– Раздор есть дурное дело, мы не хотим раздор, – убеждал Асмунд Милуту, видя его колебания. – Мы дадим подарки за обиду и будем все иметь добрый мир. Да?

– Мира, говоришь, хотите? – отозвался Милута, когда варяг умолк.

Внешне оставаясь невозмутимым, в душе он был доволен, что все так хорошо складывается. Ни Спех, ни Милута не могли считать свое дело правым, ведь Спех ударил первым. То, что варяги сами пришли мириться, избавляло купца от многих хлопот и при этом позволяло не уронить своей чести. Мельком вспомнив Тармо, Милута порадовался, что чудской старейшина уже уехал – при нем примирению не бывать.

– И у нас говорят: худой мир лучше доброй ссоры, – недолго подумав, продолжил Милута. – Мы с тобой люди торговые, нам раздоры ни к чему.

– Не худой мир – добрый мир! – Радуясь, что русский купец не отвергает его предложения, Асмунд дружески положил руку на плечо Милуте. – Добрый мир будет!

– На доброе слово и ответ добрый. Мир – так мир! Будьте нашими гостями!

Варяги радостно загомонили, выложили принесенные подарки: хозяину – вино в еловой бочке, а Спеху – новый красный плащ и шапку с шелковой отделкой. Против такого подарка недавний гончар не мог устоять. Подувшись еще немного, Спех сменил гнев на милость и сел со всеми за стол.

Загляде пришлось бросить свой горох и помогать отцу принимать гостей. Сбегав в горницу, она переоделась, наскоро переплела косу, надела серебряные уборы. Когда она вернулась в клеть и стала помогать Зимане подавать угощение, внимание гостей обратилось на нее. Она замечала, что варяги рассматривают ее, спрашивают о ней друг друга и своего предводителя.

– Се есть дочь твоя? – осведомился Асмунд у Милуты.

– Дочь моя, – с родительской гордостью подтвердил Милута.

– Боги дали тебе дочь вельми красиву ликом, добру нравом и разумом, – хвалил Асмунд, глядя, как Загляда расставляет на столе блюда с пирогами. – Она принесет тебе хорошую родню. Как ее имя?

– Заглядой прозываем.

Асмунд подумал немного и одобрительно закивал.

– Да, се есть доброе имя! Я понял: краса ее есть заглядение!

Внимание чужеземцев смущало Загляду, и она почти не поднимала глаз, но гости держались дружелюбно и уважительно, ели и пили, хвалили гостеприимство хозяина.

Тормод, великий любитель застолий, поднялся, держа в руке большой турий рог, окованный серебром по краям и наполненный медом, и нараспев произнес мирный обет, сам себя переводя с северного языка на словенский:

 
Провозглашаю мир
Между всеми людьми,
А прежде всего
Между сидящим здесь мужем по имени Снэульв
И мужем по имени Спех!
Между всеми людьми из Свеаланда
И людьми из Альдейгьи.
Провозглашаю мир,
Полный и нерушимый,
От имени наших
Товарищей и сотрапезников,
Жен и мужей,
Взрослых и отроков!
 

Турий рог пустили по кругу, гости и хозяева пили мед и обещали дружбу каждый на своем языке. Даже Спех, довольный, что его так торжественно назвали мужем, а не отроком, заговорил вместе со всеми. Кроме Асмунда, никто из свеев не мог свободно объясняться по-словенски, но с помощью Тормода застольная беседа завязалась, к общему удовольствию.

Только сам виновник прошедшей ссоры оставался как бы в стороне от общего веселья. Загляда давно заметила в числе гостей того высокого парня, с которым Спех так бесславно подрался. Он один еще вызывал у нее настороженность. От его худощавой угловатой фигуры веяло недружелюбием и холодностью, он казался темным пятном раздора среди общего примирения. Даже подавая на стол, Загляда не решалась к нему приблизиться и не подходила к тому концу стола.

– Слышишь, душа моя? – обратился к ней отец. – Уж драка – так с размаху, уж пир – так на весь мир. Поди меду ему налей, может, подобреет.

Асмунд обрадовался – если дочь хозяина поднесет обидчику мед, это будет значить, что обида прощена и мир восстановлен полностью.

Загляда оробела на миг, услышав, что велит ей отец, но отказаться не смогла. Она взяла у отца заздравный рог, налила в него меда из кувшина – меньше половины, чтобы не ударило в голову, – и приблизилась к дальнему концу стола, где сидел Снэульв. Глядя, как она идет к нему, он медленно поднялся и стоял, возвышаясь над всеми сидящими за столом, высокий и прямой, как молодой ясень. Варяги и русы в палате затихли, глядя на них. Загляда сейчас была особенно хороша: в своей нарядной рубахе она походила на красный цветок; на груди ее пестрели бусы в три ряда – из золотистого янтаря, рыжего сердолика и прозрачного хрусталя, серебро блестело на висках и на руках, золотистые искры от огня на очаге пробегали в косе, а лицо с румяными щеками, красивыми темными бровями и чуть вздернутым аккуратным носом было красиво той славянской красотой, которая много веков пленяет гостей с полудня и полуночи.

Подойдя к Снэульву на шаг, Загляда остановилась, держа рог обеими руками, подняла голову, дивясь про себя его высокому росту. Там, на торгу, первое впечатление не сильно ее обмануло, и сейчас она не назвала бы его красивым: брови чересчур светлые, почти незаметные, рот широк, а подбородок жесток и угловат. Взгляд у него был пристальным, пронзительным, но умным и внимательным. В глазах его отражалось недоверие: неужели дочь хозяина и правда оказывает ему, обидчику, такую честь?

И не на почетный рог в ее руках он смотрел, а в глаза ей. И что-то перевернулось в нем, стены клети качнулись; из серо-голубых глаз славянской девушки на него глянула мать, оставшаяся за морем, в чужом доме, сестренка Тюра, и девушка эта показалась Снэульву такой же родной и близкой, как они. С ней он уже не чувствовал себя одиноким в чужой стране, какая-то новая огромная сила поднималась и росла в его груди от того, что она стояла перед ним и не сводила с него взора. И только одного хотелось Снэульву в этот миг – быть любимым этой девушкой, даже имени которой он еще не знал. Так хотелось, что, казалось, пошел бы грудью наперекор ревущему ледолому.

А Загляда смотрела ему в лицо, стараясь хоть чуть-чуть понять того, кому пришлось подать заздравный рог, найти какие-то слова, которые до него дошли бы. Она не хотела произносить пустых слов, ведь заздравный рог отнесет речь прямо к крыльцу богов, но как предложить мир и дружбу этому чужаку? Мгновения бежали мимо них, Загляда держала рог с медом, не замечая его тяжести, забыв, что все чего-то ждут.

Рядом раздался веселый возглас по-варяжски. Девушка опомнилась, опустила глаза, постаралась собраться с мыслями, снова взглянула на свея и сказала, протягивая ему рог:

– Прими наше угощение, и пусть дружба наша будет крепка, пока свет белый стоит! Пусть и мы, и племена наши всегда в мире живут и горя друг от друга не знают!

От волнения она заговорила по-словенски, потом опомнилась, что он едва ли ее понимает, но переиначиваться было уже поздно. Вокруг зазвучали одобрительные возгласы: варягам понравилась ее речь, даже тем, кто не понял слов. Красивая юная девушка с заздравным рогом – чего ж тут не понять?

Снэульв взял рог у нее из рук, хотел что-то сказать, но не нашелся и молча поднес рог к губам. Загляда смотрела, как он пьет, с веселым азартом – она, хозяйка, знала крепость своего меда. И рог за считанные мгновения оказался опрокинутым, русы и свеи одобрительно закричали, Снэульв поднял перевернутый пустой рог над головой и улыбнулся Загляде, и она улыбнулась в ответ. Она уже забыла, как сердилась на него, и теперь видела, что он не зверь. Ее прежняя неприязнь сменилась сильным любопытством, ей захотелось узнать его получше.

А хозяева и гости вокруг радостно гомонили, стучали рогами и чашами, хлопали друг друга по плечам. Загляда отошла, и Снэульв проводил ее глазами. Ей не хотелось уходить, как будто неведомая могучая сила привязала ее к нему, и теперь она изо всей толпы видела его одного и, даже отвернувшись, чувствовала его спиной, затылком. В глубине в ней возникла непонятная дрожь, от которой было и неловко, и весело разом. Загляде хотелось спрятаться, чтобы никто не видел ее глаз, но еще больше хотелось вернуться туда, где сидел он. Стараясь отвлечься, она усердно угощала гостей и Милутиных людей. Но и проходя мимо столов с блюдами и кувшинами, Загляда всякий раз чувствовала на себе взгляд Снэульва, и это согревало и воодушевляло ее.

Она не замечала, что довольно многие в палате видят, как они переглядываются. Спех от этих наблюдений сделался мрачнее тучи, а Асмунд, напротив, развеселился. Умный купец понимал, что Милута ни в чем не откажет своей дочери, а Снэульву весьма пригодится ее заступничество.

Очень скоро разговор зашел о том, что волновало почти всех торговых гостей, ходивших через Варяжское море.

– Не видали ли вы Ерика, как через море плыли? – стал расспрашивать Милута. – Говорят, он опять разбойничает, как и в прошлое лето.

– Я не видел его, Кристус уберег меня, а Ньерд дал мне дорогу мимо его кораблей! – ответил Асмунд, одной рукой сотворяя знак креста, а другой касаясь оберега на груди, незаметного под одеждой. – Но я видел много людей, которые встречались с ним. И никто не желал бы этой встречи еще раз!

– Откуда же он такой взялся? – спрашивал Осеня. – Что же ваши-то варяжские князья не уймут его?

– Это легче сказать, чем сделать! – Асмунд покачал головой. – У него такая дружина, что многие конунги хотят иметь такую. И родом он не хуже других. Пусть Тормод расскажет.

Что-что, а рассказывать Тормода не приходилось долго упрашивать.

– Про Эйрика ярла можно говорить много! – охотно откликнулся корабельщик. – Его мать была низкого рода – она не жена Хакона ярла, его отца, нет, – но сам Эйрик имеет нрав настоящего конунга. Когда ему сравнялось десять зим, его обидел родич Хакона ярла, Скафти, не хотел дать хорошее место его ладье. А на другое лето Эйрик имел свою дружину. Он встретил в море Скафти, и меж ними случилась битва. И Скафти был убит в той битве. А еще через лето Эйрик имел свою землю и правил как ярл.

– В двенадцать лет? – Милута с трудом мог в это поверить.

– Да! У Вальдамара конунга сыновья не правят так рано, – сказал Тормод, гордясь своим соплеменником.

Загляда старалась слушать Тормода, но взгляд и внимание ее неудержимо притягивались к Снэульву. В чертах его лица было видно, что он из сыновей совсем другого народа, что он вырос среди иных обычаев и говорит на другом языке, но эта печать чужеземного рождения не пугала, как пугает всякий чужак. Но даже крошечное родимое пятнышко над правым уголком рта уже казалась Загляде красивым и необыкновенно значительным. Теперь она разглядела, что его светлые, как лен, волосы отливают серебром и мягкими колечками лежат на высоком лбу, а на прямом носу золотятся крошечные пятнышки веснушек. Непонятно, почему все это так нравилось ей, как будто этот длинный свей был единственным парнем на свете.

– Потом Эйрик ярл прославил себя в битве с йомсвикингами, – продолжал тем временем Тормод. – Викинги из Йомсборга – очень дурные люди, они разоряли Норэйг, а Эйрик ярл защищал свою землю. Он убил много йомсвикингов, но подарил жизнь всем, кто попал к нему в полон. Он – славный ярл, смелый и щедрый. Он богат удачей, а потому все хотят ему служить. А какой знатный корабль он имеет! – Тормод мечтательно закатил глаза. – Его называют «Барди». Его нос и корма обиты железом до самой воды.

– Зачем же он в разбой подался? – спросил Милута. – Наши-то князья вашу землю не разоряют. Вот, рассказывают, что на Киевщине от печенегов людям житья нет, но печенеги хоть от голода в набеги ходят, а ваши-то зачем?

– Наши зачем? – Тормод удивился его вопросу. – Везде одно – голод.

– Разве и у вас голодно живут? – удивился в свой черед Спех. Варяжские купцы и гриди, которых ему случалось видеть, были одеты и вооружены как люди с достатком.

– О-о! – протянул Тормод в ответ. – В Норэйг всякий, кто имеет четыре коровы, есть богатый бонд. А бедный… а бедный в голодный год несет своих детей в лес.

– Зачем?

– Дома их нечем кормить. У вас есть такой обычай?

– Нет, – содрогнувшись, ответил Спех. В доме отца ему не раз случалось голодать, но любой гончар раньше умер бы сам, чем обрек на голодную смерть своих детей.

– А у нас есть, – продолжал Тормод. – И еще другой. Графгангс менн – обреченный на могилу, ты знаешь? Когда бедному человеку нечем кормить своих детей, он должен вырыть могилу и положить их туда, чтобы они там умерли. Когда все умрут и останется один, последний, богатый человек возьмет его к себе и будет кормить.

– Не может быть! – Загляда не могла поверить в такой ужасающий обычай. Раньше Тормод не рассказывал ей ничего подобного. – Да как же можно своих детей живыми в могилу класть?!

– Можно, – спокойно и немного печально ответил Тормод, глядя в ее взволнованно блестящие глаза. – Я сам есть такой последний ребенок. Но моя удача была со мной, и теперь я живой.

Загляда качала головой, жалея варягов, у которых суровая жизнь породила такие обычаи. Подумать страшно – Тормод мог бы умереть в яме маленьким и она никогда не увидела бы его, не играла бы вырезанными им игрушками, не слушала бы вечерами его пугающих и увлекательных сказаний про Фенрира-Волка и три его цепи, про Тора и змею, такую огромную, что ее называют Пояс Земли… И не учил бы он ее языку северных людей – «норрёна мол», – сначала просто показывая на разные вещи: гребешок – кам, котел – кетиль, нож – книв… А потом, когда она стала понимать, не рассказывал бы стихов, в которых сам Всеотец Один учил людей мудрости. «Вин сином скаль мад вин вера» – «В дружбе нужно быть верным другу»… Целый мир умер бы вместе с ним в той мерзкой полузаснеженной яме, среди закоченевших детских тел… Загляда задрожала, как будто ее облили ледяной водой, слезы сами собой накатились на глаза. Никого не замечая, она через всю клеть подбежала к Тормоду и уткнулась лицом ему в плечо. Ей показалось вдруг, что без него и сама она не жила бы на свете. И уж точно была бы совсем не такой, какой стала. Тормод понял; обняв Загляду за плечи, он утешающе поцеловал ее в лоб. Видя ее испуг, он и сам заново обрадовался, что выжил. Когда человек кому-то нужен, он уж верно живет на свете не зря.

Кто-то позвал Тормода из другого конца палаты, и он ушел помочь договориться. А Загляда посмотрела на Снэульва, махнула рукой на чужие взгляды – пусть смотрят, кому любопытно! – и подошла к нему. Снэульв с готовностью подвинулся, давая ей место на скамье. Он не был настолько неучтив, чтобы ловить за руки хозяйскую дочь, но очень обрадовался тому, что она сама подошла.

– Ты очень сердита на меня? – спросил он, не надеясь, что девушка поймет, а просто желая сказать ей хоть что-нибудь.

– А ты в каждом новом городе начинаешь с драки? – в ответ спросила Загляда по-варяжски.

– Кто тебя учил языку? – Снэульв изумленно поднял светлые брови.

– Тормод. – Загляда показала на корабельщика. – Он живет у нас. И моя мать по-северному знала.

– А этот, – Снэульв кивнул на хмурого Спеха, – тоже живет у вас?

– Да. Он – человек моего отца.

– Он не брат тебе?

– Нет.

– И не жених?

– Вот еще! – в негодовании по-словенски воскликнула Загляда, но Снэульв понял ее и улыбнулся, вздохнул с облегчением, даже рассмеялся от радости.

– Тогда я больше не буду его бить! – великодушно пообещал он, и Загляда расхохоталась.

Снэульв рассмеялся вместе с ней и взял ее за руку. И Загляда не отняла руки; ей было приятно прикосновение его крепкой теплой руки. Только вот ладонь его оказалась какой-то очень жесткой, совсем как у Тормода. В удивлении Загляда опустила глаза. Сообразив, в чем дело, Снэульв предъявил ей ладонь. Таких мозолей даже у Тормода не было.

– Если ты дружна с корабельным мастером, то, наверное, видела весла? – спросил Снэульв, поняв ее недоумение. Оно его даже позабавило. Девушки Свеаланда такому не удивляются.

– Весла? Да кто же их не видел? – Загляда удивилась его вопросу.

– Я говорю про весла морских кораблей. Не тех лодочек, на каких ходят по вашим рекам.

– Я видела морские корабли. – Загляда, подумав, кивнула. – Дреки. Они к нам заходят, но я видела. Но ты…

Свей был совсем молод, на два-три года старше ее самой. Когда же он успел?

– А во сколько зим ваши люди берут сыновей в походы? – спросил он, снова поняв ее раньше, чем она задала вопрос.

– В двенадцать.

– И меня отец взял на корабль на двенадцатую зиму. То есть семь зим назад. Ну ладно, это было давно. – Снэульву, видно, захотелось переменить разговор, и он неожиданно спросил: – Ты помнишь тот день на торгу?

– Помню, – немного растерянно ответила Загляда. Она не поняла, для чего поминать старое, которое решено предать забвению.

– Тогда ты помнишь, что первым словом, которое ты от меня услышала, было мое имя. А я сижу у тебя в гостях уже довольно давно, но твоего имени не слышал. Может быть, ты забыла? Так я повторю. Меня зовут Снэульв, сын Эйольва.

– Снэ-ульв, – раздельно повторила Загляда, по привычке пытаясь разгадать смысл имени. – Снежный Волк?

– Да. Я родился зимой, незадолго до йоля.

Загляда вспомнила, как говорят: воинов рождают весна, лето и осень, а зима рождает жрецов. Видно, варяжские земли рождают воинов круглый год, ибо сидящий перед ней высокий парень родился воином, и только воином. И телом, и духом он был приспособлен к битвам, как волк приспособлен для охоты в лесу. Даже Спех понял бы это, если бы успел тогда на торгу получше его разглядеть.

– А у моего отца было прозвище Волк, – добавил Снэульв, как будто угадал ее мысли.

– Было? – значительно спросила Загляда. – Он умер?

– Его убили, – коротко ответил Снэульв.

Загляда тревожно заглянула ему в глаза – в ее душе еще не утихла боль от смерти матери, и она испугалась, что затронула в душе свея больное место. Но он выдержал ее взгляд твердо и спокойно. И Загляда без слов поняла все – что отец Снэульва погиб от рук убийцы и был отомщен и что сидящий возле нее молодой свей может открыто, не стыдясь смотреть в глаза кому угодно. Загляде вдруг стало неуютно, захотелось даже высвободить руку из его руки, отнявшей чью-то жизнь. Возникшее доверие и приязнь покачнулись, но тут же она упрекнула себя: если бы отец его не был отомщен, то гость их заслужил бы звание труса. И ни одна девушка, желающая видеть своих будущих сыновей настоящими мужчинами, не подала бы ему руки!

– Так я не слышал твоего имени, – напомнил ей Снэульв. – Или это тайна и мне нельзя ее знать?

– Почему? Заглядой меня зовут.

Загляда снова подняла на него глаза, и его спокойный взгляд успокоил ее. Человек с нечистой душой не может так смотреть.

– Саг-лейд, – с трудом повторил Снэульв. – Так сразу и не скажешь.

– Я зову ее Береза Серебра! – подсказал Тормод, неведомо как оказавшийся возле них. – Посмотри, если у тебя есть глаза, разве она не лучше всех дев в землях Гардов?

– Ну, всех здешних дев я еще не видел, – улыбаясь, произнес Снэульв, и Загляда смущенно опустила глаза. – Но из тех, что я видел, она лучше всех!

Прощались варяги и ладожане как лучшие друзья, и Асмунд взял с Милуты слово, что через шесть дней купец вместе со своими людьми будет гостем на Варяжской улице, где он остановился со своей дружиной.

– У нас еще говорят: у каждого есть друг среди недругов, – бормотал захмелевший Асмунд на прощание Милуте, тяжело опираясь на плечо товарища. – Словене и норманны не всегда были друзья, но пусть у всякого из нас будет хоть один друг среди недругов. Мы сегодня выпили много меда, но еще больше я хочу выпить за это!

Снэульв шел последним, и Загляда провожала его глазами. Ни слова об этом не сказав, оба они верили, что встретятся снова. Скоро встретятся!