Занятия прошли нудно и бесполезно. Все эти исторические сведения и вводные понятия для Ады были известны, манера чтения лекции у доцента Меньшиковой с кафедры прикладной математики была отвратительная, Ада с раздражением отметила, что у той хромает методика, причем хромает по той причине, что обе ноги – левые. «Коллеги не владеют педагогическим ремеслом»,– с нарастающим неудовольствием отметила Ада. Одним словом, эти две пары прошли в непрестанных душевных муках и сожалении о потраченном времени. Под конец всем выдали диск с программами и заставили подписать задание на составление тестов к февралю. «Вот засада»,– с яростью подумала Ада,– ну мало мне своих проблем! Еще одна головная боль, святая Бара!» Владимир Вацлавович, будто боясь ее отпустить, стоял рядом и Ада, обращаясь к нему, сказала:

–  Я все могу понять, в конце концов, но мне недоступно только одно: за что?

Он усмехнулся и в тон ей ответил:

–  Чтоб жизнь медом не казалась. Давайте одеваться и пойдем, Ада Андреевна.

–  А куда мы пойдем?

–  В «Английский клуб», здесь недалеко.

«Английский клуб», как и ожидала Ада, был стилизован под старину и английскую чопорность. Все в высшей степени пристойно и сдержанно. Белоснежные скатерти и льняные салфетки с фирменным знаком, старое фортепиано и на сцене группа музыкантов – тут признавали только живой звук. Ада с раскаянием подумала, что зря сняла платье: здесь оно было бы гораздо уместнее, чем ее брюки, и «шпильки» надо бы, вместо сапог-вездеходов.

Они пристроились в углу за колонной, которая создавала иллюзию уединения. Владимир Вацлавович со скрытой иронией спросил:

–  Ну что, вина и фруктов?

Ада поняла намек и улыбнулась:

–  Конечно. А вы? «Вино какой страны вы предпочитаете в это время суток?»

–  Я собираюсь пить то же, что и вы, хочу попробовать то, что вы любите.

–  Хорошо. Я в последнее время пью исключительно «Мартини» с ананасовым соком, причем, сто граммов «Мартини» и сто пятьдесят сока.

–  А что будем есть?

–  Неужели вы и есть будете то же, что и я? И вы откажетесь от мяса?

–  Всенепременно. Только то, что вы, то и я.

–  Я хочу какой-нибудь фруктовый салат, или просто салат какой-нибудь экзотический, мне все равно, я не голодна, но надо выдержать установку на фрукты.

Подошел официант, одетый во фрак, парик и белые перчатки. Владимир Вацлавович стал ему объяснять детали заказа, Ада тем временем, отвлекшись, с любопытством разглядывала присутствующих. Публика была, в общем, обычная. Быть может, только одна пара вызывала особый интерес: она – в почтенном возрасте, с отпечатком той ухоженности на лице, которая свидетельствует о сверхблагополучно прожитой жизни, посвященной заботам о себе, о своем здоровье и красоте. На голове – немыслимая шляпка с перьями и какими-то фестончиками, на платье – роскошная рыжая лиса; он – того же возраста, что и его дама, весьма почтенный, с интеллигентным лицом, в безукоризненном костюме. «Просто прошлый век, даже позапрошлый,– подумала Ада,– и бриллианты в ушах наверняка какие-нибудь старинные, фамильные…» У самой Ады не было бриллиантов, она проявляла какое-то равнодушие к ним, предпочитая красивые авторские вещи из поделочных камней. Хотя Наталия Илларионовна все время выговаривала ей за это, мол, в твоем возрасте надо непременно иметь бриллианты. Ада всегда отшучивалась, а сейчас вдруг пожалела: в присутствии этой роскошной дамы она почувствовала себя, как беспородная дворняга, которая живет на помойке, рядом с породистым, благородным догом, обитающим в роскошной вилле. «Вот что делает с женщинами бесконечная работа и командировки! Вот что делается, когда ты приучаешься таскать все время штаны и свитер, или, в крайнем случае, строгий «училкин» костюм с пиджаком»,– как-то отстраненно подумала Ада, без особого, впрочем, огорчения, просто констатируя, с мимолетным, грустным сожалением. Ее вернул к действительности вопрос Невмержицкого:

– Ада Андреевна, я заказал вам экзотический салат с креветками и ананасами, не знаю, понравится ли вам?

–  Да все прелестно, я люблю креветки,– ободряюще улыбнулась ему Ада, не замечая, но чувствуя интуитивно, его неуверенность и неловкость.

Ей было смешно и грустно. Это называется «Сидим, прям, как взрослые». Взрослой-то здесь была она, стало быть, на ней лежит вся ответственность за ситуацию, хотя этот мальчик, видимо, воображает, что именно он, мужчина, отвечает за все, и все в его руках. Чертовски трудно управлять событиями и при этом еще и не разрушать в нем эту иллюзию. Решить, естественно, предстояло ей: в какой мере ей необходимо дальнейшее развитие ситуации, и до каких пределов она хочет, и может дойти?

Крайне сложно в ее положении отрефлексировать и разложить все по пунктам, потому что существует огромный, прямо-таки непреодолимый соблазн поддаться естественному ходу событий, забыть и не думать ни о каких дальнейших путях их разрешения. Просто жить настоящими минутами, видеть только то, что видится сейчас – этот золотистый флер на всем; это легчайшее, сладчайшее очарование непредсказуемого флирта; это розовое с блеском утро только-только начинающихся романтических отношений; и ни в какой степени даже не задаваться предательским вопросом – зачем?

Сознание Ады опять раздвоилось: одна его половина так и поступала, а вторая привычно и мгновенно, анализируя ситуацию с объективностью ученого, препарирующего свой предмет, сформулировала заключение. Очевидно, что старую кобылу интересует этот мальчик, она хочет продолжения всех этих ритуальных приплясываний со всеми вытекающими последствиями, и ее не останавливает мысль об этих последствиях. «Но если вскроется обман, таких я бедствий жду, Тристан, что наименьшим будет плаха». Вот оно! Самое неприемлемое последствие – это неизбежная необходимость обмана. Ей придется врать всем.

Ада, разумеется, не отличалась патологической, идиотской правдивостью, и прибегала к вранью, когда это было крайне необходимо. Но в принципиальных вопросах вранье, любое, было ей глубоко отвратительно. В других оно вызывало в ней брезгливость и омерзение. А что будет с ней самой, если ей придется так глобально лгать и лгать долго? За шестнадцать лет их брака с Анатолием ей не приходилось попадать в подобную ситуацию, поэтому Ада даже в общих чертах не представляла себе этой технологии вранья и измен. Никогда это не было актуально для нее, прежде всего потому, что с самой ранней ее юности мужчины были где-то на периферии ее интересов в силу ее глубочайшего убеждения, что для «гадкого утенка», каковым она всегда себя ощущала, приоритеты отличаются от общепринятых. А когда произошел переход от «гадких утят» к «белым лебедям» было уже поздновато менять свои стереотипы, они намертво укоренились, да и у нее уже был Анатолий, которого она любила. А что теперь произошло с ее привязанностью к Анатолию, с ее влюбленностью в него? Почему она спокойно анализирует возможность изменить ему, тогда как раньше подобная мысль никак не могла бы ей даже прийти в голову?

Их брак был удачным, насколько вообще может считаться удачным любой брак. Естественно, со временем они пережили череду последовательных трансформаций стабильных отношений людей, долго живущих не просто рядом, а вместе, в одной ситуации и в одних проблемах. От молодой, беззаботной и безудержной страсти и обожания, через некоторую отстраненность, напряженность, непонимание, неизбежные в таком долгом сожительстве, к устойчивым, незыблемым, теплым, родственным отношениям. Когда, вроде бы, люди и не замечают друга и даже мало разговаривают. Они могли подолгу молчать, даже находясь в одной комнате, могли целыми днями не встречаться, они об этом не задумывались, опять-таки в силу привычки двух очень близких людей. Наверное, с ними произошла банальнейшая вещь, которая рано или поздно случается с большинством удачных браков – они перестали замечать друг друга, потому что полностью растворились друг в друге, став частью друг друга. И относились друг к другу именно как к части себя, хорошо зная, что именно надо для другого. Диалектический переход, в котором полное отрицание супругов, ведущее к отчуждению и разводу, и полное присвоение, как ни парадоксально, ведущее к тому же самому,– вот что произошло с их браком. Поэтому очень трудно быть в ее ситуации. В конце концов, она не лучше и не хуже других женщин, которые изменяют мужьям, это делается сплошь и рядом и постоянно; но в ее ситуации это вовсе не банальная измена мужу, это – измена самой себе, которая, видимо, переживается куда как труднее и заставляет страдать и раскаиваться не в пример ужасней. Если все будет продолжаться вполне закономерно в соответствии со стандартной логикой, то ее ждут рефлексия, угрызения совести, сшибка в сознании и всяческие прочие психологические неприятности. Что она получит взамен? Понятно, что этот мальчик – бальзам на ее женское самолюбие. Если раньше, когда она ощущала настойчивое внимание со стороны мужчин, – а такое периодически случалось,– ей было с одной стороны смешно, а с другой – приятно, в том смысле исключительно, что являлось свидетельством ее молодости, красоты и женской привлекательности. И это было естественно и совсем не нужно. Ада очень весело уклонялась от этого внимания за полной его ненадобностью, не обременяя себя никакой рефлексией по этому поводу. Сейчас же что-то качественно изменилось. Не просто здесь одно самолюбие, тут совпали какие-то другие обстоятельства, более серьезные. Поэтому и ее растерянность и колебания. Совершенно ясно, что Невмержицкий ей нравится, и это напрягало Аду больше всего. Она страшно досадовала на себя, что не может, как все нормальные люди, беззаботно пуститься во все тяжкие, не задумываясь ни о каком долге и приличиях. Неужели все так вот переживают некую неловкость, когда еще даже никакой измены не случилось, и, может, вряд ли случится…

–  Ада Андреевна, о чем вы так отстраненно думаете? – спросил наблюдавший за ней Невмержицкий.

Она страшно смутилась, на мгновение ей пришла совершенно абсурдная мысль о том, что он мог бы догадаться об этих ее размышлениях, но она тут же вернулась к реальности и очень быстро, даже без всякой заминки, ответила:

–  Сегодня с утра я хотела надеть платье и сапоги на шпильках, а в результате – опять водка и огурец.

Невмержицкий усмехнулся и ответил:

–  Конечно, я видел вас не так много раз и в достаточно похожих ситуациях, но никогда – в платье и на шпильках. Должно быть, вам очень идет. Особенно с открытой шеей.

–  Почему именно шеей?

–  Потому что у вас очень беззащитная шея.

–  Это забавно. Мне никто никогда не говорил, что я выгляжу беззащитно! Во всяком случае, если уж я и нуждаюсь в защите, то только от собственных драконов. А наших драконов мы можем победить только сами, и никто тут нам не помощник.

Официант принес заказанное и начал расставлять на столе. Они молча наблюдали за священнодейством. Когда он, пожелав приятного вечера, чинно удалился, Ада облегченно вздохнула и заметила:

–  Все тут такое чопорное, поневоле чувствуешь себя настоящей леди, и хочется выпрямить спину.

–  А вы и есть настоящая леди, Ада Андреевна, и я все время ловлю себя на том, что тщательно взвешиваю свои слова, прежде чем что-то сказать. Боюсь, что не так что-то брякну, и это очень трудно.

–  А вы расслабьтесь, Владимир Вацлавович, – самым серьезным тоном посоветовала Ада,– будет гораздо легче и не в пример приятнее. Я просто не верю, что вы могли бы сказать что-то неподобающее английской чопорности.

–  Да я и сам, признаться думаю, что нам надо общаться по-свойски: у нас богатое прошлое, мы с вами, в конце концов, вместе пили водку.

Ада засмеялась с видимым удовольствием. Ей нравилось, что «шляхтич» хорошо понимает правила игры, в конце концов, лучшее средство от неловкости и замешательства – ирония и чувство юмора. Он подвинул к себе высокий стакан с «Мартини», и сказал:

–  Я мало знаю о вас, а мне хотелось бы знать много.

Ада согласно кивнула и послушно начала:

–  «Родился в препочтеннейшей семье я, и был послушным мальчиком, как все. И, склонность к философии имея, с отличием закончил медресе».

Он обескуражено посмотрел на нее, усмехнулся, снова взглянул, уже без улыбки, и очень серьезно закончил:

–  «Скажи, ты не был в этой… как ее… Сибири? Не сиживал ли в этих… кандалах?»

Ада неподдельно удивилась:

–  О! Вы тоже это читали?

–  Разумеется. Очень люблю.

Ада стала быстро перечислять:

–  Стругацких? Голсуорси? Саймака? Ле Гуин? Булгакова? Гончарова?

При каждом ее слове он утвердительно кивал, а после того, как она замолчала, с добродушной усмешкой констатировал:

–  Имеет место полное совпадение наших литературных пристрастий. Я в этом и не сомневался. Судя по вашим цитатам, вы очень основательно все это прочли.

–  Владимир Вацлавович, вы меня просто удивляете. Мужчины, обычно, не читают ничего, кроме сугубо специальной литературы. Хотя я признаю, что, может, я какая-то особая лишенка, но мне начитанные мужчины не попадались.

–  За что вы так не любите мужчин, Ада Андреевна? Что мужчины – это скопище пороков, считают обычно женщины несчастные, а вы производите впечатление очень благополучной женщины. У меня, например, все друзья – очень эрудированные люди. Мне хотелось бы вас с ними познакомить, они бы вам понравились.

Ада поморщилась с неудовольствием:

–  Я отнюдь не хочу говорить о мужчинах. Давайте о чем-нибудь приятном.

Он рассмеялся:

–  Хорошо, Ада Андреевна, давайте вы расскажете о себе? Потом я – о себе. Чтобы лучше представлять, что мы собой представляем.

Она использовала тот же прием, что и раньше – прибегла к ироническому цитированию:

–  «Э-у-ых. Рамапитек. Ел, пил, спал в свое удовольствие. Сожран пещерн. Медвед. Во вр. Охоты».

Он кивнул головой, принимая шутку:

–  Понимаю. Вы не хотите говорить о себе. Предпочитаете интригующую загадочность. Вы – изрядная кокетка,my dear

–  Вот уж нет. Просто рассказывать особо нечего. В моей жизни нет ничего остросюжетного или авантюрного. Я всегда хорошо училась и не впадала ни в какие пороки. Не покуривала травку, не кололась – да мы и не знали об этом, советские времена были. Не диссидентствовала, не фрондерствовала, была комсомолкой, ездила в колхоз, училась в аспирантуре, защитила кандидатскую, замужем, имею сына, не была, не сидела, не привлекалась. После – работала, как сенокосилка. Видимо, вскоре умру с чувством выполненного долга и глубокого внутреннего удовлетворения.

Он кивнул:

–  Очень содержательный, красочный и оптимистичный рассказ. Моя история очень похожа на вашу. Учился я тоже хорошо – школу закончил с золотой медалью, потом МГУ с отличием. Получил приглашение в аспирантуру. Потом без ума влюбился, был на все готов и согласен. Ждал три года, пока она закончит вуз. Получил ее согласие на брак, был по-щенячьи счастлив. В день свадьбы приехал за ней вместе со свидетелями и друзьями, она вышла ко мне в халате и очень спокойно объяснила, что не пойдет за меня замуж. Запил, бросил аспирантуру, хотел суициднуть. Уехал сюда, ушел в науку, защитил диссертацию, сейчас дописываю докторскую. На женщин зла не держу, все забыл, все простил, ищу только понимания. Работаю тоже, как першерон.

Ада потрясенно протянула:

–  Боже мой! – и очень осторожно, нерешительно, сочувственно спросила,– а причину вам объяснили?

–  Да, причем, исчерпывающе. Она сказала, что вчера ей сделали более заманчивое предложение. Она так и сказала «Более заманчивое». Были ведь девяностые годы, вы помните, что творилось? А я был бедным аспирантом с перспективой побираться на помойках для продолжения своих исследований. Она – безумно красивая девушка. Он – из нуворишей, владелец сети магазинов, еще там чего-то. Как ей было отказаться. Она просила ее простить. «Что ты можешь мне предложить?» – так она сказала. Ну что, в самом деле? Мою безумную влюбленность в нее? Мою жизнь? Что? И комнату в аспирантском общежитии в придачу. Я ее понял и простил. Хотя она могла бы сразу мне позвонить, я, по крайней мере, не выглядел бы так глупо при гостях и друзьях. Но она сказала, что «боялась меня расстроить раньше времени».

Ада подумала про себя, что девушка у него была на редкость жестокая и расчетливая, а, главное, как Ада считала, подлая. Но, разумеется, не сказала ничего подобного. Так же осторожно и мягко, абсолютно нейтральным тоном задала вопрос:

–  И как вы справились? Ведь это же настоящий большой ужас.

–  Помогли друзья и родители. Они установили дежурство и по очереди меня пасли. И без конца разговаривали со мной. Видите ли, Ада Андреевна, я именно тогда хорошо понял на своей шкуре, как мужики тотально зависят от женщин. Вы можете просто нас убить и это огромное, сильное существо, вместе со всеми своими мускулами и силищей ничего не может сделать, просто загибается. Я пробовал пить, пробовал покуривать травку, пробовал менять девушек – все пробовал. Потом как-то отпустило. Москва мне стала противна. Здесь у меня было жилье, я вернулся сюда. Мне оставалась только наука, она мне и дала возможность выжить. В нашем горнотехническом университете очень хорошая школа физики, как раз по моей специальности, я впрягся и потянул, это меня спасло. Первое время женщины вызывали у меня аллергию, мне казалось, что они все надо мной смеются. Потом, стало легче. Я пытался, чтобы как у всех, была жена, дети. Но не сложилось. Теперь я хочу только понимания и принятия. Мне хочется говорить на одном языке.

Ада, растерянная, не зная, что сказать, опять вздохнула:

–  Боже мой!

Невмержицкий, не отрываясь, смотрел ей прямо в глаза, опять начиная краснеть. Чувствовалось, что каждое слово дается ему с трудом:

–  Я это вам говорю для того, чтобы вы хорошо представляли себе причину моего одиночества. Наверняка, вас это интересует, но вы никогда не спросите, я уж это понял. Так сложилась жизнь. Раньше мне было жаль себя, а сейчас я твердо решил, несмотря ни на что, получить от жизни свою долю счастья.

Ада очень мягко, стараясь подобрать нужные, нейтральные, необидные слова, спросила:

–  Владимир Вацлавович, но что я могу для вас сделать? Я намного старше вас, я замужем и довольно удачно, к тому же, я напрочь лишена романтики…

–  Не говорите ничего, я все о вас знаю. Вы не можете себя адекватно оценить, вы пристрастны. Я чувствую себя с вами очень легко. Понимаете, так бывает. Легко в том смысле, что у нас абсолютно все одинаковое – взгляды и оценки, и я точно знаю, как вы станете думать о том или другом, и даже в каких выражениях. Мы с вами очень похожи, а ведь это бывает редко, правда? Я сразу это понял и почувствовал. Я понимаю, что поступаю эгоистично, у вас из-за меня проблемы, а они вам, наверное, не нужны. Вы ведь себя спрашиваете: зачем мне этот Невмержицкий с его заморочками? Ведь спрашиваете, Ада Андреевна?

Ада, растерянная от его напора и его проницательности, только что-то невнятно пролепетала и негодующе подняла плечи. К счастью, он не стал настаивать на этом своем вопросе и продолжил:

–  Но вот вы здесь, со мной, значит, у вас тоже есть причины со мной общаться? Может быть, ваш брак вовсе не так удачен, Ада Андреевна?

Он сразу замолчал, увидев ее протестующий жест, и покаянным тоном сейчас же стал извиняться:

–  Ох, простите меня, простите! Я не хотел ничего говорить об этом! Я только надеялся…

–  Вы, стало быть, надеялись, что у меня очень неудачный брак и я глубоко несчастна? Ну, это презабавно! Но мне совсем не хочется об этом говорить и не во мне дело.

А ведь она лукавит, сразу же отметила про себя Ада. Именно в ней-то все и дело. Ведь этот мальчик прав: что-то не так в Датском королевстве, если уж она выслушивает его, сидит с ним тут уже второй час, принимает его деликатные комплименты, и ей это нравится. «Господи, – опять с подступающей тоской подумала Ада,– что-то произошло у нас с Анатолем. Что-то еще неосознаваемое, но очень-очень скверное, если стал возможен и этот мальчик и его непонятной привязанностью ко мне, и сами эти мои мысли».

Когда официант принес счет, и они собрались уходить, Ада, обычно предпочитавшая сама расплачиваться в подобных заведениях, и всегда мягко, но весьма настойчиво объяснявшая спутникам-мужчинам, что надо соблюдать секс-корректность, не решилась сейчас заявить о своей привилегии самой расплачиваться, видя, как спокойно, как само собой разумеющееся, это делает Владимир Вацлавович, и боясь еще раз явить свою бестактность. Просто даже странно, как этот мальчик умеет заставить ее делать абсолютно несвойственные для нее вещи!

Часть дороги они прошли пешком, бессознательно не касаясь больше никаких серьезных вещей, и болтая о пустяках, часть – проехали на «маршрутке». Просто и коротко попрощались около ее дома. Он пообещал позвонить, и она только утвердительно кивнула в ответ.