Михаил Семенович, родившийся в 1832 году, несомненно, был колоритной фигурой. Рассказывают, что в его доме долго сохранялись патриархальные традиции и обстановка быта крепостных времен. На старости лет он любил повторять инсценировку из последних дней жизни Семена Ананьевича: его сажали в отцовское кресло и так же несли по саду в беседку, причем это велено было делать тем же людям – бывшим казакам Семена Ананьевича. В беседке с разноцветными стенами висели вещи, принадлежавшие Семену Ананьевичу, в том числе его старая кавказская нагайка, которую использовали, как и встарь, для наказания прислуги и детей. За легкую вину ее нюхали, а за сильную – получали удары. «Эту нагайку за разбитое стекло нюхнул и я и должен был получить и больше, но спасло меня заступничество мамы, которую Михаил Семенович любил и уважал», – вспоминал мой брат Сергей Павлович.

К Михаилу Семеновичу, как к старшему в роду, братья Кишкины раз в год возили на поклон своих детей. Уже обосновавшийся в Студенке Павел Семенович вместе с Софьей Николаевной брали сына Сережу и дочерей, садились в два тарантаса, запряженных тройками с колокольчиками, и по степным дорогам катили за 120 верст в Курдюки.

По настоянию Михаила Семеновича, в день столетия Семена Ананьевича, 16 апреля 1895 года, в родовом имении собралось все многочисленное потомство Кишкиных: около восьмидесяти человек не дальше двоюродного родства. Отслужили торжественную обедню в местной церкви, а затем все внуки и правнуки Семена Ананьевича были записаны в племянную книгу, и к родовому дереву, запечатленному на одной из стен дома, были подрисованы новые ветви и веточки.

Древо Кишкиных зеленело и разрасталось. (Кстати, от одной из ветвей его произошел выдающийся дирижер нашего времени Евгений Светланов, который приходится правнуком Михаилу Семеновичу.) Но если мой прадед, дед и старшие дядья были военными, то многие молодые Кишкины в соответствии с новыми веяниями становились врачами, профессорами. Владимир Семенович, окончивший с отличием Императорскую Военно-медицинскую академию, основал детскую больницу в Саратове. Николай Семенович, создатель клиники на Пироговке в Москве (ныне 1-я пропедевтическая больница)^[3], стал профессором Московского университета на кафедре врачебной диагностики, но был уволен за либерализм в 1913 году по распоряжению министра просвещения Льва Кассо. Сестра Мария Семеновна ушла медсестрой на Русско-турецкую войну 1877–1878 годов и вышла замуж за врача Ивана Федоровича Иванова, который возглавлял благотворительную лечебницу на Хитровом рынке в Москве.

Павел Семенович тоже поступил было в Московский университет на медицинский факультет, но, проучившись пару лет, понял, что медицина – не его призвание, и перешел на юридический, который закончил со званием действительного студента^[4]. Вскоре он женился на Софье Струковой (обстоятельства их знакомства предание не сохранило) и, покинув Москву, обосновался в Студенке.

По воспоминаниям брата, в Студенке дом был небольшим – семь комнат с залом. (Позже отец мой пристроил еще пять комнат и большие сени из ветел, росших по руслу старой реки внизу сада, а также устроил в доме теплый ватерклозет, что было по тем временам большим новшеством. В ватерклозете заботами его сестры Надежды Семеновны поддерживалась образцовая чистота и даже стоял озонатор, источавший нежнейший аромат. Это было мое любимое место.) В саду имелась также оранжерея, где купленный еще Яковом Степановичем садовник развел персики и голые арабские абрикосы, славившиеся на весь уезд.

«Выйдя в зятья», Павел Семенович увлекся культуртрегерством и просветительской деятельностью. Построил школы в Студенке и соседнем селе Турки, основал кирпичный завод, снабжавший кирпичами окрестные деревни, и постарался превратить имение в образцовое хозяйство. Первым в округе завел паровую молотилку и механическую сенокосилку, специально пригласив для их обслуживания механика из города. В усадебном саду появились прекрасные породы фруктовых деревьев. Сорта яблок и груш там были замечательными и для тех краев очень редкими. Отборные яблоки, груши и вишни поставлялись даже в Москву, в магазин Елисеева.

Студенка процветала. Отец, имевший чин статского советника и исполнявший в уезде выборную должность мирового судьи, пользовался авторитетом и был человеком справедливым, его уважали и обращались к нему за помощью, в том числе и крестьяне. Он, не скупясь, давал взаймы деньги, арендную плату с крестьян брал самую низкую, за что окрестные помещики имели на него зуб. Зачастую он и вовсе отказывался брать плату с неимущего арендатора. В имение к Павлу Семеновичу охотно нанимались батраки. В 1905 году, когда по всей Саратовской губернии полыхали помещичьи усадьбы, из соседней мордовской деревни Шитневки на Студенку пошли озлобленные мужики, но местные крестьяне, вооружившись вилами и топорами, встретили эту орду у мостика через речку и отстояли своего барина, не дали поджечь и разграбить имение. Отец в благодарность открыл амбары и роздал крестьянам зерно.

Может быть, поэтому несмотря на то, что отец был рачительным хозяином и хозяйство вел на научной основе, имение не приносило больших доходов, и богатств накоплено не было. На мой взгляд, отца можно было бы отнести к типу помещика вроде Левина, которого описал Л. Н. Толстой. Все сказанное мною о Павле Семеновиче – не голословные суждения, а факты, которые я узнала со слов матери. Относилась я к ним тогда с недоверием, более того, с сомнением: разве эксплуататор-помещик мог быть таким, почти идеальным? В советской школе про помещиков говорили совсем другое. И вообще, свое происхождение я искренне считала позорным, стыдилась и старательно умалчивала о нем.

Поэтому совершенно неожиданным оказалось для меня отношение жителей Студенки, которую я после многих лет посетила в 1993 году. Повез меня туда земляк Гурий Иванович Макаркин, крестьянский сын, старший брат которого учился в земской школе, где давали уроки и мои старшие сестры. Уроки иногда проходили прямо на террасе усадьбы. Гурий Иванович тепло вспоминал о семье Кишкиных, о том, что благодаря им брат смог получить образование и позднее, закончив университет, стать одним из конструкторов Крымского моста в Москве. Патриот Студенки, Гурий Иванович прямо настоял на том, что мне необходимо съездить в родные места (я, честно говоря, опасалась: как встретят «униженные и угнетенные» дочку их «эксплуататора»). Макаркин быстро организовал поездку, мы поехали вместе. Меня сопровождали дочь Инна, внук Дима и внучатая племянница Наташа Скачкова.

Проехав поездом до Балашова, затем автобусом по шоссейной дороге, мы высадились прямо посреди степи, в чистом поле. Здесь нас уже ждала крестьянская подвода. Возничая Лариса, женщина среднего возраста, ударила кнутом, и лошадь понеслась по неровной степной дороге. Время от времени женщина щелкала кнутом и покрикивала: «Давай, Анюта, давай! Ты знаешь, кого везешь? Ты барских детей везешь!» – «Издевается она, что ли?» – недоуменно подумала я. Как выяснилось, не издевается. Лариса повела нас по деревне, уважительно представляя соседям: «Это вот младшая дочь Павла Семеновича». Люди приветливо улыбались, а старушка Марья Иосифовна, в доме которой мы остановились, по старинке даже поцеловала меня в плечо, как было принято при встрече с господами. «Барышня приехала!» – разнеслось по деревне. Оказалось, Павла Семеновича жители Студенки помнят и любят – любят со слов своих родителей и дедов. Люди пересказывали истории, оставшиеся в памяти, принесли мою детскую фотографию, сохранившуюся у внучки моей няньки. Привели девяностолетнего старика, сына усадебного кузнеца, который в детстве играл со мной во дворе и помнил меня белокурой, с кудрявыми волосиками.

Но особенно запомнилось посещение соседней деревни Чернавки, где раньше находилось родовое кладбище Струковых и Кишкиных. Здесь у сельпо на солнышке грелись старухи. Когда Инна и Наташа подошли к ним, они полюбопытствовали, кто приехал. Узнав, что дочь Павла Семеновича Кишкина, самая старая из них (ей уже был 101 год!) двинулась мне навстречу, и, только я слезла с телеги, как она привычным движением быстро наклонилась к моей руке (откуда только ловкость взялась?) и приложилась к ней. Я была потрясена: так мне руку никто не целовал!

Ольга Николаевна (так звали эту женщину) сохранила прекрасную память и рассказала, что служила горничной у помещика Полянского, которому принадлежала Чернавка, и часто видела моего брата Сергея Павловича, приезжавшего погостить и поохотиться. Павла Семеновича встречала в церкви с дочерьми. «Барин был видный такой, в шубе с бобровым воротником». А вглядевшись в мою дочь Инну, прямо ахнула: «Гляди-ка, глаза у нее совсем как у девок кишкинских!»

Словно и не проносились здесь бури революции, гражданской войны, коллективизации – слова «барин», «барышня» сохранили свой уважительно-любовный оттенок.

Но вернемся к прерванной нити моего повествования.

Отца я плохо помню, но он оставил мне в наследство свою яркую внешность. Бытует семейное предание, будто прадед мой, якобы в екатерининские еще времена, привез полонянку из турецкого похода, от нее-то и пошли у нас в роду смуглые, восточного типа потомки. Возможно, что это всего лишь красивая легенда. Но по уцелевшим старинным фотографиям видно, что отец мой внешне нисколько не походил на русского: темноглазый, черноволосый, с круто вьющейся пышной шевелюрой. Его нередко принимали за армянина. Кудрявость была отличительной чертой этой ветви Кишкиных. Может быть, и впрямь от этой турчанки, как у Мелеховых в «Тихом Доне». И сестры мои пошли в отца.

Другая ветвь Кишкиных, по линии Кирилла Ананьевича, брата моего дедушки, восточными чертами не отличалась. Моя мать Прасковья Михайловна, которая приходилась моему отцу родственницей, двоюродной племянницей, имела типично русскую внешность: светлые волосы, небесно-голубые глаза. Ее отец, Михаил Кириллович Кишкин, был человеком бедным. Когда-то у его отца Кирилла Ананьевича был небольшой земельный участок близ Кондаурова в Тамбове, но после 1861 года тот продал землю брату Семену и стал служить в Тамбове. Михаил Кириллович тоже служил по какому-то ведомству в ранге коллежского регистратора в Тамбове, а жена его, моя бабка, происходила из поповской семьи. Михаил Кириллович, говорят, изрядно выпивал и никакого имущества не нажил. На старости лет пришлось ему стать приживалом у Павла Семеновича. Поселили его в усадебном саду, в сторожке-избушке, которую специально для него построили.

Прасковья Михайловна, рано лишившаяся матери, попала в приют мадам Тарлецкой, куда ее устроили богатые родственники. Приют этот находился в угловом доме на Манежной площади в Москве, прямо напротив Кремля. Окна приюта выходили на Моховую (теперь можно было бы сказать – на Государственную библиотеку). Много позже, после Октябрьской революции, в этом здании разместился Коминтерн, и там работал мой муж. Такие вот бывают гримасы истории!

В приюте моя мама получила шестилетнее образование, обучилась кройке и шитью, как все воспитанницы. Но мама, помнится, часто сетовала на своих родственников-опекунов за то, что они не отдали ее в какой-нибудь другой приют, где она могла бы получить образование получше. «Пожалели денег, поскупились», – прибавляла она при этом. Приюты в царское время были платными. Мама не любила свое ремесло портнихи, но оно-то и определило ее судьбу.

После выхода из приюта Прасковья направилась в Студенку, к отцу, да так там и осталась. Она стала всех обшивать и помогать по хозяйству, выполняя роль экономки. Павел Семенович к тому времени уже овдовел, и хозяйство вела его сестра Надежда Семеновна, переехавшая к нему из Москвы. Так и оставшаяся в девицах, она долго жила в семье брата в Студенке и была там полновластной хозяйкой, строго наблюдая за порядком в усадьбе. По рассказам мамы и брата Сергея, это была весьма своеобразная, сильная натура. Нрав у нее был крутой. Прислуга перед ней трепетала и беспрекословно ей повиновалась, но любить не любила. Как-то раз, когда горничная примеряла ей платье и что-то сделала не так, Надежда Семеновна в гневе схватила ножницы и отрезала ей косу. Об этом люди в Студенке помнили даже спустя девяносто лет!

Сергей Павлович пишет, что у Надежды Семеновны в ранней молодости случилась личная трагедия: ее жених накануне свадьбы вышел в сад с ружьем и, найдя какую-то яму, зачем-то решил измерить ее глубину ружьем. Зацепил курок и нечаянным выстрелом попал себе в грудь. Нелепая мучительная смерть жениха так повлияла на тетю Надю, что она стала немного ненормальной и на всю жизнь осталась в девицах.

Надежда Семеновна подняла на ноги всех старших детей отца. Не знаю, как они отнеслись к появлению в усадьбе нового женского лица, но имя Прасковья показалось им слишком простонародным, и маму они стали звать Полиной, Линой на французский манер. Белокурая миловидная девушка приглянулась вдовцу. Началась их тайная связь, продолжавшаяся долгие годы. Павел Семенович никак не мог решиться на мезальянс. Может быть, опасался возражений своих уже взрослых детей и Надежды Семеновны.

Моя мама, по ее собственным словам, много от нее натерпелась. Когда я потом спрашивала маму, не вспоминает ли она о жизни в усадьбе, она с горечью говорила: «Эх, Лиза, о чем вспоминать? Если б ты знала, сколько слез я там пролила!»

Плодом этой связи были внебрачные дети, рождение которых держалось в тайне. Новорожденных сдавали в приюты, и они бесследно исчезали из семьи, терялись из виду. Об этом я узнала от других, сама мама мне ничего не рассказывала, даже словом не обмолвилась, видимо, это была ее боль, кровоточащая душевная рана. Знала я только о брате Володе, который был старше меня на девять лет. Мама поехала рожать в Москву, что для всех по-прежнему должно было держаться в тайне, а в действительности уподобилось секрету Полишинеля, но сердце материнское не выдержало: в приют она ребенка не сдала, а отвезла в город Каширу, недалеко от Москвы, где устроила на воспитание в семью рабочего-пожарника. Володя вырос у чужих людей. Взяли его домой только после того, как брак моих родителей был узаконен.

А произошло это так: мама долго терпела унизительное по тем временам сожительство, страдая от косых взглядов в семье, от пересудов. Связь слишком долго тянулась, чтобы оставаться тайной. Чаша терпения переполнилась, и, вернувшись от акушерки осенью 1913 года, мама взбунтовалась, поставила отца перед выбором: либо он на ней женится, либо она уйдет от него – ремесло портнихи обеспечит ей кусок хлеба. Павел Семенович сдался. И вот в тридцать семь лет мама встала под венец с человеком, которому было уже далеко за шестьдесят. Узаконенный брак позволил мне появиться на свет.

Следуя православному обычаю, меня крестили. Мама была истинно верующим человеком, а отец, по ее словам, нет. Родившийся в 1850 году, он принадлежал к тому поколению, которое увлекалось наукой и прогрессом. В церкви бывал только по большим праздникам, но и во время службы не слишком ревностно осенял себя крестом. Возможно, из-за весенней распутицы, когда дороги раскисают, родители решили не везти меня, новорожденную, за несколько верст в село, где стояла церковь, а пригласили священника совершить обряд крещения дома. Церковную купель заменила обычная крестьянская мера для зерна. Нарекли меня в честь бабушки со стороны отца – Елизаветой. Восприемниками при крещении были Виссарион Петрович Федоров (дворянин, агроном, как записано в метрическом свидетельстве) и моя сестра Олимпиада. С семейством Федоровых, связанных с Кишкиными и Струковыми дружескими и родственными узами, я и мои дети поддерживаем контакты до сих пор.

Позднее у меня появился еще братишка, что было для меня неожиданно. Подвели меня, помню, к кроватке, в которой лежало похожее на куклу крошечное существо, красненькое личико его было величиной с кулачок. Мне сказали, что это мой братик Боря, что его нашли в огороде под капустным листом. (Так всегда раньше объясняли детям появление братьев и сестер.) Братик Боря не вызвал у меня ни большого восторга, ни особого интереса, скорее всего я почувствовала к нему ревнивую неприязнь, вероятно, подсознательную. Вскоре, не дожив до года, братишка умер. Исчезновение его прошло для меня незаметно, наверное, тогда я сама была слишком мала.

От первого брака у отца осталось шестеро детей: дочери Екатерина, Александра, Мария, близнецы Анна и Олимпиада и сын Сергей. Сестры получили прекрасное образование: Екатерина, Мария и Александра окончили Тамбовский институт благородных девиц (Шура – с шифром^[5], а Катя – с похвальной грамотой), Аня и Липа, закончив гимназию, даже ездили учиться в Сорбонну, в Париж. Брат Сергей после гимназии пошел по агрономической линии, окончил Петровско-Разумовскую сельскохозяйственную академию, где учился вместе с Н. И. Вавиловым и А. В. Чаяновым. Работал уездным земским агрономом.