Цитаты из книг автора «Эллендея Тисли»

Милош – его мнение глубоко уважали в Европе

Многие помогли Иосифу попасть сюда. Здесь надо отдать должное Роджеру Страусу, который сделал для него все возможное в профессиональном отношении так же, как сделал для Сьюзен Сонтаг. Роджера я не любила за то, как он третировал людей, которых считал не важными, но он был замечательно искусен в создании литературных репутаций, становившихся значительным явлением на мировой сцене; и Иосиф многим ему обязан. Важную роль в репутации Иосифа сыграл польский поэт Чеслав

Начались речи лауреатов при вручении; эти речи гораздо непринужденнее нобелевских лекций, их прелесть в том, что сочинены на скорую руку. Помню, как все были поражены скромностью и изяществом японского биолога Тонегавы. Иосиф занял свое место и очень хорошо начал читать свою речь по-английски, но после трети перешел на русскую интонацию, и понимать его стало трудно. Шведы рядом со мной, отлично владевшие английским, спрашивали, что он говорит, и я не всегда могла им ответить

Начался бал, первый танец я танцевала с Томасом Венцловой (партнеров вам назначали, но, кто выбирал, я не знаю). Мимо нас проплывали встрепанные советские диссиденты. Мы с Томасом почти не могли разговаривать – настолько странным и торжественным было происходящее. Иосиф танцевал со шведской королевой. Как такое случилось? Как рыжий ленинградский мальчик, отказавшийся ходить к логопеду для исправления еврейского выговора, подросток, в пятнадцать лет бросивший школу, – как он очутился на этой церемонии в Стокгольме? Мы знали, что одного таланта недостаточно – Пруста, Джойса, Борхеса и Набокова Нобелевский комитет не отметил. Люди литературные, мы верили в нечто, называемое судьбой, и это нечто совпало с убежденностью Иосифа в своем предназначении.

Мероприятие было организовано четко, но не без некоторых аномалий: перед банкетом и балом, сдавая пальто в гардероб, вы оказывались лицом к лицу с черно-белым телевизором, показывавшим жесткое порно, – его смотрел молодой гардеробщик

Иосиф хотел, чтобы я прилетела на церемонию; я сказала, что у меня нет денег, – это была правда, но были и другие причины: я все еще летела в пропасть после смерти Карла. С Иосифом я об этом не разговаривала – только самые близкие друзья знали, каково мне. Но Иосиф настаивал гораздо упорнее, чем обычно, и прислал мне деньги на билет (потом я отдала долг, что его удивило).

В этот год Иосиф написал стихотворение «В окрестностях Александрии» с посвящением Карлу. Первоначально заглавие было «Вашингтон», но потом Иосиф изменил его, возможно, чтобы подчеркнуть связь с его любимым Кавафисом, поэтом совсем другой Александрии… Стихотворение как будто зимнее, но июль в нем упоминается потому, что в этом месяце Карлу был поставлен диагноз; «лежащий плашмя колосс», о котором говорится в стихотворении, – это сам Карл

А еще позже Аксенов сказал мне, что в конце концов он сам позвонил Иосифу и поговорил с ним начистоту. Сказал ему что-то в таком роде: сиди на своем троне, украшай свои стихи отсылками к античности, но нас оставь в покое. Ты не обязан нас любить, но не вреди нам, не притворяйся нашим другом

В 1980 году, после истории с «Метрополем» (в результате которой нам запретили въезд в СССР) и итальянской публикации самого антисоветского произведения Аксенова, романа «Ожог», Аксенов снова приехал в США, и его спешно лишили советского гражданства. В эмиграции его и жену ожидала такая же бедность, как всех остальных,

Аксенов, сын Евгении Гинзбург (написавшей знаменитую книгу о своих странствиях по сталинским лагерям), был самым популярным прозаиком того периода. Его книги расходились за считанные часы, и впечатление на современников производили такое же сильное, как в свое время «Манхэттен» Дос Пассоса или «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Аксенов был великодушен по отношению к другим писателям и терпим к их причудам. Он был на восемь лет старше Иосифа, и взгляд на мир у него был значительно шире