Часть вторая

Киев, 10-е лето Ингварово

Альдин-Ингвар давно уже привык сам принимать решения, но приключения в земле смолян лишь укрепили его в желании посоветоваться с родичем, Ингваром киевским. Он был в полном праве сам распоряжаться своей судьбой, но ради благополучия Пути Серебра имело смысл заключать союзы лишь с одобрения всех его владык. Ведь гораздо умнее уладить все возможные разногласия заранее, чем потом разгребать последствия ошибочных решений.

Путь вниз по Днепру до Киева не представлял больших сложностей: порогов на нем не было, ладьи несло течением, а при попутном ветре ставили и парус. За пару последних поколений, когда поток торговых гостей увеличился, он был хорошо изучен и освоен: через каждый дневной переход находились селения и гостиные дворы, где можно было за полногаты получить ночлег и пищу для дружины из тридцати человек. С запада к Днепру здесь прилегали земли племени березничей, с востока – радимичей. После Любеча на западе началась земля Деревская, а с другой стороны – Северянская. Альдин-Ингвара здесь все знали, а ныне он мог поведать столь занятные новости, что его по несколько дней не хотели отпускать. Он только тем и отговаривался, что должен спешить к отходу второго обоза. Это все понимали и уважительно кивали: «А, ну как же, само собой. Что везете?» Здесь была уже собственно «Русская земля», подчиненная Олегом Вещим. И сейчас все эти просторы, населенные полянами, древлянами, саварами, северянами, остатками и потомками хазар, а также частично моравами и варягами, принадлежали дяде Альдин-Ингвара.

В Киеве молодому ладожскому боярину не приходилось просить гостеприимства: у него здесь был собственный двор. Когда лет пять назад умер Лидульв – из последних старых хирдманов Олега Вещего, – оказалось, что у него нет законных наследников. Все знали, что в дружине Лидульва человек десять – его кровные отпрыски от челядинок, но он так и не признал никого из них своим законным сыном. Поэтому все оставшееся после него добро, включая двор и отроков, получил князь и почти сразу подарил племяннику в благодарность за поддержку во втором походе к Греческому морю. В бывшей усадьбе Лидульва Альдин-Ингвар останавливался со своими людьми и товарами по пути из Ладоги в Царьград и обратно. Ее теперь в Киеве звали «Ладожский двор».

Своего дядю, Ингвара киевского, Альдин-Ингвар встретил прямо сразу, едва успев сойти с лодьи на причал у Почайны. Когда на глади Днепра показался приближающийся обоз, тот вышел из скопления клетей, где был занят просмотром привезенного на днях собственного имущества – дани со своих северных владений, предназначенной на продажу в Греческое царство. Племянник еще издалека увидел знакомую фигуру: среднего роста, с широкими плечами. Киевскому князю сейчас было тридцать лет или чуть больше: за время их знакомства на простоватом, но привлекательном лице Ингвара сына Олава прибавилось морщин и шрамов, а зубов стало еще на два меньше. Русые волосы он стриг совсем коротко – под шлем, в левом ухе носил хазарскую серебряную серьгу в виде длинной капли, а на шее – варяжский «молот Тора» на узорной цепи. Точно такой же был и у самого Альдин-Ингвара.

Соскочив с лодьи, племянник подошел к дяде и почтительно поклонился. Потом они обнялись. Альдин-Ингвар был выше Ингвара более чем на голову и на первый взгляд – белокурый, красивый, нарядно одетый – казался гораздо более похож на князя. Но только на первый взгляд. За прошедшие годы Ингвар киевский избавился от отроческих замашек, и теперь это был уверенный в себе, своей силе и своей дружине вождь. Каждый взгляд его, каждое движение дышали убежденностью в своем праве повелевать, и этому не мешал ни средний рост, ни простая одежда. Охотником до греческих шелков он так и не стал, пусть и ходил ради них в несколько дальних походов. Только ради больших пиров княгине удавалось надеть на него хороший кафтан.

– Ну, я уж тебя заждался! – приговаривал Ингвар, похлопывая рослого племянника по плечу и спине. – Думал, без тебя пойдут. Ну, ты как – женился? От молодой жены оторваться не мог? Так сидел бы дома этот год, Ивор бы за нас обоих все продал.

Все знали, что Альдин-Ингвар обручен с внучкой Олава свейского и что около этого времени она должна к нему приехать.

Альдин-Ингвар подавил вздох. Не хотелось начинать долгий рассказ о своих обстоятельствах прямо на причале, среди скрипа лодей и сходен, криков грузчиков, шума ветра, суеты с мешками и бочками.

– Не женился пока, – улыбнулся он. – Видать, еще годок-другой холостой похожу.

Ингвар посмотрел ему в лицо.

– Пойдем. – Он кивнул в сторону длинного ряда клетей. – Или домой сразу?

– Я не спешу.

Альдин-Ингвар махнул рукой своему управителю, чтобы принимался сам сгружать привезенное, и пошел следом за дядей.

Киевскому князю из Хольмгарда, его наследственного владения, привезли то же, что доставил из Ладоги его племянник: собранные в качестве дани и выменянные у чуди меха, бочки меда, головы воска. Челяди в этот раз никто не привез: обоим было не до походов. Одну треть собранного Тородд, младший брат Ингвара, оставлял себе на содержание дома и дружины в Хольмгарде, две трети отправлял истинному хозяину, и вырученные за них деньги шли на содержание ближней дружины и киевского двора. Это была основная и наиболее важная часть дохода самого Ингвара: дань с земли Деревской получал Свенельд, а поступления с прочих «русских» земель приходилось, обменяв на греческие товары, делить с полянской и русской знатью. А также содержать на них большую дружину – восемь сотен человек. Половина ее жила в Вышгороде, вторая – в Витичеве.

Ингвар уже второй день осматривал свою долю: пересчитывал, проверял качество выделки шкурок, чистоту меда. При нем суетились старый Стемид – окончательно перешедших из гридей в управители – и Асгрим Росомаха, человек Тородда, привезший дань. Стемид был последним оставшимся в живых участником еще Олеговых походов на Царьград; к походам он по старости был давно уже не годен, но, как человек опытный и толковый, а к тому же знающий письмо и счет, следил за дружинными средствами.

– Присаживайся. – Ингвар указал племяннику на бочонок, такой же, какой служил сидением ему самому.

Вокруг них висели целые гроздья куньих шкурок, сорочкАми и полусорочкАми нанизанных на кольца из ивовых прутьев. Перед тем как сесть, Альдин-Ингвар безотчетно взял одну шкурку, помял в пальцах, понюхал: в ивовой коре дубили… Ничего так, в Серкланде ногату дадут. Можно было бы восхититься количеством будущих ногат, заполнявших одну только эту клеть, но Альдин-Ингвар, сам содержавший дружину, знал, как быстро это все разлетится.

– У тебя тоже бобра мало в этот раз? – спросил Ингвар, приняв от холопа корчагу с квасом.

– Мало, – кивнул Альдин-Ингвар. – Чудь говорит, ушел бобер, повыбили. Куницы да лисицы…

– Да красные девицы… Правда, что ли, по девице начать брать? Ну, а твоя что же? – Ингвар отвлекся от своих забот и вспомнил о делах племянника. – Старый хрен все жмется, не присылает девку? Мы тебя и не ждали в этот год. Княгиня говорит: точно дома засядет, как женится.

– Моя невеста умерла, – ровным голосом ответил Альдин-Ингвар, знавший, что дядя любит, когда изъясняются просто и ясно. – Этой зимой. Ее сестры – маленькие девочки. Они могли бы подойти твоему сыну, он еще может ждать десять лет, а вот я уже…

– Да мы сынку уже подобрали! – хмыкнул Ингвар, будто вспомнив что-то смешное. – Не он будет ждать, а его будут ждать! Да, вот не свезло тебе! Ты-то сколько ее дожидался – лет восемь? Уж мог бы пять лет как на ком-нибудь другом жениться!

– Вместе с этим горестным известием мне передали один совет. Я был бы не прочь ему последовать, и это дело мне нужно обсудить с тобой. Но, может, тебе сейчас не ко времени говорить о моих делах?

– Давай, выкладывай! – кивнул Ингвар, держа на коленях корчагу.

Он тоже понимал, что любой брак в его семье – дело общей державной важности.

Альдин-Ингвар принялся рассказывать обо всем, что случилось со дня получения печальной вести. Рассказчиком он был толковым и справился довольно быстро.

– Йотуна мать! – На Ингвара его повесть произвела впечатление. – Про мертвеца-то… потом непременно нашим девкам расскажи, им понравится… Вот ведь змей ползучий этот Сверкер, жарь его через мутный глаз! – В досаде он чуть не грохнул корчагу об пол, но холоп вовремя ее подхватил и отставил в сторону. – И он, и смоляне его у меня давно уже вот где! – Князь рубанул ребром ладони по горлу. – Почему я, чтобы свое же добро, – он взмахом обвел висящие кругом шкурки, – из одного своего дома в другой свой дом перевезти, должен еще мыто платить? Каждый десятый хвост!

– Потому что Сверкер живет как раз посередине твоих владений, – сдержанно ухмыльнулся Альдин-Ингвар. – И он платит мыто тебе, когда везет продавать свою дань на юг. А если на север – то платит и тебе, и мне. И еще ты берешь с него за прохождение порогов на Днепре.

– А он с меня – за волоки на Ловать! Хорошо хоть, с Ловати на Ильмень всего половину платим…

И на лице Ингвара явственно отразилась уже не раз приходившая мысль: как бы устроить, чтобы хоть в Зорин-городке не платить совсем? Нужен новый договор с «пасынком» Зоремиром Дивиславичем, отца которого он, Ингвар, разбил в сражении уже почти двенадцать лет назад.

– Зоряну ж столько не надо! – горячо продолжал Ингвар, уже забывший о делах племянника и говоривший о том, что более всего занимало его самого. – Дружина у него своя – так, на лов съездить да чтоб девки не заскучали. Воевать ему не с кем: с севера его Хольмгард прикрывает, с запада – Плесков, а полезет кто – я его обещал оборонить. И на что ему мои деньги? Правильно Свенельдич говорит: дай ему денег, так он еще того гляди… А тут смотри: вот, каждый год два обоза в Царьград!

Ингвар даже встал на ноги, чтобы вольнее было говорить.

– За пороги проводи, потом встреть. Со своими вошеедами у нас ряды заключены, даже девки кое у кого взяты, эти не забалуют. Но их же в степи – что блох на собаке! Не угадаешь, откуда принесет! Керенбей мамой Умай клялся пороги прикрыть – а глядь, нет уже Керенбея, разбит и в булгары продан со всем родом и ордой! Там теперь Баймат-хан заправляет, а с ним у меня договора нету! Вот, прошлый год… А! – Князь в досаде махнул рукой. – Короче, большую дружину, как хочешь, а снаряжай, хоть с жены снизки снимай! Одежду, черевьи, оружие, летом – лодьи, паруса, весла, зимой – сани, упряжь, шатры, котлы, прокорм! Ближняя дружина: все то же самое, только еще слышу каждый день со всех сторон: «Княже, в дружинной избе крыша совсем прохудилась, в кашу дождь капает! Княже, твои люди у меня ягненка увели! Вчера какие-то трое орлов лавку на торгу разгромили и жидина побили. Княже, а почему у Свенельдовых портки красивше?» Тьфу!

Альдин-Ингвар только улыбнулся. А ведь он не раз принимался высчитывать долгими зимними вечерами: потеряет он или приобретет, если Сверкер не будет взимать с него плату за проход через Смолянскую землю, но и сам не будет платить за провоз своих товаров через Ладогу? А теперь добавился новый вопрос: выгодно ли будет, заключив родственный союз, взаимно снять или хотя бы уполовинить мыто? Ясно было, что в этом вопросе киевский дядя его поддержит.

* * *

Гридница на Олеговой горе была построена еще Вещим. Человек двести могло усесться в ней за длинными дубовыми столами. Ее бревенчатые стены и резные столбы помнили немало важных событий, и для больших пиров на стены до сих пор вешали расшитые золотом и цветным шелком алтарные покровы, привезенные из похода на Греческое царство. В обычные дни они хранились в больших ларях, и только сама княгиня время от времени отпирала замки и приказывала проветрить паволоки, переложенные полынью и лавандой из Таврии.

В последние девять лет во главе стола здесь сидел князь Ингвар с женой, княгиней Эльгой. Там его и увидел Альдин-Ингвар, приглашенный на пир – по случаю своего приезда, и заодно проводов второго царьградского обоза. Народ постоянно менялся: кто-то выходил на двор подышать, кто-то садился на освободившееся место. Тут была ближняя княжья дружина и кое-кто из бояр. Сидели торговые люди, в основном из северных земель, чьи лодьи с товаром входили в состав княжеского обоза. Лодьи южных земель ушли около месяца назад, сопровождаемые вышгородской половиной большой дружины. Большая дружина, в отличие от ближней, в Киеве почти не бывала: зимой она ходила в полюдье, а летом провожала и встречала обозы.

Сейчас Ингвар куда больше походил на князя, чем недавно на причале: на нем был хазарский кафтан с длинными узкими рукавами, золотистого шелка, густо затканного сложным узором красноватых тонов – в виде кругов, в которые были вписаны деревья с сидящими на них птицами и еще чем-то, издалека не разобрать. На узком поясе с золочеными бляшками висела степняцкая же сумка с золоченой узорной накладкой на всю крышку.

Рядом с ним сидела жена, княгиня Эльга – удивительной красоты женщина, в желтом греческом платье с золотистой и красной отделкой. Альдин-Ингвар уже заходил поклониться ей, но сейчас она вышла встретить его, как родича, к порогу гридницы и поднесла отделанный серебром турий рог с медом. Потом проводила на почетное место. Если ее муж напоминал грозного Перуна, то Эльга сияла рядом с ним, будто ясная зоря – всегда веселая, приветливая, для любого достойного гостя находящая доброе слово.

На пиру Альдин-Ингвар пришлось снова рассказать о своих приключениях – чтобы знала дружина. Услышав о разбое и пропаже десятка рейнских мечей, бояре и гриди разом зашумели: боль такой потери каждый ощутил, как свою.

– Да этот Сверкер тот еще упырь! – кричал боярин Острогляд, дальний родич княгини. – Он сам этих лиходеев у себя на волоках прикармливает! Как идет обоз с хорошим товаром, что унести легко, а продать дорого – непременно разграбят! Он сам знак подает, а ему доля идет!

– Это прежнего князя был обычай, Ведомила! – возражал ему Честонег. – Те лиходеи из его же отроков были, парни молодые, что зимой в лесу живут. А Сверкер с ними дружбы не водит, на него все смоляне до сих пор за Ведомилов род обижены.

– Эх, нам бы эти мечи! – завистливо вздыхал Ярогость, гридь из ближней дружины. – У нас у каждого десятого разве такой меч, а там целый десяток – каким-то оборотням!

– Им-то куда – с лешим, что ли, воевать в болоте? – смеялись гриди.

– А есть такое предание, что если меч три года в болоте полежит, то великую силу обретет…

– Да что там – предания! – крикнул с того же стола Годима. – У Свенельда в дружине таких мечей-то поболее нашего будет.

Шум поднялся сильнее, в нем яснее зазвучало недовольство.

– А ну хватит! – рявкнул Ингвар и хватил кулаком по столу. Видно было, что он слышит это не в первый раз, и эти речи порядком ему надоели. – Годимка! Опять за свое! Еще раз услышу – пойдешь у меня на валы вошеедов сторожить! А всем еще раз объясню, – он обвел угрюмым взглядом поутихшую дружину за столами. – Мой кормилец Свенельд землю Деревскую взял мечом и дань с нее имеет по самую свою смерть. Так было уговорено между ним и князем киевским.

– Да где теперь тот князь? – С места встал Дивосил, Видиборов сын, из числа киевской старейшины. – Тот ряд со Свенельдом заключал Олег-младший. Когда в Киеве князь сменился, его пересмотреть надлежало.

– Об этом, Дивята, речи не шло, – возразил Ингвар. – Все хотели идти на греков. Я повел вас на греков. Два раза. И ты ходил. Забыл?

Он поднял брови, пристально глядя на Дивосила. Тот вернулся вместе с раненым князем сразу после первой битвы на воде пролива, когда греческие «олядии»^[9] встретили русские лодьи залпами огнеметов. Никакой добычи Дивосил не привез и обогатился лишь тем, что на обратном пути в Болгарском царстве принял крещение. Он и его спутники еще до возвращения всего войска наводнили Киев жуткими рассказами про «олядный огонь», что падал с неба, будто молния.

– Накличешь себе беды, Дивята! – Борелют схватил его за рукав. – Хотел паволок – надо было во второй раз в поход идти. А не ждать, что тебе здесь, дома, у других отнимут и на блюде поднесут. Свенельд – Ингвару второй отец. Пока тот жив, Ингвар у него ни белки не отнимет. Без Свенельда и сына его… никакое дело не сладится.

Он бросил взгляд на почетный край стола, где расположился воевода Мистина Свенельдич, Ингваров побратим. Первый среди Ингваровых воевод сидел с непринужденным видом, опираясь ладонью о колено и выставив локоть, будто смотрел на пляски или игры. Он-то и привез семь лет назад из Вифинии наиболее богатую добычу – он и все бывшие с ним бояре. Свидетелем тому был надетый на нем греческий кафтан. Очень рослый мужчиной в самом расцвете сил, с русой бородой и длинными волосами, зачесанными назад и собранными в хвост, Свенельдич был хорош собой, чему почти не мешала горбинка на носу от полученного в отрочестве перелома. Мало нашлось бы в Киеве людей знатнее, богаче и влиятельнее него. И заодно умнее. Женился он одновременно с Ингваром-старшим и породнился с ним: воеводша Ута приходилась княгине Эльге двоюродной сестрой. Пожалуй, даже Свенельд, воспитавший Ингвар и до сих пор им почитаемый, не имел на князя такого влияния, как побратим. Он посадил Ингвара на киевский стол, и он не дал погибнуть его чести в первом походе на греков – благодаря Мистине, заменившем раненого князя, проигранная битва не обернулась проигранной войной.