобы служить своей госпоже столь же преданно, как я служу Стефану. Эта война, Кадфаэль, – чудовищное извращение всех человеческих ценностей!

– Не всех, – твердо возразил Кадфаэль. – Насколько мне известно, еще не случалось такого, чтобы жизнь была безоблачной и легкой. И все-таки надо надеяться, что твой малыш будет расти в мире, который станет менее жестоким. – Он вздохнул. – Ну вот, на сегодня я все здесь закончил, и скоро начнут звонить в колокол.

Они вместе вышли в холодный сумрак сада, где кружились первые снежинки. В воздухе ощущалась зимняя прохлада.

Сначала снегопад был легким и прерывистым. Потом он стал сильнее, подул северо-западный ветер, и мелкий сухой снег превратил ночь в белый кружащийся туман, скрывающий очертания предметов, засыпающий тропинки, меняющий все до неузнаваемости. Снег заносил долины и выбелил склоны холмов. Те, кто поумнее, сидели дома, закрывали ставни и двери и заделывали щели, куда могли проникнуть тонкие белые пальцы метели. Да, это был первый в ту зиму снег и первый суровый мороз.

«Слава Богу, – подумал брат Кадфаэль, услышав, как звонят к повечерию, – слава Богу, Гервард со своими спутниками уже приближаются к дому, они успеют укрыться в тепле. Но что сейчас происходит с Эрминой и Ивом, затерявшимися где-то между Шрусбери и Вустером, и с молодой монахиней, сестрой Хиларией, которая бесстрашно решила пойти с детьми, чтобы благополучно довести их до безопасного места?»