Воспитание его, как он говорил, не сложилось. Он родился единственным сыном состоятельного бонда, но прожить с родителями ему довелось всего до пятнадцати лет. Однажды на празднике Середины Лета он поссорился с другим подростком; завязалась драка, и Коль ловким приемом, усвоенным не так давно, сломал своему сопернику основание черепа. Как он рассказывал Сэле: «Тогда я был уже довольно-таки сильным и ловким, но соображал не так чтобы очень. С подростками это часто бывает, когда руки зреют быстрее, чем голова». После этого ему пришлось бежать, поскольку родичи убитого, конечно, захотели бы отомстить. На осеннем тинге того же года юного убийцу объявили вне закона на двадцать лет, и эти двадцать лет ему предстояло провести где-нибудь подальше от дома. Первые годы он скрывался, боясь, что родичи жертвы найдут его и убьют, потом, обретя уверенность в своих силах, стал даже желать этой встречи, а потом опять стал скрываться, теперь уже боясь, что его найдут и он опять кого-нибудь убьет. Со времен его изгнания прошло уже двенадцать лет. Проскитавшись почти столько же, сколько перед этим прожил дома, Коль привык к бродячей жизни, и она нравилась ему.

Устав от таких возвышенных предметов, все некоторое время молчали. Парни налегали на весла. Чтобы помочь им, Сэла запела старую рыбацкую песню, известную всему побережью, которую даже матери пели, укачивая будущих рыбаков:

 
Ветер, полни белый парус,
Подгоняй коня морского,
Пусть он мчит по бурным волнам,
Обгоняет быстрых чаек.
Волны, вы не рвите сети,
Не бросайте их на скалы,
Не треплите их о камни,
Мчите прочь траву морскую.
Волны, великаньи дочки,
Помогайте мне в работе,
Загоняйте в сети рыбу —
Столько, сколько звезд на небе!
Солнце, ты суши рыбешку,
Чтоб провялилась как надо,
А когда зима настанет,
Я добро не позабуду!
Выпью пива я за ветер,
И за волны, и за солнце!
Всех на пир к себе зову я
Рыбака друзей могучих!
 

Напевая, она вглядывалась в морскую даль, и ближе к концу песня вдруг стала спотыкаться, будто она сама уже изрядно «выпила пива». Выговаривая слова по одному, Сэла пристально следила за чем-то, так что и братья на веслах стали оборачиваться. В серовато-голубой дали появилось что-то движущееся.

– Э, да там корабль! – воскликнул остроглазый Гуннар. – Корабль, смотрите!

Побросав весла, все стали вглядываться в даль.

– И даже не один! – заметил Аринлейв, прищуриваясь. – Там два… да, два корабля. И оба большие.

– И прямо из моря! – подхватил Альвир. – С островов! Ну, Сэла, это за тобой эриннский конунг в хрустальной золотой ладье!

– Так может, это… Торвард ярл? – с замиранием сердца спросила Сэла.

Она сразу подумала об этом: больше всех королей и чародеев во Фьялленланде сейчас был нужен он, Торвард сын Торбранда. Мигом выбросив из головы предания, Сэла вглядывалась, против воли утверждаясь в этой сумасшедшей надежде.

– А может, это кто-то плывет к нам посчитаться за прежние подвиги Торбранда конунга! – мрачно предположил Ульв. – Если там уже знают, что он убит и мы остались без защиты…

– Нет, нет! – твердила Сэла, сжимая руки и чувствуя во всем теле волнение, трепет, смешанный с еще робким, но быстро растущим ликованием. – Откуда же они могли узнать, ведь прошел всего месяц, а вы сами говорили, что в ту сторону никто еще не плыл мимо вас.

– Никто не мог еще узнать, да еще и собрать войско, снарядить корабли! – поддержал ее Аринлейв, который почти всегда думал с ней одинаково. – И вообще у уладов не бывает таких больших кораблей, они, говорят, между своими островами плавают на лодках из прутьев, обтянутых коровьими шкурами. Торвард ярл их называл «плавучими коровами». А это… смотрите же, это лангскип скамей на двадцать шесть!

Большие корабли шли на веслах и приближались не очень быстро, но уже можно было разглядеть, что это боевые корабли с разноцветными щитами на бортах. Не торговцы какие-нибудь.

– Не повернуть ли нам назад? – предложил осторожный Альвир, оглядываясь в сторону берега. – Все-таки, если что… Если это «морской конунг», нас же просто утопят, чтобы шум не подняли.

– Нет, ни за что! – пылко воскликнула Сэла. От жгучего нетерпения ей хотелось бежать по воде навстречу кораблям. – Ари, давай, гребите! Гребите! Скорее! У них ведь нет красных щитов на мачте! ^[2]

Аринлейв, разделявший ее чувства, тут же взялся за весло, и братьям осталось только присоединиться: родич из Аскефьорда, ходивший в походы с конунгом, пользовался у сыновей простого бонда большим уважением. Сэла, перебравшись с кормы на нос, тянулась и вглядывалась, так что Аринлейв окликнул ее:

– Эй, сдай назад! А то вывалишься еще… Как Сольвейг!

Сэла оглянулась: историю с исчезновением Сольвейг, сестры их отцов, она отлично знала, и неспроста Аринлейв вспомнил этот случай именно сейчас, когда другой конунг возвращается в Аскефьорд… Но размышлять об этом было некогда: большие корабли все приближались, и Сэла узнавала их.

– Там «Ушастый», первым идет «Ушастый»! – твердила она, в нерассуждающем восторге едва не прыгая на дне лодки. – Я же говорю, это он!

«Ушастый», дреки на двадцать шесть скамей по каждому борту, был кораблем Торварда ярла, захваченным в прошлогоднем сражении с конунгом Граннланда. Резную голову дракона на его переднем штевне украшали огромные уши с гребнем, больше похожие на крылья, из-за чего корабль назывался «Крылатый Дракон», но вслед за веселым Торвардом ярлом все стали звать его «Ушастым». Не узнать такой приметный корабль было невозможно – как и самого Торварда ярла, чью высокую, сильную фигуру Сэла уже вскоре разглядела. Он стоял на носу, вглядываясь в лодку, плывущую навстречу. Сэла замахала ему, и он взмахнул рукой в ответ, должно быть, узнав ее. Искрой блеснул золотой браслет на его запястье, словно осколок солнечного луча, и сам, рослый, мощный и стройный, в красной рубахе, с поясом, густо усаженным золотыми бляшками, – Торвард ярл любил одеваться ярко даже в походе, – был похож на молодого бога, выплывающего на заре из-за грани Иного Мира. Сэла нетерпеливо махала ему, и слезы просились на глаза от внезапной радости – Торвард ярл был гораздо лучше, чем заморский конунг на хрустальной ладье! Торварда ярла, открытого, дружелюбного, ничуть не надменного, отважного и веселого, в Аскефьорде все любили. Но первые двадцать пять лет он прожил как бы в тени своего сурового прославленного отца, и только теперь, когда он остался их единственной опорой и защитой, Сэла по-настоящему осознала, как он дорог им всем – всем, для кого он отныне равнозначен солнцу в небе.

Свободные от весел хирдманы на «Ушастом» тоже узнали людей в лодке, над морем пролетел приветственный крик: все были рады еще здесь, за целый переход до Аскефьорда, увидеть знакомые лица.

– Так он же, выходит, ничего не знает… – пробормотал за спиной у Сэлы озадаченный Ульв.

Тем временем лодка подошла к «Ушастому» вплотную; Торвард ярл, крикнув что-то, сделал знак гребцам у себя за спиной. Лодка ткнулась в борт «Ушастого», Торвард перегнулся и протянул руки Сэле; она подала ему свои, и он мгновенно, так что братья только ахнули, выдернул ее из лодки, поднял и посадил на борт, крепко держа за талию. И вот он был перед ней – смуглый, с черными бровями, со своим знаменитым шрамом, который неровной беловатой полосой тянулся от правого угла рта до заднего края челюсти. Как всегда после разлуки, он показался Сэле каким-то очень ярким, бурным, новым и неожиданным. И его весело блестящие карие глаза смотрели на нее с таким восторгом, словно к ней-то он и стремился через моря. В походах Торвард всегда скучал по дому и был рад увидеть хоть кого-то из Аскефьорда уже сейчас, а тем более девушку, потому что из всего населения Аскефьорда девушек он любил больше всех!

– Сэла! – радостно восклицал он и жадно целовал ее, покалывая щеки и губы своей черной щетиной, не бритой уже дня три. – Вот так подарок! Ты меня встречаешь, мне не мерещится! Как же ты догадалась, что я сегодня вернусь? Вещий сон видела? С меня колечко! Ну, как у нас там, солнце мое?

Сэла засмеялась и положила руки ему на грудь. «Солнце мое» Торвард ярл называл девушек, с которыми его связывали теплые чувства известного рода. Она не стремилась попасть в их число, но сейчас его бурная и искренняя радость от встречи, его горячие поцелуи и это «солнце мое» – знак ближайшей сердечной привязанности – вызывали в душе неразумную и такую приятную слабость. Все-таки он был лучше всех парней Аскефьорда, выше всех не только положением, но и качествами. Сэла твердо решила, что не станет в него влюбляться, – они не пара, и нечего зря вздыхать! Правда, на том памятном Празднике Дис и она среди общего веселья чуть не лишилась рассудка, а с ним и еще кое-чего, для девушки даже более важного. Почему она не противилась, когда ее бережно, но решительно увлекали в укромное место за выступом скалы в Драконьей роще, – она и сама не могла потом объяснить. Почему-то в то время предчувствие того, как сильные руки Торварда ярла мягко положат ее спиной на мох, вызывало не ужас, а скорее наоборот… Должно быть, возбуждение весеннего праздника и манящая страсть его поцелуев свели ее с ума. И долго еще при воспоминании об этом вечере ее пробирала дрожь – но, пожалуй, не от страха… Конечно, потом она опомнилась и была признательна брату, который так своевременно вмешался, но и теперь, несмотря на мудрые и решительные обещания, данные Аринлейву и самой себе, Сэла не могла не признать, что нет во Фьялленланде человека, более достойного любви, чем Торвард ярл!

Но то грустное известие, которое ей предстояло передать, лежало на сердце тяжелым черным камнем.

– Торвард… – начала она и запнулась, не зная, как теперь назвать его, Торвард ярл или Торвард конунг. Оттого вышло, что она назвала его просто по имени, но он не имел ничего против и смотрел на нее с тем же теплым ликованием в блестящих карих глазах. – Ты… ты ведь не знаешь? – полуутвердительно произнесла Сэла, понимая, что если бы он знал, то едва ли сейчас был бы так весел.

– Что? – с живой готовностью к любым новостям спросил Торвард. – Ничего я не знаю! Ну, как вы тут?

– Что ты… – Сэла глубоко дышала от волнения и жалела, что эта выдающаяся честь досталась ей, а не кому-нибудь поумнее, вроде Эрнольва Одноглазого.

– Что я опять стал отцом? – весело предположил Торвард, видя, что она не решается что-то вымолвить. – Кто меня осчастливил на этот раз? Не ты и не Хильделинд, не может быть, я точно помню!

– Нет, гораздо хуже! – Не смеясь вместе с дружиной, Сэла качнула головой и погладила его по щеке, не решаясь огласить страшную новость, которая надолго погасит радостный блеск этих глаз. – Или лучше. Не знаю. Все сразу.

– Не надо меня путать, я сам запутаюсь! – пошутил Торвард, но взгляд его стал серьезным. – Что значит – все сразу?

– Ты стал конунгом. Торбранд конунг… убит.

Торвард переменился в лице. Ближайшие к ним хирдманы замолкли, только дальние, сидевшие за веслами ближе к мачте, еще гомонили, не расслышав. Торвард молча смотрел ей в глаза: он не произносил ненужных слов вроде «Не может быть!» или «Что ты говоришь!», а просто смотрел, словно вслушивался в смысл произнесенного. Такими вещами не шутят, он это понимал.

– Кем? – наконец коротко спросил он.

– Хельги сыном Хеймира. Они встретились на Квиттинге. У них был поединок. Ари все видел, он тебе расскажет, он там был. – Сэла кивнула вниз, на лодку, где среди братьев сидел Аринлейв.

Торвард посмотрел на него, скользнул взглядом по его коротко обрезанным волосам. Теперь не требовалось спрашивать, почему Аринлейв расстался со своим украшением. Торвард в растерянности подергал прядь собственных черных волос, отросших за время похода почти до локтя.

– Давно? – снова спросил он, и по этим отрывистым словам, по тому, как сильнее стала вздыматься его широкая мускулистая грудь, видно было, что страшная потеря с грохотом и гулом вдвигается в его сознание, ломая привычное ощущение жизни. Или две потери…

– Нет. Еще только месяц, дружина совсем недавно вернулась. Больше никто не погиб, сражений там не было. Хотели послать за тобой, но не знали, где ты.

Торвард медленно обернулся и нашел взглядом одного из своих телохранителей.

– Кетиль, помнишь? Ты же с нами был. Мы ведь… Сольвейг видели. – Он снова обернулся к Сэле. – Видели ее над морем, там, ну, на островах. Я своим глазам не поверил, но ребята тоже видели. А Халльмунд говорит: надо возвращаться, она за нами пришла. Я хотел там зимовать, но… решили вернуться, посмотреть, как тут дела. Нет, правда?

Он посмотрел ей в глаза с каким-то просящим выражением: не так чтобы он ей не верил, но ему требовалась хоть капля сочувствия, чтобы не задохнуться под бременем такого несчастья. Сэла грустно закивала: она знала, что Торвард любил отца и что в потере его пока не утешает даже то, что конунгом фьяллей теперь становится он сам. Вместо подтверждения она потянулась и поцеловала его, желая хоть немного подбодрить его своей любовью – его, который отныне являлся единственным владыкой и единственной надеждой Аскефьорда. Их Тора, который своим молотом защищает светлый и осмысленный мир от осаждающих его злобных великанов-разрушителей.

Торвард медленно вытянул из ножен на поясе нож, собрал волосы в кулак и провел по всему пучку на уровне шеи, а потом вытянул руку над бортом и разжал пальцы. Длинные, отчасти спутанные черные пряди посыпались в волны, как жертва морским богам, и у Сэлы защемило сердце. Пропала в волнах беззаботная радость Торварда ярла, пропал его – и их всех – прежний мир. Не обязательно, что новый будет хуже, но он будет другим, а с прошлым всегда тяжело расставаться – ведь с ним уходит и часть тебя.

Хирдманы с помрачневшими лицами взялись за свои ножи: они привыкли всегда и во всем следовать за вожаком. С неровно обрезанными короткими волосами Торвард стал непохож на себя, и Сэла знала, что теперь ему придется во многом перемениться. Того веселого, открытого, беспечного и сумасбродно-отважного парня, за которым в бою не успевали собственные телохранители и которому в голову не приходило их подождать, больше не будет. Теперь он старший в своем роду.

В конце концов сыновья Бьёрна отправились выбирать сети одни, а Сэла и Аринлейв поплыли на «Ушастом» назад к Углифьорду, по пути рассказывая все, что знали о последних событиях. Потрясенный новостью, Торвард решил даже не останавливаться на берегу, чтобы передохнуть после трехдневного плавания в открытом море, а сразу двигаться дальше в Аскефьорд. В Совином фьорде пристали, только чтобы набрать воды, бегло ответить на приветствия местных жителей и рассказать главное Халльмунду ярлу и его дружине на втором корабле, «Единороге». В полдень уже поплыли дальше на север, к Аскефьорду, и по пути Сэла излагала новости помельче, так или иначе тоже связанные с произошедшим.

– Кюна выдала Тору замуж, – заметила она как бы между прочим, не глядя при этом на Торварда из опасения, что это его заденет.

– За кого? – коротко отозвался он, но по лицу его было видно, что после главного это известие кажется ерундой.

– В Лебяжий фьорд. Не совсем там, подальше от моря, ну, выше по Сванэльву…

– Чтобы я мимо не ездил! – догадался Торвард и криво усмехнулся.

– Наверное, так. Говорят, хороший хозяин. Дала за ней приданого две коровы, серебра полмарки и всякого тряпья.

– Ну, пусть живут.

– А ты там у уладов какую-нибудь красавицу нашел? – ревниво спросила Сэла, не одобрявшая легкости, с которой Торвард навек простился со своей величайшей (за последний год) любовью.

– Да была там одна девочка… – Торвард сын Торбранда имел способность находить себе «одну девочку» где угодно. – Хорошенькая такая. Дочь местного одного… Но она вбила себе в голову, что выйдет замуж только за конунга, а я никак не мог ей ответить, когда стану… Ничего себе совпадение! Если бы знать… – Он осекся. – Ну, хочешь вместо Торы? – Торвард шутливо обнял Сэлу, но она видела, что он думает не о любви и не о дочке рыбака Хумре, которую его мать, кюна Хёрдис, посчитала неподходящей подругой для него теперь, когда он сделался конунгом.

В ответ Сэла только покачала головой. Несмотря на свое скромное происхождение, она была существом гордым и независимым, и ей не хотелось стать одной из вереницы Торвардовых подруг, которых через некоторое время снабжали приданым и выдавали замуж.

– Теперь тебе нужна настоящая невеста, – заметила она. – Еще какая-нибудь дочь конунга.

– Да, – отозвался Торвард, но думал вовсе не о девушках.

По привычке он еще пытался шутить и вести себя как обычно, чтобы дружина не видела, как плохо вождю, но по мере того как он осознавал произошедшее, в груди нарастала боль, от которой перехватывало дыхание. В мыслях теснили друг друга два образа: отец и Хельги ярл. Отца он любил и почитал, даже не задумываясь о том времени, когда сам займет его место. Они различались между собой, как бурное пламя и тихий, холодный, но глубокий ручей; Торвард со всеми своими мыслями, чувствами, порывами и побуждениями всегда был на виду, а о мыслях и чувствах его отца не знал и не догадывался ни один человек, не исключая и проницательной кюны Хёрдис. Но Торбранд конунг, будучи человеком очень умным, никогда не пытался обламывать буйный нрав сына и переделывать его по себе: он знал, что в Торварде кипит та же неукротимая сила, что направляла по жизни его мать, и самое лучшее – дать этой силе изливаться беспрепятственно. Торбранд конунг никогда не ограничивал свободы сына искать себе славы в Морском Пути и на островах, спокойно принимал его частые, пылкие и в основном краткосрочные увлечения девушками, охотно уступал наследнику наиболее утомительные обязанности – вроде сбора дани или охоты на «морских конунгов», тревоживших берега. И они жили душа в душу; не будучи властолюбив, Торвард не стремился к престолу конунга, повелевал своей ближней дружиной, которую набирал с четырнадцати лет, а с шестнадцати уже полностью содержал сам, и в свою очередь был предан отцу, ум и опыт которого высоко ценил.

Привыкнув считать отца непобедимым, Торвард сейчас испытывал такое же потрясение, как если бы Мировая Змея, в нарушение всех пророчеств, взяла бы да и сожрала Тора прямо сейчас. Внезапная потеря оглушила его, и сейчас ему казалось, что он непрерывно падает в какую-то гулкую, белую пропасть, в которой нет даже воздуха. Новое положение, новые обязанности и новая ответственность придавили его, весь мир зашатался, так что даже доски палубы под ногами стали казаться какой-то очень ненадежной опорой.