ЛЕЙЛА
Июнь 2006

Шарм со щенком

– Скажи, круто? – Элоиза кружится на крутых каменных ступеньках, сапфировые глаза сверкают. – Выпускной у Дердл-Дор^[5]. Разве не потрясающе? – Она раскидывает руки в энтузиазме и начинает терять равновесие, на лице появляется тревога.

– Осторожно! – я хватаю ее за запястье, чтобы удержать, и киваю подбородком на пляж под нами. – Пойдем, там поболтаем.

За моей спиной Мишель – Шелл – хихикает, а Хлои вздыхает. Я знаю, что они обе закатывают глаза, хотя должны были уже привыкнуть к ее восторженности. Папа называет это joie de vivre^[6].

– Знаешь, что еще круче? – улыбается Элоиза, не обращая внимания на мое предложение. – Что твой папа наконец подарил тебе щенка. Тебе так повезло – я ужасно завидую!

Я не могу не улыбнуться: во мне искрится радость.

– Да, – пищу я, – она такая очаровательная. Я так долго ждала.

Я вспоминаю утро, когда папа позвал меня к своему рабочему фургону и из него вылетел крошечный трехцветный бигль. Я чуть не заплакала от счастья, когда обхватила руками ее маленькое извивающееся тельце и погладила шерстку – рыжую, темно-коричневую и белую.

– Так я же сделала то, о чем он просил, – киваю я. – Не вылетела из школы, сдала экзамены. Поверить не могу, что она живет у меня всего три дня, по ощущениям – целую вечность! Хотя, конечно, жалко, что ей пока нельзя на улицу. Дождаться не могу нашей первой прогулки. Вы завтра придете на нее посмотреть, девочки? – Я оглядываюсь через плечо на Шелл и Хлои.

– Я бы ни за что в жизни не пропустила знакомство с Флер, – говорит Шелл; ее лицо сияет загаром после дней, проведенных в Борнмут Паркс и на пирсе.

– Я приду, только если она на меня не написает, – отвечает Хлои и поднимает бровь. – Флер. Ты просто помешана на Поттере. Не могла придумать что-нибудь пооригинальнее?

Я показываю ей язык: уже привыкла к ее иронии.

– Флер Делакур классная, она сделала всех на Турнире Трех Волшебников. А этот французский акцент! Тебе до такого далеко.

Хлои бурчит что-то о том, что Гарри Поттер – для детей, и я снова показываю язык в доказательство своего ребячества.

– Пойдемте, вы обе, – говорит Элоиза с усмешкой, – заканчивайте. Мы здесь, чтобы веселиться.

Кое-кто очевидно с ней согласен.

– Да двигайтесь уже. Я хочу напиться в хлам! – кричит голос над нами, и я замечаю стайку людей за Хлои. Мы всех задерживаем.

– Идем, идем! – раздраженно кричит Хлои через плечо.

Мы осторожно спускаемся по ступенькам, врезанным в скалу, и идем гуськом. Я поднимаю взгляд, и меня захватывает потрясающий вид. Море насыщенного синего цвета касается каменистого берега и напоминает мне масляную краску цвета французский ультрамарин от «Винзор и Ньютон»^[7]. Над нами нависает бледное небо, уходящее вдаль. Получился бы очень красивый рисунок. Руки начинают чесаться от желания взять карандаш с бумагой и набросать эскиз.

Подойдя к пляжу, мы снимаем босоножки. Хлои жалуется на миллион камней под нашими ногами.

– Они же тут повсюду. Почему не пойти на Борнмутский пляж? – ворчит она, отбрасывая свою недавно подстриженную челку, и поправляет высокую талию струящегося красного платья. – Там песок, и мы были бы ближе к городу.

– Не говоря уже о том, что там есть пирс, под которым можно спрятаться с Саймоном и целоваться хоть всю ночь, – шутит Элоиза. – Ты же скажешь ему вечером, что он тебе нравится, да? Если нет, то не увидишь его до сентября, и он за лето точно загуляет с другой.

– Заткнись, – шипит Хлои, быстро оглядываясь. – Кто-нибудь из его друзей может подслушать.

– Надеюсь, что так. Если они не здесь, то и он вряд ли появится. А теперь расслабься, – Элоиза достает из сумки несколько банок пива, – и выпей. Хоть улыбаться начнешь.

Я тянусь за пивом, а Хлои качает головой. Мне не очень нравится его вкус, зато нравится чувство легкости после пары банок.

Шелл касается руки Хлои: карие глаза светятся добротой.

– Не переживай, он придет. И мы придумаем, как тебе поговорить с ним. Уверена, ты ему нравишься.

– Спасибо, – бормочет Хлои, заправляя прядь прямых черных волос за ухо.

Когда я вернулась обратно в Борнмут в четырнадцать лет, Хлои стремилась быть точной копией Элоизы – та же стрижка боб до плеч на волнистых волосах и густо нарисованные брови. Но за последний год она преобразилась: отрастила волосы и больше не заплетает их, чтобы они вились, стала меньше краситься и выглядит увереннее. Хлои так гораздо красивее и характер у нее улучшился, хотя она постоянно на все жалуется. Может, мы с ней такие проблемные, потому что у обеих нет мамы.

Мишель такая же классная, но более доброжелательная и заботливая, чем Хлои. Прыщи, что причиняли ей столько страданий, когда мы познакомились, давно исчезли, и она стала даже выше Элоизы: у нее бесконечно длинные ноги и грудь, которой можно позавидовать. Она возвышается надо мной; я иногда чувствую себя маленькой девочкой, так как ниже их всех по меньшей мере сантиметров на десять. Элоиза постоянно повторяет, как бы они все хотели быть ростом полтора метра, худыми и с тонкой талией, но я в это не верю. Плохо, когда не можешь дотянуться до верхней полки или когда тебе без конца говорят, что ты выглядишь моложе своих лет. Придется раздобыть фейковый паспорт. Мы через три месяца только в старшую школу идем, а Элоиза уже трещит про клубы. Будет унизительно, если меня не пропустят на входе.

– Так почему Дердл-Дор? – настаивает Хлои, когда я открываю пиво и делаю большой глоток, содрогаясь от его вкуса. – В смысле, он далековато отсюда. Вспомни, сколько мы сюда добирались и сколько пришлось трястись в транспорте.

– Из-за этого, – отвечает Элоиза, показывая пальцем на скалистую бежевую арку из известняка, которая изящно изгибается в море, огромная и нерушимая. – Тут позже, – она наклоняется к нам, многозначительно поднимая брови, – ребята будут прыгать с верхушки. Меган Уэйтли говорила, что кто-то даже планирует купаться нагишом. Ничего из этого нельзя делать на Борнмутском пляже: там точно вызовут полицию.

– А прыгать отсюда не опасно? – Пока я глазею на каменную арку, которую создавали сотни, а может, тысячи лет эрозии, в животе что-то странно переворачивается. У меня появляется плохое предчувствие при мысли о том, что кто-то будет отсюда прыгать; я вытаскиваю из кармана свой увесистый мобильник, смотрю на время, – и предчувствие усиливается: сейчас только семь вечера, впереди еще несколько часов. Старший брат Элоизы Макс заберет нас только около полуночи.

– Не переживай, – ловит мой взгляд Элоиза, – все постоянно отсюда прыгают. Просто расслабься, – подбадривает она меня улыбаясь. – Прочувствуй атмосферу.

Должна признать, для вечеринки это очень красивое место. Виды бесконечного моря в вечернем солнечном свете невероятны. Поверить не могу, что не знала об этом месте раньше, хоть оно и прямо под носом. Нет даже намека на ветерок, море спокойно и даже не шелохнется. Коричневые водоросли кружевными пятнами раскиданы по пляжу. Я слышу, как поют птицы, как волны с ритмичным шепотом накатывают на берег. Шума от природной стихии гораздо меньше, чем от пары сотен учеников из нашей школы и прилегающих районов. По совету подруги я осматриваюсь и пытаюсь прочувствовать атмосферу. Компании ребят разворачивают пледы, ставят мини-холодильники, раздеваются до плавок и купальников и бегут к воде.

– Ну же, пошли, – Элоиза подпрыгивает на месте, – я хочу найти Джонни, и кто знает, Хлои, может, с ним будет Саймон. – Оглянувшись на нас через плечо, она широко улыбается. – Смотри, сколько тут народу. Мне нравится!

Она уходит, не сомневаясь, что мы последуем за ней. Я всегда завидовала ее жизнелюбию и уверенности. Да и как ей такой не быть с ее облаком кудрявых черных волос, лицом в форме сердечка, большими голубыми глазами и пышной фигурой? Глядя на свои костлявые коленки в джинсовых шортах и практически плоскую грудь, я вздыхаю, зная, что позже придется идти плавать. Я предпочитаю оставаться в футболке, пока другие пользуются случаем оголиться. Во всем виноват «Холлиокс»^[8], который доказывает мне, какая я скучная и благоразумная, раз не сплю с кем попало и не влюбляюсь в кого не следует.

Если бы у меня была мама, может, я бы поговорила с ней о том, что эти телесериалы заставляют меня чувствовать себя неполноценной и что из-за моей фигуры мальчики почти меня не замечают. Возможно, она налила бы мне чашку чая, положила кусок домашнего пирога и сказала, что это не навсегда. Подбодрила бы, что однажды я расцвету и они заметят меня, и вообще, иметь парня – не самая важная вещь на земле, просто так иногда кажется. Она бы крепко меня обняла, погладила по волосам и сказала напоследок, что если мне нравится быть одной, то все в порядке. Но у меня нет мамы, а с папой я точно не смогу таким поделиться. Мы оба будем в ужасе от подобного разговора.

Я покручиваю серебряный браслет на левом запястье, играя с горстью свисающих шармов. Сейчас их шесть: простое серебряное сердечко, крошечный карандаш, серебряная ракушка, розовая внутри, открытая книга с выгравированными на страничках волнистыми линиями, круглый диск с морем, заходящим солнцем, чайками и лодкой с крошечным голубым камнем на корпусе и наконец серебряная собачка, которая пришла сегодня утром. Хоть папа и дедушка Рэй говорят, что мама с ними не общается, я уверена, что они поддерживают связь. Как иначе она смогла бы отправить шарм с собачкой именно сегодня?

Единственный раз, когда я снимала браслет, был, когда меня увезла скорая несколько лет назад и одна из медсестер, прежде чем лечить мои ожоги, настояла на том, чтобы я его убрала. Она не хотела, чтобы он потерялся в суете клиники, и помогла мне надеть больничную рубашку. Меня передергивает от мыслей о той ночи. Слишком много плохих воспоминаний.

Я кручу шарм с собачкой в пальцах; улыбка касается моих губ. Браслет иногда кажется голым из-за множества пустых звеньев, но я верю, что мама пришлет другие шармы, чтобы его заполнить. Большую часть времени я в обиде на нее за то, что она ушла и не вернулась, что не общается со мной. Но иногда я просто радуюсь, что она так старается с этими шармами, хоть это и происходит раз в несколько лет. Это значит, что хоть и нечасто, но она думает обо мне. Что ей не все равно, хотя ее отсутствие говорит об обратном.

Я стараюсь отбросить все мысли, которые могут завести меня в черный круг боли и отчаяния. Рев музыки усиливается, и, пока мы пробираемся вдоль пляжа в поисках Джонни и его друзей, я понимаю, что здесь не один источник звука. Мой слух выхватывает самые разные мелодии, рвущиеся из всевозможных колонок, и противоречивые ритмы и темпы резонируют с моим телом. И благодаря им мое настроение поднимается. Мы наконец свободны. Школа окончена, а моя форма – в большом черном мусорном ведре. Мы справились.

И когда мы вернемся в сентябре, все будет по-другому; с нами будут обращаться как со взрослыми.

Пока мы ходим от одной компании к другой, я поднимаю руку и машу людям, улыбаюсь и киваю. Откидывая голову назад, чтобы выпить еще пива, я смотрю на подъемы и обрывы меловых скал, нависающих над нами: их верхушки и бока укрыты яркой зеленой травой. Щербатая скала опускается к пляжу, и в некоторых местах вдоль ее подножия я различаю маленькие пещеры. Кто-то из ребят уже лезет их исследовать. Три очка, если угадаете, для чего их будут использовать.

У меня вырывается смешок. Месяцами я чувствовала себя оторванной от всех, на меня давили зубрежка, экзамены, чувство, что сейчас мое будущее зависит только от меня и моих усилий. И теперь я внезапно ощущаю себя частью чего-то большего, объединенная чем-то потрясающим с людьми вокруг. Энергия потрескивает в воздухе, словно электричество. Я улыбаюсь. Это будет весело. Что вообще может пойти не так?

* * *

Вечереет. Лучи солнца гаснут; из выброшенных на берег веток уже собрали пару костров, которые мерцают в темноте. Уже больше десяти, и все собрались в одну большую толпу, клубок подростков, образовавших пьяный круг. Музыка до сих пор играет, голоса поднимаются и затихают в непредсказуемой последовательности, перекрикивая мелодии. Все еще душно, но кожей ощущается, что воздух уже не такой теплый. Моя задница онемела от сидения на гальке, но я все равно здорово провожу время. Нам весело. Мы ели, танцевали, выпивали, смеялись и играли. Мы плавали и брызгались, а Джонни всех шокировал, когда разделся и кинулся голым в волны, – сказал, что это подвиг во имя Элоизы. Я не знала, куда девать глаза, поэтому просто зажмурилась и нырнула в соленые зелено-голубые волны.

Ткань футболки скользит по купальнику, и на секунду я представила, что я русалка и если продолжу плыть, то найду под водой волшебный мир. Это была притягательная мысль, за которую мне стыдно – мне почти шестнадцать, в конце концов. Но как только она мелькнула у меня в голове, я представила живую картинку и знала, что однажды эту русалку нарисую. Я даже подумала, не пьяна ли, но я выпила всего одну банку пива. Сейчас я этому рада, потому что не чувствую головокружения и потери связи с реальностью, как бывает со мной после трех или четырех.

Кутаясь в полотенце рядом с Шелл, я встречаюсь с ней глазами. Мы обмениваемся улыбками, глядя на целующихся Элоизу и Джонни, а потом на Хлои, которую смущенно обвивает рука Саймона. Она смотрит на него с обожанием. Я рада за нее, но вместе с тем чувствую грусть и легкий укол зависти, за что мне тут же становится стыдно.

– Эй, а это не Джейк Хардинг? – внезапно спрашивает Шелл, глядя через огонь на маленькую компанию, которая отделилась от остальных.

По телу пробегают мурашки.

– Что? Где? – Прищурившись, я смотрю туда.

– Да, он пришел с Оуэном Плейтфордом. – Элоиза наконец отлепляет рот от Джонни и смотрит на меня, когда я поворачиваюсь к ней. – Они остались друзьями после того, как он уехал. Я говорила с Оуэном.

– Что? – тонким голосом спрашиваю я. Могла бы сказать. Потом я хмурюсь. Если он продолжал общаться с Оуэном, почему не писал мне? Я думала, я ему нравлюсь, но, может, я обманывала себя и это была просто мимолетная дружба, вроде тех, когда встречаешь людей на отдыхе, делишься с ними секретами и больше не видишь их никогда в своей жизни.

Мне всегда было интересно, что случилось с Джейком после того, как отец забрал его в тот день, и я чувствовала свою вину за это. Теперь всякий раз, когда я вижу «Пандору» на своей заставленной книжной полке или натыкаюсь взглядом на шарм в виде книги, я вспоминаю этого невысокого худенького мальчика и чувствую смесь благодарности и раздражения. Если все это ничего не значило, зачем дарить мне шарм, тем более зная, как мне важен этот браслет?

– Так что, Лейла, сделаешь мою ночь лучше, или как? – Пара мокрых шорт появляется перед моим лицом, а их хозяин придвигается ко мне поближе. Я откидываюсь назад.

– Фу! Отвали, Шон, – рычу я, мотая головой.

Он друг Джонни и думает, что это безумно смешно – притворяться, что я ему нравлюсь, и подкатывать. В школе он постоянно подкрадывался ко мне сзади и поднимал, схватив за талию, или срывал сумку с плеча и заставлял гнаться за ним. Однажды перед всеми он уткнулся лицом мне в шею и сделал вид, что громко меня целует. Я засмеялась и легонько толкнула его, зная, что мы просто друзья, и заметила, что краем глаза он наблюдает за реакцией Шелл.

Наклонившись, Шон поднимает меня с песка и крепко обнимает, а моя футболка и купальник снова становятся мокрыми.

– Шон, ты дурак! – воплю я. – Я только высохла!

– Дурак? – насмешливо рычит он. – Я тебя проучу, маленькая нахалка!

Согнув колени, он пытается перекинуть меня через плечо, но я с визгом отпрыгиваю.

Как только я открываю рот, чтобы засмеяться, чья-то рука отбрасывает Шона назад, и тот отлетает с неожиданной силой.

– Оставь ее! – слышится глубокий голос. Я вижу, как ноги Шона отрываются от земли и он летит по воздуху совсем как в мультике, с изогнутой спиной. Он приземляется с глухим «уф» на гальку недалеко от костра. Он со свистом выдыхает и сворачивается на боку.

– Шон! – Шелл и я подбегаем к нему, а Хлои и Элоиза вскакивают на ноги. Он лежит на земле с красным лицом и стонет. Шелл падает на колени, разворачивает его и кладет голову Шона себе на колени; ее волосы падают ему на лицо.

– Ты в порядке?

– Черт, – хрипит он и делает глубокий вдох. – Да, я думаю… так… – бормочет он. – Просто дышать трудно. Что, блин, произошло?

– Я не знаю. Какой-то чувак просто взбесился. – Хмурясь, она смотрит на меня. Я оглядываюсь и пожимаю плечами в замешательстве.

Шон дышит легче, когда Шелл помогает ему сесть и нежно отряхивает. Она хмурится.

– У тебя на спине порезы и ссадины от камней. Надо намазать антисептиком. У меня есть в сумке. – Она встает на ноги и протягивает руку. – Пойдем. Можешь идти?

– Да, думаю, да. – Он нетвердо встает на ноги, обхватывает рукой ее плечи. – Если бы я знал, что для того, чтобы привлечь твое внимание, нужно всего лишь, чтоб меня хорошенько толкнули, я бы это давным-давно устроил.

Шелл закатывает глаза.

– Прискорбно. – Но на губах играет легкая улыбка.

Кажется, все мои друзья нашли себе пару, и эта мысль не радует. Но я не обращаю на нее внимания и, убедившись, что Шон в порядке, оглядываюсь вокруг.

– Кто-нибудь что-то видел?

Все стоят и наблюдают, шепчутся и сплетничают, прикрывая рты ладонью.

– Кто это сделал?

Люди качают головами, глядя, как Шон хромает рядом с Шелл.

– Никто?

– Это был я, – из толпы раздается голос со слабым северным акцентом; тела расступаются, и выходит высокая фигура. – Ты в порядке?

Я не вижу большую часть его лица в свете двух ближайших костров, но я узнаю его, хоть он и вырос с тех пор, как мы виделись в последний раз. Я отмечаю знакомый шрам, острые скулы, тяжелые брови и густые черные волосы.

– Джейк, – я сглатываю. Он выглядит чужим и близким одновременно. – Зачем ты это сделал? – Он больше не низкий худой подросток. Гораздо выше, чем в моей памяти, и, поскольку он в плавках, я вижу его мускулы. Я заставляю себя сосредоточиться на его лице и молюсь, чтобы моя бледная кожа меня не выдала. – О чем ты думал?

– Я подумал, он делает тебе больно, Джонс. Услышал, как он тебя обозвал коровой и попытался схватить.

Что-то в том, как он произносит мою фамилию, раздражает меня – как в тот раз, когда мне еще было четырнадцать.

– Он мой друг. Мы дурачились. Как всегда. – Он вздрагивает и открывает рот, но я опережаю его. – Нельзя вот так просто ходить и толкать людей! – Я тычу в него пальцем, и меня не волнует толпа, что наблюдает за нашей маленькой драмой. – Ты мог серьезно ему навредить. Что с тобой не так?

– Довольно много чего, видимо. – Его губа обнажает зубы. – В том числе то, что заступаюсь за маленьких избалованных девчонок. – Он разводит руками. – Поэтому в следующий раз, когда увижу, что кому-то нужна помощь, не буду беспокоить…

– Избалованных? – визжу я и сверлю его взглядом. – Знаешь, мне не нужна была помощь, твоя уж точно. У тебя нет никакого права приходить и устанавливать свои порядки. – Мой голос становится громче, лицо краснеет.

Боже, когда ты стала такой феминисткой?

Я смотрю на него, ожидая чего-то посерьезней, а потом понимаю, что в его глазах совсем не злость. Это боль.

– Помнится, – продолжает он, – в прошлый раз у тебя не было проблем с принятием моей помощи.

Он поймал меня, и у меня включается самозащита.

– Н-ну, я тогда об этом не просила, – стреляю в ответ, – и сейчас не прошу. – Я упираю руки в бока. – И вообще, с каких пор ты все решаешь насилием? Не будь таким, как отец, и иди…