Спасибо una corda, которая не позволяет моим мимическим мышцам вот так сразу скорчить рожу, соответствующую мыслям.

Мне показалось, что внутри что-то порвалось.

Очевидно, что послание принёс почтовый голубь. Каменный почтовый голубь. Вот почему в гостиной было так прохладно.

– Только попробуй соврать мне, что это вы теперь так переписываетесь с Эгле, – предупредила мама, крепко стиснув в ладонях чашку. – Скажи мне правду. Чем ты вчера ночью занимался?

– Гулял с Эгле, – брякнул я. – Ну, в смысле, на звёзды смотрел. Как и собирались.

– То есть, – начала мама, – Эгле может подтвердить… – она махнула рукой, досадливо, перебивая сама себя: – Ох, да конечно же, подтвердит. Она ни за что тебя не подставит.

– Ты можешь и сеньору Элинор спросить, – возразил я, чувствуя себя всё гаже и гаже с каждым словом. – Она тоже скажет, что мы с Эгле смотрели на звёзды.

Мама поднялась, горько улыбнувшись и покачав головой.

– Эгле тебя ни за что не подставит, – повторила она. И постучала пальцем по листку: – А ты её?

И она вышла из кухни. Я стоял, уставившись на кривые строчки. Примерно минуту спустя я услышал, как щёлкнул замок входной двери.

«Любишь дышать ночью свежим воздухом, Нортенсен?» – было написано на листке.

***

Мы с Эгле сидели на набережной – на городском, обустроенном её участке.

– Опять я всё испортила, – пробурчала Эгле. – Ты поэтому тогда сказал, что я спятила, да?

– Поэтому, – кивнул я, – но это было уже без разницы. Там кто-то из них стоял на стрёме. После того, как он нас увидел и узнал, мы бы могли хоть бежать впереди полицейских и дорогу им показывать.

– Ладно, – встряхнула волосами Эгле. – Давай подумаем, о чём нам всё это говорит.

Я послушно попытался сосредоточиться на фактах.

– Ну, – начал я, – во-первых, Кори знает, где я живу. Во-вторых, нам не помешало бы выяснить точно, чем кончилась вчерашняя драка.

– А что тут непонятного? – подняла брови Эгле.

– Да почти всё, – хмыкнул я. – Разбить окно не так уж сложно. Хватит одной руки, а на людях их по две растёт, это уж стандартно. Даже если эти люди этими руками по ночам других людей убивают. Нам надо знать, во-первых, приехала ли полиция. Если да, то кого она забрала. Если нет, то кто вчера победил.

– А, – ровным голосом откликнулась Эгле, – вот что тебе непонятно. Тогда слушай, расскажу. Полиция не приехала, а орден продул.

– Как ты узнала? – Я потрясённо обернулся к ней.

Она повела плечом. Взгляд у неё был как пасмурное небо.

– Я же дворами сюда шла. Видела, как они в подворотне кого-то потрошат. Если бы они продули ордену, фиг бы на следующий же день появились в моём районе.

– Это плохо…

Я подтянул ноги к груди, положил подбородок на колени и задумался. Ну, допустим, я смогу провожать Эгле до дому. Но чёрт возьми. Это же во сколько у нас комендантский час-то будет? В шесть вечера? Это нам теперь ходить только по людным улицам?

– Сейчас-то они, наверное, просто территорию метят, – пробормотал я под нос. – Потом поутихнут. Шататься по всем районам сразу они физически не смогут. Ну, тем количеством, которому мы точно не дадим сдачи…

– Ты так спокойно об этом говоришь, – неодобрительно заметила Эгле.

– Ты про беднягу, которого они потрошили?

– Вот именно.

– Ну, извини. – Я слегка пожал плечами. – Могу бурно обрадоваться, что это была не ты. И не я.

Эгле только рукой махнула.

Мы оба замолчали. Так или иначе, каникулы были безнадёжно испорчены. Даже не потому, что мы всё крепче влипали. Просто жаль было саму идею. Мы так старались, мы так долго готовились к ночной прогулке. Один-единственный раз мы попытались жить, как нормальные люди, и вот чем всё кончилось. Ужасно несправедливо, что нас угораздило наткнуться на этих сволочей. Из-за этого разочарования теперь не придумывалось вообще ничего интересного. Весь план, все наши усилия псу под хвост. Просто потому, что каким-то идиотам нравится делать другим больно.

А мы из-за этого должны сидеть по домам, слушаться маму, лечиться так, как нам говорит Кейн. Ну, может, ещё иногда играть в тихие игры и смотреть одобренные взрослыми фильмы. Можно пойти и на крайности. Например, записаться в кружок.

Хотя.

Точно. Нам же не разрешат.

Я чувствовал себя так, словно наши болезни подкрались к нам и обняли сзади за плечи.

– Мне к Кейну, – негромко напомнила Эгле, словно отвечая моим мыслям.

Я кивнул.

Прямо передо мной упала крупная капля. Одна, другая, третья.

– У меня есть зонтик. Возьмёшь?

– А ты? – Эгле протянула руку, но зонтик не взяла.

– Не сахарный. Кейн полчаса будет нудить, если ты придёшь к нему с мокрой головой.

– И правда, – вздохнула Эгле. – Ладно. Спасибо.

Она раскрыла зонтик и ушла. Я немного посидел на набережной. Совершенно несносная сегодня была погода. То дождь, то солнце. Так что я надеялся, скоро тяжёлые водяные капли перестанут сыпаться. Но дождь, кажется, планировал перерасти во что-то затяжное.

Плохо я себя чувствовал, плохо. И не был уверен, что плеер поможет. Судя по подборке песен, у Голоса была довольно беззаботная жизнь. Такая, которой никогда не будет жить Эгле. Такая, которой никогда не буду жить я.

Впрочем, кажется, больше мне ничего не оставалось. Сдохнуть от una corda прямо сейчас я не планировал. Так что у меня не было причин оттягивать включение плеера дальше.

…Песня, выпавшая в произвольном воспроизведении, имела довольно спокойный темп и светлую, немного печальную мелодию. Удивительно. И ещё более удивительно, что текст был на алинге.

«…дождь глаза застилает, я не вижу пути…»

Ха, подумал я, поднимаясь со ступенек, всё-таки даже у тебя бывали плохие дни. Пожалуй, это веская причина продолжать тебе доверять.

***

Когда солнце уходит будить иные города и Тихие Земли, когда колыбельная заката тает на диминуэндо, когда с неба стекают в море дневные яркие краски, тогда зажигаются звёзды.

Когда пустеют улицы, когда умолкают чайки, когда ночной ветер топит город во влажном солоноватом запахе, тогда зримый мир становится прозрачным, а невидимый – ощутимым.

Когда ты плохо знаешь карту переулков, когда ты не можешь быстро и долго бегать, когда ты не привык обходить углы по широкой дуге, менять ритм шагов и считать тени, тогда тебе стоит пойти домой и сидеть там до утра.

Пять пар ног в тяжёлых ботинках топочут вразнобой, и так же, вразнобой, звенит металл. По улицам мечется эхо, как будто город тревожно вздрагивает во сне. И это, пожалуй, так.

Они вовсе не смелы. Просто им на самом деле нечего бояться. Они находят своё веселье в криках и мольбах о пощаде. Сопротивление? Это ещё веселее. Они познают злую радость боя с равными. Они не идут по ночному городу – они топчут его. Они словно живой символ насилия. Они начинают свою охоту, и если ты не привык обходить углы по широкой дуге, менять ритм шагов и следить, сколько впереди тебя теней, тогда тебе стоит пойти домой.

Прямо сейчас.

Но уже слишком поздно.

Если ты идёшь, не таясь, по самому центру улицы, если ты держишь пустые ладони в пустых карманах, если ты смотришь вверх, по сторонам или даже прикрываешь глаза на несколько мгновений – у тебя должна быть очень веская причина поступать так.

Сейчас тебе предстоит подтвердить это.

Если ты не ускоряешь шага, если ты ведёшь себя так, будто не слышишь тревожного эха, у тебя, должно быть, скверно со слухом или ты просто не знаешь, что это значит.

Сейчас тебе объяснят.

Если ты смотришь на город не так, как смотрят хозяева, если ты пялишься на него влюблёнными глазами восторженного гостя, будь готов увидеть недостатки.

Сейчас тебе их покажут.

Когда человек, который выглядит слишком хлипким для хорошей драки, отказывается играть по правилам, следует призвать его к порядку.

Когда человек со спокойными, чуть снисходительными глазами не отвечает на приветствие, следует научить его, как вести себя в приличном обществе.

Когда человек, баритон которого чем-то похож по тембру на звук серебряной гитарной струны, говорит тебе: «Эй, парень, оставь меня в покое, эй, слышишь, оставь меня в покое, знаешь ли…»

Тогда ты понимаешь, что он говорит на кэлинге, и сразу становится ясно, что чутьё не обмануло, вот почему он смотрел на город взглядом счастливого гостя.

И ещё он начинает притопывать ногой, и сразу становятся ясно, что слова, которые он произносит нараспев, складываются в ритмический рисунок.

Сразу становится ясно, что он вовсе не пьян, не обдолбан и – самое главное – не беспомощен.

Но уже слишком поздно. Красно-оранжевые сполохи летят быстрее, чем велосипедная цепь, чем метательный нож. И конечно, они быстрее, чем несколько испуганных мальчишек, бросившихся врассыпную.