В масонской ложе

На углу двух небольших, но элегантных улиц, расположенных в самом центре Берлина (соединяя знаменитый бульвар «Под липами» с центральным складом на «Фридрихштрассе»), стоит маленький серенький домик, кажущийся еще меньше от близости окружающих его 6- и 7-этажных великанов.

В этом домике всего полтора этажа по одному фасаду и два по другому. Оба фасада отделены от тротуаров обеих улиц не широкими, но тенистыми палисадниками, в которых густо разрослись кусты сирени и акаций, в рост человека; старые липы и каштаны, достигающие своими ветвями до крыши, наполовину скрывают самое здание и совершенно прячут всякого, входящего в узкую незаметную калитку.

Пышная зелень в центральной части города немало удивляла прохожих, не знающих того, что за этой высокой решеткой, полускрытая кустами и деревьями, помещается главная квартира немецких масонов, ложа «Друзей человечества», открытая в Берлине еще при Фридрихе Великом.

Сегодня к числу масонских «Друзей человечества» должен был присоединиться и принц Арнульф, уже знакомый нашим читателям.

В ответ на просьбу молодого принца разрешить ему вступить в союз, высокие цели которого известны всему миру, император улыбнулся загадочной улыбкой и ответил:

– Я ничего не имею против «великодушных принципов» вообще. Ты же совершеннолетний, знаешь, что делаешь. Почему я и не считаю себя вправе вмешиваться в твою личную жизнь. Будь ты военным, – дело обстояло бы иначе. Но с тех пор, как ты вышел в отставку…

– Не по моей вине, ваше величество… Моя сломанная нога…

– Знаю, знаю, – перебил император. – Твоя сломанная нога не мешает тебе ездить верхом, танцевать и кататься на коньках, но мешает оставаться на военной службе… Нет, нет, милый друг… Не надо объяснений. Я прекрасно понимаю, что жить в «резиденции» хорошеньких актрис приятней, чем командовать полком в каком-нибудь захолустье… В наше время молодежь была иного мнения, но… о вкусах не спорят. И если тебе нравятся масоны, почему бы тебе и не познакомиться с ними поближе. Пожалуй, просвети и меня, если откроешь что-либо особенно великолепное в своих новых «братьях»… От «обета молчания» они, конечно, освободят тебя, ради обращения императора германского в масонскую веру.

Не зная, принять ли эти слова императора за шутку или позволение, принц Арнульф тем не менее решился поступить в ложу «Друзей человечества», в которой у него было немало знакомых.

К десяти часам вечера древний ритуал принятия нового члена был уже исполнен. Все полагающиеся обряды были проделаны в большой круглой зале со стеклянным куполом, но без окон, слабо освещенной зеленым огнем спирта, смешанного с солью.

Принц Арнульф без сапога на левой ноге и с обнаженной левой стороной груди введен был «поручителем» – один из высших сановников финансового ведомства… Он ответил на традиционные вопросы традиционными же словами, до смысла которых не доискиваются, повторяя машинально заученные наизусть фразы. Затем с «ищущим света» проделали обязательные испытания. № 1: заряженный пистолет, из которого «ищущий света» должен был застрелиться по приказанию старшего «мастера», причем пуля пропадала в рукоятке, при поднятии курка. Затем следовал № 2: кубок, наполненный кровью «изменника», убитого на глазах посвящаемого. Кубок этот подносили увидавшему «малый свет» с приказанием: выпить «кровь предателя» за «погибель всех изменников великому делу»…

Проделывая эти обряды, испытуемые не задумывались об их символическом значении и не догадывались спросить себя, а нет ли в самом деле, капли христианской крови в этом «кубке смерти»…

Вся длинная программа посвящения в первую или младшую степень масонства (дающую звание «ученика») была исполнена с подобающей серьезностью.

Настоящий смысл всех этих обрядов знали лишь немногие, и уж, конечно, среди блестящего общества, собравшегося отпраздновать «братской трапезой» прием нового собрата, не было ни одного, кто бы знал достоверно, что такое франкмасонство, служить которому «состоянием, умом, сердцем и даже жизнью» так легкомысленно клялись все присутствующие.

Среди этого многочисленного общества знал правду о целях масонства, может быть, один лорд Дженнер. А между тем, в круглом зале, превращающемся из гробницы Адонирама в самую прозаическую столовую, после принятия каждого нового «брата», собралось немало выдающихся людей, явившихся со всех концов света. Тут были представители высшего германского общества, были талантливые писатели, художники и ученые. Были не только немцы, но и французы, англичане, американцы и даже русские. Были и евреи не в очень скромной пропорции, могущей привлечь внимание даже не особенных любителей «избранного племени», ибо в первых степенях масонства нередко встречаются иудофобы, не подозревающие, что они служат тайному обществу, являющемуся созданием и собственностью иудейства, тем оружием, с помощью которого евреи надеются отвоевать себе всемирное владычество над порабощенным и обезличенным христианским человечеством.

Глядя на блестящее собрание представителей всех государств и народов, председатель «банкета», – великий мастер Шотландии, присланный специально для торжественного посвящения принца Арнульфа, лорд Дженнер презрительно усмехался, в глубине души своей недоумевая, каким образом ум, талант, знания, опытность, так просто, спокойно, по-детски глупо попадаются в ловушку, где приманкой служили человеколюбие, прогресс, всеобщее братство народов, вечный мир, духовное усовершенствование и прочие «побрякушки», как игрушки детям бросаемые этим людям настоящими масонами, великим «тайным обществом», остающимся всегда и везде одинаково опасным «разрушителем государств и развратителем народов».

Как же было не смеяться лорду Дженнеру, человеку, лучше всех знающему историю всесветного жидовского заговора.

Заседание великого международного синедриона

В то время как в круглой зале, на официальной «братской трапезе» в честь нового «свободного каменщика» принца Арнульфа, рекой лилось шампанское и красноречие на самые возвышенные и гуманные темы, в нижнем, полуподвальном этаже домика, в такой же круглой зале, но только с каменными сводами вместо стеклянного купола, засело другое собрание, менее многолюдное, но зато несравненно более осведомленное о сущности и цели масонства.

Здесь тоже было немало людей, съехавшихся из самых отдаленных частей света, из различных государств. Но, несмотря на это, лица присутствующих казались однообразными, что и было вполне естественно, так как в жилах их текла иудейская кровь, в более или менее чистом виде.

Однако, несмотря на общность типа, какое разнообразие физиономий, выражений и манер! Рядом с безукоризненным английским джентльменом лордом Джевидом Моором сидел не менее безукоризненный французский «жантильом» – барон Аронсон, которого называли «одной из правых рук» международной семьи всесветных банкиров, миллиардеров Блауштейнов. По правую руку барона Аронсона поместился необычайно некрасивый господин, средних лет, с лицом калмыцкого типа, с узкими, как щелки, приподнятыми к вискам глазами и приплюснутым широким носом. Это был известный петербургский банкир, Леон Давидович Гольдман, которому всесветная фирма Блауштейна «передала в распоряжение Россию»… Так, по крайней мере, говорили на бирже знатоки финансовых вопросов.

Необыкновенно умный и необыкновенно проницательный, Гольдман пользовался репутацией гениального дельца, умеющего создавать «дельце» из ничего. Благодаря столь редкому таланту, Гольдман, живя в Петербурге, состоял директором-распорядителем чуть ли не полсотни различных фабрик, заводов, пароходных и железнодорожных линий, рудников и приисков, разбросанных по «лицу земли русской», получая около трехсот тысяч ежегодного жалованья, к тому же «гарантированного».

Возле Гольдмана сидели еще два представителя России – «биржевых короля», – Литвяков и барон Ротенбург, московский и петербургский дельцы, столь же мало похожие друг на друга, как старый еврей-лапсердачник похож на сугубо «цивилизованного» столичного франта.

Московский банкир – еще молодой человек – Яков Лазаревич (читай: Янкель Лейзерович) Литвяков, принадлежал к тому сорту евреев, которых отцы и деды, всеми неправдами скопившие миллионный капитал, «пустили в университет», где можно сделать «уф самые прекрасные знакомства». Молодой жидочек сумел исполнить мечту своих тателе-мамеле и так успешно «делал знакомства», ухаживая за каждым, случайно встретившимся, сыном или племянником влиятельного человека, что к 35 годам был уже мужем настоящей русской дворянки, предки которой записаны в шестую часть родословной книги. Через год после свадьбы, при посредстве своего тестя, старого русского аристократа, за которого будущий зятек заплатил 400 тысяч вексельных долгов (по двугривенному за рубль), Литвяков получил не только титул барона, но и камер-юнкерский мундир.

Внешность барона Ливякова немало способствовала его успехам. Он был красив, и, главное, умел прической, одеждой, манерой носить усы, «по-гвардейски», и подвивать чуть-чуть рыжевато-белокурые волосы, – так искусно изображать «кровного русского», что только очень опытные наблюдатели и знатоки еврейского типа могли бы подметить в его красивых карих глазах то злобное лукавство, которое выдает еврея во всяком платье до седьмого поколения включительно.

Барон Александр (читай: Сруль Моисеевич) Ротенбург, петербургский банкир, был глубоким стариком. Сохранив характерный облик ветхозаветных пророков, какими изображают их художники, барон Ротенбург носил длинные серебряные кудри, падающие по плечам, и такую же бороду. Его красивое, характерное и умное лицо, с правильными старческими складками, освещалось большими черными глазами, сохранившими силу и блеск молодости. При этом было что-то патриархальное в его манерах, в его голосе, в способе выражаться, что-то ветхозаветное в лучшем смысле этого слова. Одевался барон Ротенбург просто и строго, следуя моде лишь настолько, чтобы не казаться смешным.

Против сидящих рядом «русских» баронов поместилась целая группа представителей южных латинских государств: Испании, Италии и Португалии. Все они были маленькие, юркие фигурки из «цивилизованных» еврейчиков, в модных ярких галстуках и пестрых жилетах, и принадлежали к «либеральным профессиям»: адвокаты, врачи, архитекторы или журналисты в смокингах, с холеными руками и до блеска вылощенными ногтями.

Другого типа были немецкие евреи. Серьезные и спокойные, чуждые южной вертлявости и северной неповоротливости, они держались с достоинством, как и подобало людям с известными именами в науке, литературе или искусстве. Тут было два популярных профессора, один баварский актер, главный режиссер королевского театра, три талантливых писателя и, наконец, уже знакомые нам «влиятельные» критики Берлина, «доктора» Мильдау и Вальдау.

От Швеции явились два политических деятеля еврейского происхождения. От Финляндии приехал раввин, характерный облик которого казался вырезанным из старой картины, да два нееврея – единственные в этом иудейском собрании, представители двух партий, ненавидящих Россию. Один из них сенатор, шведоман, другой – главный оратор социал-демократической партии, придуманной иудеями в качестве новой приманки для начинающих прозревать «гоимов». С тех пор рабочие, одураченные и обманутые вербовщиками социал-демократической партии, покорно идут на пристяжке у жидо-масонов, не замечая того, что она на деле является представительницей того самого капитала, которому объявила войну на словах.

В общем, вокруг крытого зеленым сукном стола сидело двадцать семь душ, представителей большинства государств земного шара.

Только один человек резко отличался своим нееврейским лицом, хотя в его жилах текло немало иудейской крови. Это был русский граф немецкого происхождения, влиятельный сановник, прославляемый за границей и ненавидимый в России. Сын и внук чистокровных евреев, граф Вреде походил лицом на русскую графиню, принесшую его деду дворянское имя, единственной наследницей которого она была, а своему сыну и внуку чисто русскую красоту, заставившую всех позабыть о том, что графы Вреде были только привитая ветвь на древнем родословном дереве.

К сожалению, даже устойчивая еврейская наружность изменяется легче, чем еврейская душа, и граф Вреде, с таким неподражаемым искусством разыгрывавший роль русского аристократа и русского патриота, готового «костьми лечь» за самодержавие, в сущности, был таким же евреем, как и остальные двадцать шесть делегатов всемирного франкмасонства, или, верней, всемирного кагала, управляющего франкмасонством.

Подземный зал резко отличался от помещения масонских лож, оборудованных специально для заседаний с участием членов первых посвящений, в то время как официальные помещения этих лож снабжались всевозможными мистическими или символическими предметами и вышитыми коврами на стенах, изображающими то различные сцены ветхого завета, то карту всемирного распространения масонов, то план будущего храма Соломона, созидание которого является официальным предметом занятий «свободных каменщиков». Посвящаемым оно объясняется так: «Сие следует понимать иносказательно – подразумевается храм души человеческой, воссозидать который значит очищать душу от низких и грешных чувств, украшая ее высокими достоинствами, составляющими сущность учения Христова…»

Постоянно повторяемое новопоступающим членам имя Христа Спасителя не мешало масонам выбирать для украшения своих лож, так же, как и «передников», исключительно сцены из ветхозаветной истории, символическое значение которых члены высших посвящений, или «мастера», понимают совершенно иначе, чем «ученики» и «подмастерья», знающие только объяснения своих руководителей, мало чем отличающиеся от того, что привыкли слышать христиане в детстве на уроках священной истории и катехизиса.

Правда, выбор этих сцен и символов мог бы возбудить подозрение в человеке дальновидном или… предупрежденном. Но такие не допускались в масонские ложи, как опаснейшие враги. Наивные же люди, присоединявшиеся к союзу «свободных каменщиков», просто из любопытства, как принц Арнульф, или из желания действительно поработать на пользу человечества, как добрая треть поступающих, совершенно равнодушно относились к ветхозаветным картинам, как и ко всем древним «обрядностям», сохранившимся, по мнению легковерных и легкомысленных людей, только из уважения к «историческому прошлому».

Да и мог ли придти в голову современному человеку, привыкшему относиться насмешливо ко всему на свете, вопрос, почему в ложах изображаются продажа Иосифа братьями и жертвоприношение Исаака?

Могла ли христианину, даже потерявшему веру, но все же всосавшему христианское мировоззрение с молоком матери, придти в голову чудовищная мысль, что здесь извращается священное сказание об испытании веры Авраама, в оправдание гнусных каббалистических преступлений?

Увы, если бы мистическое значение масонских символов стало известно, если бы искусные злодеи не умели так удачно гипнотизировать избранные ими жертвы, то добрая половина «братьев каменщиков» первых степеней с ужасом убежала бы из преступных «лож», отрясая прах от ног своих…

Но… одни не знают, другие не верят, третьи не хотят ни знать, ни верить, а в результате иудо-масонство расплывается все шире, подобно ядовитому лишаю, разъедающему тело человеческое, и губит одно христианское государство за другим.