В тот же день Замиля в сопровождении Толиги и его сыновей отправилась в Корилину весь. Вернулась под вечер – живая, здоровая, плачущая, но весьма обнадеженная. Зимобор принял ее приветливо и охотно согласился на переговоры. Хвалис был жив и только ранен, причем легко: ему тоже досталось топором по шлему, он потерял сознание и в таком виде был найден смолянами. Сейчас он сидел, запертый в овине у Кориловичей. Зимобор готов был обменять его на своего воеводу, но требовал возвращения также Игрельки и двадцать гривен выкупа. Здесь Замиля была сама виновата: дабы придать себе весу в переговорах, она назвалась княгиней угрян, а Хвалиса объявила наследником Вершины. Не желая ссориться с угрянским князем, Зимобор согласился вернуть тому сына и наследника, но, ради уважения к себе, не мог выдать столь ценного пленника без значительного выкупа. Так что Замиля отчасти перехитрила сама себя.

Замиля кинулась считать свое добро: из Ратиславля она вывезла все ценные подарки, полученные от Вершины за двадцать лет. Украшения, цветное платье, дорогая посуда, меха тянули гривен на двенадцать-пятнадцать, а недостающее она отчаянно вымаливала у Держигостя и старейшин округи. Они были не так уж богаты, но ради слез матери несли кто связку мехов, кто пару серебряных заушниц. Было похоже, что Замиля успеет собрать выкуп в оговоренный срок.

Лютомер молчал, но тоже чувствовал, что сам себя перехитрил. Мысль столкнуть лбами Хвалиса и Зимобора была хороша, а много раздумывать о ее последствиях он, охваченный ревностью, не мог. Он давно знал, что рано или поздно сестре придется за кого-то выйти замуж; но ему в голову не приходило, что она будет так близка к тому, чтобы влюбиться.

Впервые в жизни он смотрел в глаза Лютавы и видел там не свое собственное отражение, а образ другого человека. Сердце Лютомера переполняла нерассуждающая ярость зверя, у которого чужак пытается отнять подругу. Окажись в тот миг поблизости сам Зимобор – вцепился бы в горло, и плевать, к чему это приведет. Так пусть Хвалис попробует испытать свою удачу – и удачу Зимобора тоже. Один из них победит, другой проиграет – у него, у Лютомера, в любом случае станет на одного соперника меньше. Он не думал, что ставит под удар землю угрян, которой ему владеть в недалеком будущем. Сейчас он хотел владеть лишь своей сестрой, и пусть Зимобор окажется в ссоре с угрянами – тогда ему не очень-то удастся посвататься к их княжне.

«Но что же ты делаешь? – напоминал откуда-то из глубины памяти голос матери. – Ей так суждено! Она обещана своему духу-покровителю, и…»

«Пес его ешь! – резко отвечал этому голосу Лютомер. – Он ее не получит. Она останется со мной».

Теперь, когда разлука с Лютавой из дела далекого будущего превратилась в событие завтрашнего дня, стоящее на пороге, он понял, что не сможет этого пережить. И если его ждет схватка с Радомиром – ну, так и что? Ему ли бояться схваток? Дух Нави силен, но и его, Князя Волков и сына Велеса, тоже не в дровах нашли!

Замысел его вполне удался, но получил одно неприятное последствие. Зимобор теперь думает, что Замиля – угрянская княгиня, а Хвалис – наследник Вершины. А сам Вершина сейчас совсем не способен прояснить дело. Есть еще родня и старейшины, но если не вмешаться, то Зимобор – старший князь днепровских кривичей – успеет привыкнуть к мысли, что следующий угрянский князь – это Хвалис…

На плечо Лютомера сзади легла ладонь, потом руки обвились вокруг шеи. Не оборачиваясь, он накрыл ее руки у себя на груди своей.

– Что ты задумался? – шепнула Лютава.

– Слишком мы все запутали, – глядя перед собой, ответил Лютомер. Как всегда, присутствие Лютавы успокаивало его и вливало новые силы. – Кольцо… – Он опустил голову и посмотрел на руку Лютавы у себя на груди, где тускло сияло на пальце колечко, сплетенное из брусничного корня, но похожее на отлитое из бронзы. – Не потеряла, вижу.

– Еще бы я потеряла!

– В нем ведь сила Велесова на три приказа? Может, пришло время в дело его пустить?

– Что ты придумал? – Лютава наклонилась, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Хортим! – окликнул он старшего из отроков, который в это время был перед глазами. – Вели нашим собираться. Теперь наш черед к смолянам заглянуть…

* * *

Как ни мало походила Корилина весь на крепость, князь Зимобор не шутя держал оборону. Видимо, он решил сделать остановку, чтобы подлечить раненых и привести дружину в порядок. С десяток распряженных и разгруженных саней вперемешку с поваленными деревьями образовывали вал, отсекающий избы от леса. Со стороны ручья, зимой служившего дорогой, частой цепью горели костры и прохаживались дозорные, снаряженные шлемами, топорами и щитами.

Пленники – Хвалис и еще несколько человек – сидели в Корилином овине, где тоже топилась печка. Бойники видели, как смоляне понесли туда котел с каким-то варевом; у дверей сторожили двое, еще двое прохаживались вокруг. Уже однажды дозорные сменились.

Наблюдая за этим зрелищем с опушки леса на другой стороне ручья, Лютава дрожала, как в лихорадке. С ее братом что-то происходило, и его состояние отражалось на ней, как малейший проблеск света отражается на воде. И не сам Лютомер был тому виной. Что-то очень необычное творилось поблизости – настолько странное, что задевало даже их, немало встречавшихся с Навью.

Стемнело. Они притаились на опушке, шагах в пятидесяти от цепи костров и изб за ними, еще с сумерек, но Зимобор на глаза Лютаве больше не показался. А она очень хотела увидеть его еще раз. Вспоминая ту их единственную встречу, она удивлялась и себе, и ему. Здесь крылась тайна. Теперь, по прошествии времени, Лютава сообразила: в Зимоборе – или рядом с ним – находилась некая особенная сила. Пожалуй, она была права, когда заподозрила, что у него есть очень могущественный дух-покровитель. Вероятно, этому духу Зимобор и обязан своей способностью внушать привязанность и доверие любому. Накрыло даже ее, Лютаву! И чему дивиться, если Лютомер при виде этого потерял голову…

Эта загадочная сила и тревожила, и притягивала их, столь чутких к ветрам Нави. Лютава осторожно потянулась и сжала руку Лютомера. Она уже поняла, какое мучение ему причинило ее невольное восхищение Зимобором и убеждение, что «это он». Ведь это ей встреча обещала осуществление судьбы и открытую дверь в будущее, а ему – самую тяжкую потерю в жизни.

Вспоминалось, как больно задело ее минувшим летом восхищение в глазах Лютомера, когда он смотрел на Семиславу, княгиню верхнеокских вятичей. А ведь он не собирался брать ее в жены! Диво ли, что молодого здорового мужчину влечет к молодой красивой женщине! Ничего особенного между ними тогда не произошло, но сама мысль о том, что другая может потеснить ее в сердце Лютомера, причинила Лютаве такую боль, что она с трудом ее скрыла. Сколько ни корила она себя за недозволенные помыслы – они с Лютомером не могут прожить всю жизнь вдвоем в лесу, рано или поздно им обоим придется подыскать себе другую пару, – некий голос из дремучих глубин твердил: пусть лучше поздно. И сейчас ей уже казалось нелепым собственное увлечение Зимобором. Кто он ей? Что он по сравнению с ее братом?

Лютомер повернул голову и сделал знак Дедиле. Тот махнул бойникам и, пригнувшись, сделал шаг. И два десятка фигур в волчьих шкурах, неразличимые в сумраке зимнего леса, двинулись вперед. Легонько поскрипывал влажный снег под ногами, в руках тускло поблескивали лезвия топоров…

* * *

Теперь они стояли во тьме леса вдвоем. Да еще вокруг них, полукольцом, мерцали зеленоватыми огоньками десяток пар волчьих глаз. Никто не звал их – серые лесные братья сами явились, притянутые тем же ощущением творящейся где-то рядом волшбы. А Лютомер сейчас многократно усилил ее.

В полосе света костров, перед избами Корилиной веси, шло сражение. Стоял крик, вопль и вой. Бойники дрались со смолянскими отроками: выскакивали из темноты, наносили удар, отскакивали… Застыв будто идол, Лютомер не сводил с дерущихся напряженного взгляда. А у смолян двоилось и троилось в глазах: на месте каждого из своих противников они видели нескольких и не знали, какой из трех одновременно наносимых ударов отражать. Пытаясь отбиваться, они били в пустоту; перед глазами мелькало неясное движение, голова кружилась, они падали, сами не зная почему. Иным казалось, что они ранены; острая боль пронзала конечности, смоляне падали, чувствуя горячую кровь на руках и лице. А единственный их настоящий противник был невидим; стоя в снегу под елями, он неслышно шептал что-то, опутывая их чарами морока…

Мощный источник волшбы находился где-то там, в избах. Лютомер поймал лишь брызги этого потока, и ему хватило: без обращения к силе Велеса он легко черпал мощь Нави, поддерживая своих людей и мороча чужих.

– Хвалислав! – орали бойники, и чары превращали десяток голосов в сотню. – Хвалислав, держись, мы идем! Мы спасем тебя!

Эхо звенело над лесом, и мерещилось, что где-то рядом целое войско.

А Лютава тем временем не сводила глаз с дверей овина. Там был Хвалис, запертый и обезоруженный. Она отчетливо понимала: видя, что угряне напали и пытаются освободить знатного пленника, смоляне вполне могут убить его. Замысел Лютомера состоял не в этом, но подобное следствие мог иметь.

– Пора… – выдохнул Лютомер и повернулся к ней.

Положил руки на плечи Лютаве и заглянул ей в глаза.

Перед ней все поплыло. Чуть ли не с детства, едва узнав, что ее брат – оборотень, она и хотела, и боялась того, что сейчас произойдет. И вот пришло ее время.

«У тебя есть кольцо Велеса, которому дана его сила на три приказа, – говорил ей Лютомер. – Я сделаю тебя волчицей. Ты войдешь к Хвалису и укусишь его. И прикажешь обернуться волком. Тогда он будет целиком в моей власти. Пусть побегает на четырех ногах годик-другой. А там видно будет…»

Даже он, отчетливо сознавая, что от Хвалиса пора избавляться, не мог решиться на убийство кровного родича. Им позволено многое, но родовой закон неумолим. Они могли бы оправдаться тем, что Галица уже посягала на их жизнь – засунув заговоренную на смерть иглу в подаренный Лютомеру пояс, – но Замиля и тем более Хвалис не знали об этом, пусть злодейство и послужило бы к их пользе. И Лютомер не мог решиться сам пролить кровь сводного брата, пусть он и надоел ему невыносимо. У него было еще одно, крайнее средство избавиться от заботы.

Наклонившись к лицу сестры, он прижался лбом к ее лбу. И от этого прикосновения Лютава вспыхнула, будто каждая частичка ее тела рванула куда-то вдаль. Мир перевернулся, она растворилась в бездне и мигом собралась вновь, но как-то совсем иначе…

Деревья вокруг взмыли ввысь: теперь ее голова и глаза находились вдвое ближе к земле. Прямо перед глазами она видела снег – более ясно и отчеливо, чем только что, – ветки… хвою… две серые волчьи лапы. В грудь плеснуло множеством неведомых ей доселе запахов, звуки стали отчетливее.

– Беги… – гулко, будто с неба, прозвучало над головой, и чья-то рука мягко ударила ее по спине. – Беги…

Это было как голос божества. Не успев подумать, осознать произошедшее, Лютава устремилась вперед, одновременно ужасаясь непривычной необходимости бежать на четырех лапах и дивясь, до чего же здорово это у нее получается. Ей хотелось хохотать от возбуждения – но этого она не могла. Зато ликующий вой сам рвался из груди, и его она не могла сдержать. Беги… беги… – гудело в ушах, будто сам лес, снег, небо и земля посылали ее вперед. Не оборачиваясь, она всем существом ощущала стоящую позади исполинскую фигуру Велеса – огромного, как вселенная, темного и могучего, как бездна. Он посылал ее вперед, и крошечная капля его силы кипела в ее жилах, чуть не разрывая избытком мощи.

В несколько прыжков она одолела опушку, перепрыгнула ручей, скользнула меж двумя крайними кострами и оказалась перед стоящим на отшибе овином. Дверь была приоткрыта, рядом валялось полузасыпанное снегом тело. Запах сразу сказал ей, что это не свой – кто-то из смолян, и что он легко ранен. Кровяной дух ударил в голову, будто медовая брага, но Лютава помнила, зачем сюда пришла. С непривычки ей приходилось делать огромное усилие, чтобы не выронить из звериной головы человеческую мысль – хотя бы одну-единственную, – не дать завладеть собой звериным помыслам и порывам. Весь остаток ее человеческого разума – скорее тень разума – был сосредоточен на одном.

Хвалис. Найти. Укусить. Позвать за собой и бежать.

Она скользнула в дверь. Внутри было темно, но еще раньше, чем звериный глаз приспособился к темноте, звериный нюх сказал ей обо всем, что здесь есть. Ржаные снопы, солома – наверху, на жердях. Разогретая глина и камень, дымный дух – вон там недавно топленная печь. Люди: пятеро. Один из них стоял возле самой двери, и это был Хвалис.

Невероятно, но он ее узнал. В дверную щель позади нее проникало немного света от ближайшего костра, и пленники, напряженно смотревшие на дверь, заметили зеленые огоньки волчьих глаз. Хвалис, стоявший возле самой двери и, видимо, уже готовый бежать, невольно отпрянул и бросился в дальний угол.

Лютава устремилась за ним. Ее зубы щелкнули возле его бедра, но Хвалис, будто подброшенный, подпрыгнул, уцепился за жердь, где сидели снопы, подтянулся и вспрыгнул наверх. Лютава тоже прыгнула, но немного промахнулась и лишь оторвала зубами кусок от полы его кожуха.

Люди жались в другой угол и вопили, но до них ей не было дела. Она огляделась, отыскивая средство достать своего врага.

– Помогите! – во всю мочь кричал Хвалис у нее над головой. – Князь Зимобор! Смоляне! На помощь! Сюда, сюда!

Дверь распахнулась во всю ширь – за криками Хвалиса Лютава не услышала приближающихся шагов. В овин вбежал еще один человек, и она учуяла запах Зимобора еще раньше, чем сумела разглядеть лицо. Оказывается, слабое воспоминание об этом запахе хранилось где-то в дальнем углу ее человеческого сознания, а теперь расцвело таким ярким цветом, что она не могла бы яснее узнать смолянского князя даже при свете дня. На голове его был шлем – Лютава опять же раньше учуяла запах железа, чем увидела блеск, – а в руке меч.

При всей его храбрости и готовности к битве, Зимобор все же не ожидал наткнуться на зеленые огоньки волчьих глаз – и невольно отпрянул.

– Помогите! – вопил Хвалис со своего насеста. – Она убьет меня! Загрызет! Она пришла за мной! Убей ее, ну, что стоишь!

В дверь просунулся смолянский отрок – в руке его была горящая ветка, выхваченная из костра. Лютава невольно попятилась – ее звериную сущность отталкивало пламя.

Но тут же человеческий разум решительно взял вожжи. Видя, как оторопел ее противник, Лютава подобралась и прыгнула. Зимобор и отрок стояли между нею и выходом на волю. При виде ее движения Зимобор пригнулся; она летела над его головой, стремясь к черно-синему прямоугольнику двери, где дрожали отблески снаружи. Оброненная Зимобором ветка горела на полу.

И вдруг блеснуло железо клинка. Заднюю лапу обожгло болью… а потом показалось, что вся ее кровь одновременно ринулась наружу из растаявших жил. Она превратилась в облачко пара, будто русалка; от нее осталась вспышка боли и ужаса.

А потом навалилась огромная тяжесть. Лютава билась и кричала, не помня себя и ничего не понимая. Сам воздух давил на нее, будто груда камней; камни были внизу, с боков, везде. Кто-то схватил ее – она чувствовала прикосновение живых человеческих рук и только поэтому понимала, что, кажется, сама еще жива, – но ничего не соображала от ужаса и боли во всем теле.

Перед глазами немного прояснилось. Над ней склонился Зимобор – такого потрясения она еще не видела в его лице. Он что-то говорил, но она не понимала ни слова – еще не вспомнила человеческую речь.

Вдруг Зимобор оставил ее и обернулся. Она посмотрела в ту же сторону, мимо его плеча.

И увидела в двери Лютомера. Ему пришла пора самому вступить в бой. От него исходили волны силы, и Лютава вдруг перестала кричать. Эта сила плеснула на нее, как вода, и почти привела в порядок: утихла боль, перестала кружиться голова, исчезли мелькающие перед глазами пятна. Лютомер вызвал Велеса: прикоснулся к его силе, сам оставаясь в Яви, и теперь у него был неистощимый источник мощи.

Это почувствовали все, и Зимобор тоже: на его лице появилось растерянное выражение, он поднял руку с мечом, протягивая другую к горящей ветке. Но двигался он так медленно, словно вокруг него была вода. Лютава вдруг осознала, что сама дышит очень-очень медленно. Пожелай она пошевелиться, на малейшее движение ушло бы очень много времени. Быстроту сохранял только Лютомер.

И вдруг на Лютаву повеяло запахом травы молодильника. Он был таким свежим и мощным, будто сейчас конец весны, а она лежит на лесной земле среди бесчисленных листьев-лодочек и белых снизок цветков. Но здесь – в овине? Сейчас – зимой?