– Спасибо, Угрянка. – Лютомер опустил пальцы в воду, будто погладил кого-то по волосам. – Да не иссякнут воды твои, покуда стоит Мер-Дуб!

– И ты будь здоров, сын Велеса!

Лютомер снова поднялся на поляну. Берегиня Угрянка, дух и хозяйка реки Угры, только подтвердила его собственные догадки. Надо быть совсем дураком, чтобы не догадаться! Его сестер увезли вятичи. И зачем – тоже было ясно. Понимая, что не уговорит угрян добром, Доброслав решил заставить их силой.

Доброслав сам не знал, чем рисковал. С тем же успехом он мог украсть то яйцо с иглой внутри и надеяться, что хозяин смирится с пропажей.

Лютомер смотрел на воду, и Лютава стояла перед его мысленным взором как наяву – ее загорелое скуластое лицо, ее яркие серые глаза, длинная русая коса, крепкие руки с серебряными витыми перстеньками.

Отвернувшись от людей, Лютомер сжал зубы, стараясь усмирить чувства и сосредоточиться. Глаза заволакивало багряной пеленой, в горле рождался жгучий спазм, такой знакомый и жуткий, потому что угасить его можно только одним средством – горячей, еще живой кровью врага. Никакой водой этот пожар не потушишь. Кости напряглись, мышцы и суставы плавились, готовясь перелиться совсем в другую форму, сделать человека зверем…

Но Лютомер напрягся, сдерживая порыв, стиснул зубы и ждал, пока схлынет яростный туман и вернется способность соображать здраво. Врага здесь нет, он ушел. И волком его не догнать, не вцепиться в горло. Здесь нужна не звериная сила и ярость. Нужен человеческий разум, расчет и осторожность, чтобы вырвать сестер из рук врага, не повредив им.

Тут-то и подоспел князь с прочими Ратиславичами. Лютомер не прислушивался к гомону, крику, спорам и возгласам. Он уже знал главное. Гостиловский княжич Доброслав все же добился своего – на Угре будут собирать войско.

* * *

До Купалы оставалось всего ничего, но молодежь засела дома. По округе стремительно разлетались слухи, что вчера на ночном гулянье случилось что-то нехорошее – то ли нечисть кого-то унесла, то ли утонул кто (что, впрочем, то же самое).

Беглецы выиграли целую ночь и запаслись заложниками, поэтому мчаться за ними сломя голову не имело смысла. Уже прибыли многие старейшины. Почти во всех жилищах Ратиславля появились постояльцы – дальние родичи из весей, рассеянных по Угре и ее притокам. На той же луговине, где недавно жили вятичи, снова появились шатры. Конечно, собирать всех взрослых мужчин племени, как делалось в прежние века, было и невозможно, и не нужно, каждый род присылал одного-двух человек.

Князь Вершина не спал ночами от беспокойства за двух старших дочерей, но от поспешных действий воздержался. Произошедшее, а главное, возможные последствия могли затронуть не только княжеский род, а все племя угрян, поэтому принимать решение могло только вече.

Вече собралось у Перунова дуба. В Ратиславле существовало предание, что сам Ратислав Старый по дороге на восток остановился ночевать поблизости от старого, заброшенного голядского городища, а во сне ему явился Перун и повелел поселиться здесь. В благодарность Ратислав немедленно после пробуждения отправился в лес, вырыл красивый молодой дубок, на плечах притащил его на вершину холма вместе со здоровенным комом земли и там посадил – вот какой силищи был человек! Дубок прижился на холме, а Ратиславов род – на старом городище. С тех пор Перунов дуб и род Ратиславичей росли и крепли наперегонки, а потомки Ратислава приносили жертвы Перуну, развешивая их на ветвях или раскладывая у корней, собирались возле старого дерева на вече или на суд.

По важным случаям сюда выносили скамью для князя – престол – и ставили у подножия дуба, в тени ветвей и под взглядом Перуна. Остальные участники зимой стояли, летом рассаживались прямо на земле; желающие сказать слово выходили к дубу. С полдесятка молодых и крепких княжьих родичей стояли по сторонам дерева, готовые, если придется, унять драку несогласных между собой.

Явился и Лютомер, как глава бойников, в сопровождении четырех своих старшин. Как положено при выходе «в белый свет», оружия они с собой не взяли, но их накидки из волчьих шкур мехом наружу сами производили грозное впечатление. Устроились поодаль, на самой опушке: сидя тесной стайкой среди зелени ветвей, бойники казались посланцами самого леса.

Угрянам предстояло решить, за кем идти: за смолянской княгиней Избраной или за гостиловским князем Святомером. Находились и такие, что увидели удобный случай зажить сами по себе: опасности независимого сущестования скоро забываются, и начинает казаться, что сами-то мы собой управим куда лучше, чем эти там… Но и сложности этот путь таил немалые, на что князю быстро указали.

– А ну как Велеборова дочь на столе усидит и нас придет наказывать за непокорство? – спросил старейшина Даровой.

Его городок, Селиборль, стоял в верховьях Угры, в непосредственной близи от смолянских земель, а значит, в случае войны со смолянами он пострадал бы первым.

– Смоляне – еще что! – вслед за ним слова затребовал Благота, живший в верховьях реки Рессы, на рубежах с дешнянскими кривичами. – А вдруг так выйдет, что князь Бранемер со своим племенем то же самое удумает и воевать нас придет?

– А то еще и оба разом! – в досаде крякнул дед Перелом.

– Этого еще мало! – воскликнул Турогнев, младший сын старика Велетура. – Смоляне – раз, дешняне – два! А еще ведь Святомер гостиловский есть! Нехорошо его сын от нас ушел, не по-доброму! Зло он на нас затаил! Того гляди – летом хазар и без нас разобьют. А зимой, как реки встанут, пойдут вятичи на нас, за обиду мстить, что не помогли супротив хазар! А мы тут со смолянами да дешнянами ратимся. Пропадем совсем, сохраните нас чуры! Сядут вятичи на наших селищах, как мы на голядских сели, от угрян даже имени не останется.

– Ну, брате, ты уж дугу перегнул! – в досаде ответил князь. Ему были хорошо видны удрученные лица угрян, на которых развернутое Турогневом будущее произвело уж слишком тягостное впечатление. – Напророчил тридцать три беды! Смолянам и без нас врагов хватит, и вятичи не дураки, чтобы у нас кровь проливать, когда хазары под боком.

– Да и мы ведь времени терять не станем! – добавил Будояр, глава рода Воловичей. – Я бы, по своему уму, послал людей к Бранемеру дешнянскому. С ним воевать мы не будем, а вот ряд установить, чтобы против иных ворогов помогать друг другу, – самое правильное, я так думаю.

Народ одобрительно загудел. Князь Бранемер дешнянский, владевший землями в верховьях Десны и по Болве, находился в точно таком же положении, что и сам Вершина: обязанный данью смолянам, он после смерти Велебора остался предоставлен сам себе. И уж конечно он обрадуется союзнику, который поможет ему сохранить независимость.

– Это верно, но от Святки мы так просто не отделаемся! – сказал Честослав, брат Любовиды. – Ведь княжич Доброслав не просто так уехал. Он, как медведь свирепый из стада, двух овечек драгоценных у нас увез! Двух дочерей княжеских старших, от знатных матерей рожденных – Лютаву, дочь Велезоры, и Молиславу, племянницу мою!

Вече загудело в негодовании. В основном все уже слышали о прискорбном происшествии, но что с этим делать, никто не знал.

– Зачем они ему понадобились, он же вроде женатый? – недоумевал кто-то. – Я его видел, он в шапке был^[7].

– Да у него братьев молодых четверо, или пятеро, или сколько их там Святомер наплодил! Вот и забрал наших девок.

– Все же нехорошо – уводом! У нас, кто поумнее, так не делают, разве что совсем глупый парень!

– Да не в этом дело! Ты сам-то, Ржанко, за ум возьмись! Если наши княжны в их роду замужем, то как же мы им не поможем? Придется воевать, коли они нам родня, деваться некуда! Родне не помочь в таком деле – чуры нас проклянут!

Переждав первый всплеск волнения, Вершина снова поднялся со скамьи, и старейшины принялись унимать друг друга, чтобы его услышать.

– Моих дочерей увезли из дома силой, тайком, обманув наше доверие, – заговорил он. – Я такого бесчестья роду допустить не могу.

– Уж если увезли, то не воротишь! – горестно воскликнул Честослав. – Теперь надо приданое собирать, чтоб им там, в вятичах, честь и уважение было. А то будут держать как холопок, в услужении у старших жен – куда ж это годится! Давай, я сам поеду.

– Не позволим! – рявкнул Богорад. – Это что же – у нас будут девок воровать, а мы еще приданым приплачивать! Много таких охотников найдется, не напасешься на всех! Приходите, дескать, лиходеи, берите детей наших, жен наших, скотину и что хотите, мы вам рады! Не бывать! – Он гневно взмахнул тяжелым кулаком. – Я князю говорил, Ратиславичам всем говорил и вам, угряне, скажу! Войско надо собирать, девок отбить, а обидчикам голову с плеч снять! Предки завещали: за такое – мстить кровью!

Вече волновалось и шумело. Старинный обычай требовал кровной мести за похищение знатных женщин, бесчестившее весь род, но мысль о войне с князьями вятичей смущала. Оба исхода дела не радовали: если смириться с тем, что две княжеские дочери входят в род Святомера гостиловского, то придется воевать с хазарами, а если не смириться – то с самими вятичами.

– Эх, не уберег ты дочерей, Братомерович, а тут нам всем такая беда! – крякнул старейшина Званец.

– Так вятичи же с хазарами воюют? – подал голос старейшина рода Залешан, Головня. – А вот когда они на хазар уйдут, тут бы нам и ударить! Чего теряться-то? Они нас обидели, как волки в ночи, а мы что же? Малыми силами, скрытно подойти – девок вернуть, за обиду отомстить, а то и прихватить чего-нибудь… Нам тоже пригодится…

– Да у нас же бойники есть! – вспомнил Будояр и кивнул на Лютомера, сидевшего на траве впереди своих побратимов. – Малыми силами, да скрытно! Самое для них дело!

– Да и кому, как не Лютомеру! – подхватил Дерюга. – Ведь его родную сестру увезли, дочь его матери!

– Волхву увезли, волкам за нее и мстить!

Князь вопросительно посмотрел на Лютомера, и тот, взглядом испросив у отца разрешения заговорить, шагнул вперед. Словно цветы-нивяницы под порывом ветра, все лица на широкой поляне обратились к нему.

– Верно говорите, мужи угренские! – Лютомер слегка поклонился, разом признавая правоту людей и свою вину. – Я виноват, не распознал замыслы черные у тех, кого князь как гостей в своем доме принял. Не уберег я сестер, мне их и вызволять. Поеду за ними сам с моими побратимами.

Угряне гулом и криками выразили одобрение.

– И правда, поезжай. – Князь кивнул. – Может, и проберетесь как-нибудь, пока вятичи хазарами заняты будут. Что хочешь делай, но сестер верни и клятв Святке никаких не давай.

– Мстить надо! – требовал Богорад, рассекая воздух тяжелым кулаком.

– Успеем! – с твердостью отвечал ему Вершина. – Месть не ржавеет, не черствеет. Вот выберем время получше – и ударим. А в лишнюю драку ввязываться, пока не знаем, откуда еще беды ждать, – глупо это, Богоня, брат ты мой!

Решив самое сложное, угряне приободрились, и дело пошло веселее. Одобрили решение послать Русилу и Радяту в смолянские земли, а заодно положили снарядить такое же посольство в земли дешнянских кривичей. Посла искали недолго – Благота приходился Ратиславичам родней, жил на рубежах дешнянских земель и хорошо разбирался в тамошних делах.

– Только уж обожду, как там с княжнами обернется, – говорил он. – А то если не выйдет дело, что же я Бранемеру говорить буду?

Все прочее теперь зависело от того, сумеет ли Лютомер вернуть сестер домой, не связывая угрян союзом с вятичами. А если не сумеет – ни Бранемер дешнянский, ни кто-то другой не станет разговаривать с угренским князем, впавшим в зависимость от чужого рода и чужой воли.

* * *

Выступить перед всеми угрянами у Хвалиса не хватило духу, да и не имел он, отрок, на это права без согласия отца. Но когда вече разошлось, вечером в избе матери он наконец объявил, что тоже хочет идти в поход. После того как Доброслав уехал не один, а прихватив двух девушек, чего и сам Хвалис не предвидел, просить войско для помощи вятичам, как он раньше намеревался, было бы чистым безумием. Но и остаться в стороне, раз нацелившись действовать, он уже не хотел и даже не стал дожидаться советов Галицы.

– Позволь и мне на Оку пойти, отец, – сказал он. – Моих сестер увезли, семью обесчестили, а я тоже не баба, чтобы дома сидеть. Хочу тоже за честь рода постоять.

Он с трудом находил слова, стараясь задавить сомнения, правильно ли поступает. А вдруг гостиловский княжич вольно или невольно проговорится о том, кто побудил его бежать? Но и просто ждать было мучительно: Хвалису не давала покоя мысль, что эти двое, Доброслав и Лютомер, каждый из которых по-своему представлял для него опасность, встретятся там, вдали, а он даже не сможет узнать, как у них складываются дела.

– Сокол ты мой! – Князь в первый миг удивился, а потом обрадовался и в воодушевлении обнял своего любимца. – Молодец! Ты меня прости, я сам о тебе не подумал сразу! Конечно, и ты у меня удалец хоть куда! Не выпадало тебе случая крылья расправить, так теперь есть! Поезжай, да будут с тобой Перун и Макошь!

Бывший при этом Толигнев кивал с довольным видом. Вместе с воспитанником в путь придется снаряжаться и ему, но Толига, не трусливого десятка, был совсем не прочь развеяться и показать, что и сам чего-то еще стоит. Это был плотный, круглолицый и широкогрудый мужик лет сорока с небольшим; пушистая борода его на щеках была русой, а ниже подбородка в ней белела седина, будто снегом присыпано. Он приходился Вершине дальним родичем через мать, бабу Темяну; как человек мягкосердечный, больше всех в роду жалел Замилю и ее детей. Именно за его старшего сына, Утешу, была выдана дочь Замили, Салика, ныне покойная, и теперь у Толиги имелся с Вершиной общий малец-внучок. Он же обучал Хвалиса, которому не привелось быть в бойниках.

– Да, давно пора соколику нашему себя показать! – приговаривал повеселевший кормилец. – А то ходит он все смурной какой-то, я уж боялся, не сглаз ли…

Собирая любимого сына, князь воодушевился и обрадовался так, будто сам шел в первый поход. Вновь ожили воспоминания о войне на Жиздре, что принесла ему и первую жену-княгиню, и в конце концов – княжий стол. Под разговоры «А помнишь, Толига…» из укладки в клети добыли хороший шлем восточной работы – взятый у того самого купца, который привез на Оку Замилю. К шлему нашлась кольчуга, и Хвалис, облачившись в полный доспех, выглядел истинным воином и мог утешаться мыслью, что у самого Лютомера ничего подобного нет. Правда, в кольчуге и восточном шлеме вид у него стал совсем заморский, но даже Замиля, любуясь им, прослезилась и поверила, что этот поход принесет ее сыну пользу.

Откликнувшись на княжеский призыв, Ратиславичи и жители ближних весей довольно охотно собирались в дружину Хвалислава – в основном те, кто в этот год нового поля не жег и не сеял. У простых людей никаких кольчуг и шлемов, разумеется, не имелось – уж слишком дорог настоящий доспех для того, кому, быть может, и повоевать придется всего один раз в жизни.

– А вот, помню, как при князе Братене с жиздрянами вышла рать, у нас все снарядились, а я молодой был еще, – рассказывал какой-нибудь седой дед молодому кудрявому внуку. – А дядька Вереда мне и говорит: ты, говорит, надень на себя все рубахи, какие есть, сразу, ну, и все какая-никакая защита, а еще, слышь, кожух велел надеть. Ну, я и натянул четыре рубахи свои да кожух, так и пошел. Жарко, неудобно, смешно в кожухе середь лета, сам иду смеюсь. А помогло – вишь, живой вернулся… А князь-то сам и нет… Тогда Братомерович у нас и вокняжился нечаянно…

Из оружия имелись топоры, которыми угряне владели очень ловко, луки и копья. Щиты, хотя бы по одному на каждого, спешно сколачивали на княжьем дворе – для этого собрали всех мужиков, а руководил ими княжеский кузнец Ветрозим. Щит собрать – это не шлем сковать, а умбонов кузнец по приказу предусмотрительного князя заготовил еще раньше, про запас. Съестные припасы тоже имелись: в городце находились большие зерновые ямы, где хранилось жито на этот случай.

Не прошло и пяти дней после веча, как войско выступило в поход.