В этот вечер все взрослые уехали в Плесков на обручение Вояны: выдавая внучку в другой княжий род, дед Судогость решил провести обряд возле старшего родового очага. Мы, дети, остались под присмотром одной только челяди; нас собрали в избу Вальгарда и уложили здесь. Ночуя вместе, мы с Эльгой всегда долго шептались и смеялись на полатях, пока мать не начинала бранить нас, что не даем спать, и грозила выгнать на мороз. Но в этот раз мы молчали. Баба Годоня неспроста рассказала нам «про медведя», и видения из ее сказки так живо стояли перед глазами, что навевали жуть. Особенно страшной казалась слепота зверя: это означало, что здесь, в земном мире он – пришелец, чужак среди живых. Гость из мира мертвых. Позволь девочка ему поймать себя – он проглотил бы ее и забрал с собой туда, в вечный мрак Кощеева подземья…

– Я все поняла, – вдруг шепнула мне Эльга. – Она нам рассказала, чтобы мы знали, что делать.

– Как это – что делать?

– Ну, как быть, когда пойдем в лес и медведя встретим.

– Мы не пойдем! – я испугалась еще сильнее, подозревая, что она права. – Такого сейчас не бывает! Это в давние времена…

– Для князей бывает и сейчас. Вояна ведь в лес ходила.

– Не может быть!

– Даже два раза. Один раз – после той зимы, когда прясть научилась, а второй – прошлым летом, когда уже поневу надела. Так для княжеской внучки положено, а она ведь такая и есть… И я тоже, – чуть помолчав, добавила Эльга.

Будто пробовала на вкус свою судьбу.

– А я нет… – пробормотала я, не зная еще, обрадоваться или огорчиться.

Радовало, что мне можно в лес не ходить, но я хотела, чтобы у нас с Эльгой всегда все было общее. Я очень любила Эльгу. Пожалуй, в то время я любила ее больше всех на свете, да и потом она делила мое сердце только с моими детьми. Боги не послали мне родных сестер, она была мне ближе всех. Мы с ней даже менялись иногда черевьями или кожухами, как будто были одним человеком в двух телах. Нам это очень нравилось, особенно когда родные матери со спины нас путали – а отцы и подавно. Мы радовались всему, что находили у себя одинакового. Особенно я, потому что уже тогда, в семь лет, Эльга казалась мне лучше всех на белом свете. И в тот темный зимний вечер я мысленно прикинула: готова ли я пойти в лес, если это будет нужно ей? Она и правда может пойти – она же такая смелая! А вот я…

Но ведь если я останусь дома, а она уйдет одна, будет еще хуже. И я поняла, что судьба моя предрешена. Раз она – моя сестра, то и дорога у нас одна.

– Я не боюсь, – Эльга будто угадала мои мысли. – Я все запомнила, что надо делать. Сварить кашу, покормить мышку, потом покормить медведя, а мышка поможет, чтобы он не поймал.

– А вдруг ей каша не понравится?

Приготовление каши в то время было для нас очень сложным делом, и мы управлялись с ним обычно вдвоем. И то, начиная, никогда не были уверены, чем наша стряпня закончится.

– Понравится. В лес ходят летом, а до лета мы еще научимся варить кашу как надо.

– Тогда ладно, – согласилась я.

В те дни зима лишь заворачивала к концу, до лета было еще далеко. Эта отдаленность успокаивала: для семилетнего ребенка прожить полгода почти то же, что проехать через полсвета. И я заснула, а наутро образы бабкиного сказа уже не казалось такими яркими и пугающими.

Вскоре начались обряды и всякие забавы в честь наступающей весны, и я уже не боялась ряженого «медведя», которого «ходили будить» в «берлогу», устроенную в овраге. Лелей-Весной тогда нарядили Вояну, и когда «медведь» в косматой шкуре и страшной зубастой личине уносил ее к себе, мы кричали вместе со всеми, но скорее весело, чем испуганно.

Мы ведь знали – ее вот-вот спасут.

* * *

Для будущей свадьбы Вояне требовалась добрая сотня поясков, рукавиц, рушников, чулок – чтобы одарить всю многочисленную родню жениха и гостей. А что гости съедутся со всех берегов Ильмень-озера, было ясно. Поэтому не только она, но и мы все трудились не покладая рук. За остаток зимы и весну мы с Эльгой достигли немалого искусства в изготовлении поясков – они получались уже почти ровные и без пропущенных нитей, – и очень гордились тем, что Вояна десятка два наших изделий сочла годными и спрятала в свои свадебные укладки. Наши пояски будут дарами для родни ее мужа!

Кроме того, мы научились вязать. Мой отец вырезал нам по игле из коровьей кости; моя вышла короче обычных, но мне нравилась, и мы усердно старались запомнить, как проводить иглу через петлю. Беда была в том, что до завтра мы успевали забыть то, что запомнили сегодня, и Вояне приходилось показывать нам все заново. Но она не роптала: когда мы выучимся, чулки-копытца для ее будущих гостей примутся вязать уже три пары рук!

По паре чулок мы и правда сотворили: мои вышли покороче, у Эльги – подлиннее. А что в них кое-где зияли дыры от пропущенных петель – так ведь самим и носить!

Эта первая вязальная игла и сейчас еще у меня. Страшно подумать, сколько пар чулок и рукавиц она с тех пор связала; от постоянного трения о шерстяную нить она сделалась гладкой и блестящей, как стекло, почти прозрачной. Отца моего давно нет в живых, и я очень дорожу этой иглой.

В конце весны по большой воде ушли два обоза: вниз по реке Великой – в Варяжское море, и вверх – тот, что стремился после долгого путешествия по рекам и озерам попасть на Днепр, а там и в Греческое море.

Увезли они главным образом лен. Мы уже знали, что наш лен – лучший на всем белом свете, потому его и покупают везде: от Северных Стран до Серкланда. В наших краях водилось много сказаний о берегинях-льняницах: дескать, берегут поля, потому и лен у нас так хорош. Сама Леля полила эту землю слезами из голубых своих глаз, когда тосковала по добру молодцу Дажьбогу, и осенила серебряными своими волосами, пока ходила, искала его…

Созрела земляника. С нашими матерями, а то и бабкой Годоней (если в тот день у нее не сильно болела спина) мы ходили по рощам и лугам, собирали травы: красить пряжу и лечить разные хвори. Весь месяц кресень, когда зелия имеют наибольшую силу, мы только этим и занимались. Если баба Годоня в какой-то день не могла идти сама, мы приносили ей ствольник-траву: дома кипятили воду, обливали свежие листья, заворачивали в ветошку и прикладывали к бабкиной спине – ей становилось легче. А она всякий раз напоминала нам, что ствольник ядовит и чтоб мы с ним не шалили.

После Купалий поспела черника, все дети ходили с черными от ягод ртами и дразнили друг друга страшными синими языками. Мы с Эльгой любили бродить с туесками вокруг сосен, перебираясь от одной кочки к другой с грабилкой в руке. Брат Аська ходил впереди нас и шевелил в черничнике палкой, чтобы выгнать змей, если затаились. Свой деревянный меч он держал в другой руке или вешал на плечо в ременной перевязи, тоже в точности как у отцовых хирдманов. Мы рассказывали друг другу какие-то сказы, сочиняя на ходу, иногда спорили, «как было дальше». Побеждала обычно Эльга: у нее была цепкая память, складная речь, а еще такой уверенный вид, будто она лучше всех всё знает. С ней обычно соглашались не только я, но и Аська.

Вояна в то лето с нами не ходила: она стала достаточно взрослой, чтобы работать на сенокосе. Особенно усердствовать, как простых девок, ее не заставляли, чтобы личико солнцем не пожгло, но появляться на покосе ей было надо, а то слух пойдет, будто невеста никуда не годна.

Однажды мы так увлеклись, что забыли и про чернику.

На днях в веси Видолюбье, что неподалеку от нашего Варягина, случилось дивное дело: баба встретила прямо на дороге перед избами белку. А у бабы умер сын, на днях только схоронили. И вот вдруг сморил ее сон, и приснилось, будто сын ей говорит: «Иду в гости». Она вышла его встречать, глядь – белка: скачет прямо к дому. Не дошла немного и пропала. Потом искали в огороде, все гряды обшарили – не нашли.

Все говорили, это тот покойник и был, но Эльга не верила.

– Не приходят покойники белками! – твердила она. – Птицами ходят, и мышами, и змеями являются, а белками не могут!

– Но белки и в дом к людям не ходят! Как бы она из леса вышла?

– А может… – Эльга огляделась, будто подбирая для белки подходящую причину для такого путешествия, и замолчала.

И в тишине я осознала то же, что и она: мы тут вдвоем. Исчезли куда-то все наши спутники: и Аська, и баба Годоня, и Бобреня, и Пестрянка с Утрянкой. Никого не видно.

– А где все? – спросила я.

Эльга промолчала.

– А куда идти? – опять спросила я.

Привыкнув, что Аська или баба Годоня нас приводят в лес и отводят обратно домой, мы не очень-то примечали, куда идем.

Заболтались и… заблудились?

– Давай покричим, – предложила она.

Мы покричали, но отклика не услышали и скоро умолкли: стоя вдвоем посреди леса, подавать голос страшно. Но как же нас найдут, если мы будем молчать?

Пробрала дрожь: лес вокруг был таким огромным, а мы – такими маленькими…

Солнце спряталось, небо посерело. Мы вдруг озябли: на нас были только сорочки с поясками да белые косынки на головах. Потянуло заплакать, но я сдержалась: уж слишком очевидно было, что пожалеть нас тут некому.

Я посмотрела на Эльгу: она нахмурилась и тоже крепилась. Тогда я сглотнула и постаралась утешиться: нас найдут. Надо подождать, и кто-нибудь появится.

– Кажется, нам… туда, – Эльга показала между двумя кочками, которые мы уже обобрали. – Я знаю! Смотри, где нет черники – значит, мы там проходили. Так мы дорогу и найдем!

Я обрадовалась: как она здорово придумала!

Лукошки от усталости казались тяжелыми, но бросить их мы не решились: получится, попусту сходили. И мы потихоньку двинулись через лес, внимательно оглядывая кочки и выбирая те, что были обобраны. Иногда мы расходились, но не далее чем шагов на семь-десять, чтобы не терять друг друга из виду.

– Иди сюда! – позвала меня Эльга. – Куда ты забилась?

– Ты иди сюда! Здесь все обобрано.

– Это здесь все обобрано, нужно сюда!

По привычке уступать я подошла: кустики на кочках перед ней тоже были пусты.

– Это не мы тут ходили, – заметила я. – Это уже давно обобрали.

– Ну, значит, ходил кто-то другой. И он тоже ведь пошел потом домой?

– А может, он живет вовсе не у нас?

– Ну, и что? Найдем хоть какое жилье, а там нас выведут. Наших отцов все знают. А еще больше – деда!

Конечно, о княжеских внучках люди бы позаботились и проводили домой, но мы никак не могли решить, в какой стороне нам этих добрых людей искать.

Вдруг что-то зашевелилось в кустах в десятке шагов от нас – такое огромное, что от неожиданности мы вздрогнули и я, кажется, даже взвизгнула. В ужасе мы отшатнулись и прижались к сосне.

Лапы молодых елей раздвинулись, и перед нами очутился… медведь.

При виде огромной туши в бурой шкуре и с оскаленной пастью я пискнула, крепко вцепилась в Эльгу и зажмурилась. Во мне еще живо было младенческое убеждение, что таким способом можно избавиться от любой беды.

Но Эльга оттолкнула меня, схватила с хвои кривой сук и с натугой подняла перед собой.

– А ну, подойди! – воинственно выкрикнула она. – Ужо я тебя!

– Кто тут шумит у меня в лесу? – низким голосом проговорил медведь. – Кто мне спать не дает?

«Почему он спит – ведь сейчас лето?» – мельком подумала я. Именно это удивило меня в тот миг больше всего.

Что медведь ходит на двух ногах и говорит человеческим голосом, было более-менее понятно: ведь во всех сказках медведь и разговаривает, и поет. Мы знали, что медведи вступают в беседы не всегда, но то, что они это могут, не сомневались. Жизнь тогда еще не вполне обозначила для наших семилетних умов границу между тем, что бывает обычно, и тем, чего не бывает почти никогда.

Сейчас-то я уже достаточно стара и мудра, чтобы понимать, как зыбка эта граница на самом деле…

Но тогда мы не сильно удивились, а только испугались. Если медведь все же заговорил с нами, значит, это не простой медведь, а оборотень. Тот, кто живет между белым светом и Навью!

А то, что находится между, и пугает сильнее всего.

Эльга от неожиданности даже выронила сук.

– М-мы забл-лудились, – дрожащим голосом, но довольно внятно выговорила она. – М-мы – к-княжьи внучки. Не ешь нас, он тебя наградит.

– Меня наградит! – медведь хрипло рассмеялся. – Погляжу я на того, кто меня наградить сумеет!

Мне показалось, что морда у него какая-то странная: оскаленная пасть с желтыми зубами находится слишком высоко и не двигается, а под ней видно что-то похожее на бороду. В этой-то бороде и шевелился рот, из которого исходил голос. Медведь слегка шепелявил – наверное, клыки мешали.

– Еще кто кого наградит! Это я – хозяин лесной, я сам девок награждаю и счастьем наделяю. Вот такое дело… Которая мне послужит хорошо, ту я самым дорогим подарю: будут у нее рождаться ребята, здоровые, как медвежата! Но это вам пока рано ведать.

– Проводи нас домой! – попросила чуть ожившая Эльга. – А мы тебе… чернику нашу отдадим. Смотри, сколько набрали.

– Ягоды у меня не счесть – скажу слово, она сама будет с куста прыгать да прямо мне в пасть! – медведь опять захохотал. – Вот такое дело… Вам до дому далеко, а я устал. Поведу к себе: отдохнем, а там и видно будет. Ступайте за мной.

Он начал было поворачиваться, но заметил – он этого явно ожидал, – что мы не шевелимся и не торопимся выполнить его приказ. Тогда он резко обернулся снова к нам и рявкнул:

– А не то – съем!

Мы взвизгнули и схватились друг за друга.

Медведь сделал знак высоким посохом, который держал в лапе, и мы побрели. Боялись отвести от него взгляд и потому все время спотыкались.

Лесной властелин шел сбоку и чуть впереди, показывая дорогу, но часто оборачивался и поводил посохом, будто погонял нас. И мы ковыляли за ним – две бедные, дрожащие овечки. Убежать мы не надеялись: он был такой огромный, что, конечно, догнал бы нас в два прыжка и тогда непременно съел бы.

Я заметила, что наш поводырь хромает. И сразу вспомнилась самая страшная сказка бабы Годони: как медведь на липовой ноге пришел к старику со старухой и сожрал их. Они ждали его, затаившись в темноте избы, а он подходил все ближе, липовая нога скрипела все громче… Надо думать, после того случая он особенно зол на людей…

Опять накатила жуть, и я еще крепче вцепилась в руку Эльги. Она тоже была бледна и отчаянно сжимала губы. Глаза ее как-то слишком ярко блестели – уж не от слез ли? Но все же вид у нее был скорее взволнованный и решительный, чем испуганный. И я сказала себе: нельзя бояться, иначе она меня потом засмеет.

В то время Эльга была для меня почти всем моим миром. И даже в тот жуткий час мне было легче от того, что мы вместе: пока она со мной, дела пусть не совсем хороши, но и не совсем плохи.

Потом уже я узнала, что наши отцы все же согласились отправить нас на «медвежьи каши», но поставили условие, что мы с Эльгой пойдем вместе, а значит, не так сильно испугаемся, как поодиночке. Уговорили их наши матери, особенно Домаша. Она тоже проходила «медвежьи каши» перед первым замужеством и уверяла, что без этого и не решилась бы на второй брак – с самим Вальгардом.

– Пойми, для меня жених-варяг был все равно что медведь из лесу! – говорила она. – Но я уже в лесу бывала в лесу, медведя встречала и знала – и с медведем поладить можно. Вот и расхрабрилась. Отец мне сказал тогда: за тебя-де варяг сватается, – а мне и ничего! Варяг так варяг! А кабы не лесная наука, я бы лучше в реку бросилась, чем за тебя пошла! А теперь вот живем хорошо, детей растим.

Вальгард считал, что эти замшелые глупости давно пора выкинуть к лешему, но жена все же уломала его. Убедила, что ничего худого с нами не случится. Зато Эльге, княжьей внучке, будет гораздо больше почета и в девичестве, и в замужестве!

В итоге Вальгард согласился. У кривичей свои обычаи, а девочке столь высокого рода не стоит заранее отрезать путь к вершинам…