Глава 4

Последнюю пятницу месяца листопад, что открывает Макошину Неделю, Милава провела у Моховиков. Она явилась сюда прямо с утра, чтобы теперь не разлучаться с Малинкой до самой завтрашней свадьбы. В душе она мечтала, что на другой день после Малинкиной свадьбы Брезь с родичами придет сватать Горлинку, и она посмотрит на сватовство и сговор – обычно женщины рода жениха видели свою будущую невестку только в день свадьбы уже у себя дома. Милаве было весело – столько радостных событий разом!

Горлинки дома не оказалось, и Милава удивилась, как же они сумели разминуться на одной-единственной тропе. Но ждать Горлинку было некогда, пришла пора собирать Малинку. Из лесу принесли маленькую елочку, поставили ее в избе, нарядили лентами, пели песни, прося богиню Ладу благословить замужнюю жизнь невесты. Потом пошли топить баню.

Тут появилась Горлинка, и ей баня нужна была не меньше, чем невесте, только совсем по другим причинам. Она едва держалась на ногах от усталости, платок у нее сбился на затылок, волосы были растрепаны, на щеках засохли следы слез. Милава напустилась на нее с расспросами, но Горлинка сказала только, что свернула с тропы и заблудилась, видно, Леший покружил. Говорить об этом посреди девичника было некогда, и Горлинка пошла в баню со всеми девушками и с невестой, надеясь, что поправится.

После бани она и правда успокоилась, повеселела, и к вечеру, когда пришла пора ткать обыденную пелену, была уже такой, как всегда. Все девушки и молодые женщины Моховиков собрались в беседе, принесли чесалки, прялки, собрали в углу ткацкий стан. За этот вечер им предстояло расчесать всем вместе охапку льна, напрясть пряжи и соткать холстину. Если успеют – Мать Макошь благословит их долгие труды этой зимой. Да и как было не успеть – обыденная пелена начинала веселую пору посиделок, и тканье ее с песнями и разговорами затягивалось до утра.

Занятые своей работой женщины не слышали стука в ворота. Несколько мужчин вышли спросить, кто пожаловал на ночь глядя.

– Огнеяр Серебряный Волк, княжич чуроборский! – ответил из-за тына знакомый голос. – Где там дед Взимок? Он меня в гости звал!

Взимок схватился за голову – а ведь и правда звал, теперь не откажешься. Да и не оставишь ночью за воротами гостя, да еще княжича!

Ворота раскрылись, Огнеяр со своей Стаей въехал во двор, на займище сразу стало тесно и шумно.

– Здоров будь, дед Взимок, и весь твой род пусть благоденствует! – весело пожелал Огнеяр, соскочив с коня. – И я свое обещание не забыл – вон какой подарочек вам привез!

Подарочком оказались туши двух крупных туров. У одного, пегого лесного быка, рога были длиной в полтора локтя. Немалая нужна была сила, чтобы такого завалить. Мужчины одобрительно загудели. Одного на свадьбу, как обещал, а второго и самим можно съесть.

– Ко времени, княжич, мы и пива наварили! – радостно прогудел густым голосом Прапруд, старший сын Взимока.

– Только гляди за своими отроками, княжич светлый! – неприветливо буркнул Долголет. – Как бы опять кто голову не зашиб, а мы потом беды не оберемся.

Вспомнив о недавних событиях, Моховики замолчали, стали настороженно оглядывать отроков. Огнеяр нахмурился.

– Какие беды? Или слишком мой отрок вас натрудил, что три дня хворал? Или могилу было тяжело копать? Так скажите – мой человек был, я за него рассчитаюсь.

– Будто сам не знаешь, что с твоим человеком? – угрюмо ответил Долголет. Он считал, что Огнеяра вообще не следует пускать на займище, и это ясно отражалось у него на лице.

– Не знаю, – ответил Огнеяр, чуя неладное. – Что с ним было?

– Да упырем он сделался, не к ночи будь… – Взимок опасливо огляделся и сотворил знак огня. – Дней десять у нас под тыном зубы скалил. Кабы не Оборотнева Смерть, так и не видать нам покоя.

Известие это поразило Огнеяра; прикусив нижнюю губу, он внимательно оглядел лица Моховиков. И почти на каждом лице было ясно написано: «Шел бы ты своей дорогой, княжич, нас бы не трогал. А то не ровен час, беды с тобой не оберешься!» Никто не смел сказать ему этого вслух, но он и так все понял. Подобные взгляды были ему хорошо знакомы.

Шагнув к Долголету, Огнеяр взял у него факел и сунул руку в пламя. Кое-кто из Моховиков ахнул, Стая не обронила ни звука. Прошло несколько долгих мгновений, потом Огнеяр вернул факел изумленному Долголету и спокойно спросил:

– Веришь, что я не упырь и не нечисть?

– Да чего же? Я ничего… – Долголет не знал, что сказать, но общее напряжение схлынуло, все перевели дух.

Нечисть боится серебра и огня, а чуроборский княжич не боится ни того ни другого. Мужики то глядели в лицо Огнеяру, то косились на его руку, стараясь разглядеть, есть ли на ней ожог, но на дворе было слишком темно.

– Будь нашим гостем! Просим милости! – засуетился Взимок. – У нас пелена обыденная, бабы свою работу справили, как раз угощенью пора! Иди в беседу, княжич, сейчас и бычка твоего распотрошим!

В беседе уже убирали прялки и разбирали ткацкий стан, новая обыденная пелена с пестрой вышивкой украшала Макошин угол, а парни готовили столы для угощения. Всем было весело, спать не хотелось. Только Горлинка сидела в углу, не пела и не смеялась со всеми, едва могла удержать в руках веретено и совсем немного сделала в общей работе. Почему-то ей было холодно, хотя в очаге горел яркий огонь. Она куталась в свой кожух, но внутри у нее что-то дрожало, а ноги казались ледяными. Все тело ломило, по жилам разливалась такая слабость, будто она весь день возила на себе дрова.

– Что с тобой? – не отставала от нее Милава. – Ой, какие у тебя руки холодные, будто с морозу без рукавиц! И дрожишь!

– Что-то я мерзну, – тихо созналась Горлинка. – Я в лесу намерзлась, ветер стылый был. И ноги промочила. После бани вроде отошло, а теперь опять…

– Надо бы тебе травок заварить. Я сейчас у тетки попрошу.

– Я уж лучше домой пойду, – виновато сказала Горлинка. – Видно, Макошь на меня гневается за что-то – в самый свой велик-день заболеть приказала. Ну, до завтра отойдет. Мне бы багульника выпить, у нас дома есть.

– Пойдем, я тебя доведу.

– Да я сама, что ты! Идти-то два шага!

Но Милава сама укутала Горлинку в платок и кожух, отвела ее в избу, где сейчас никого не было, сделала ей горячий отвар с медом, уложила и накрыла двумя шкурами. Сестры, может, вовсе сегодня спать не придут, им одеял не нужно.

– Иди, иди. – Выпив отвар, Горлинка отослала ее. – Иди, повеселись. Я засну теперь, а к утру, глядишь, полегчает.

Милава пошла обратно в беседу. На дворе она заметила множество народа, лошадей, мелькание факелов. Кто бы это мог быть? Не из Лисогоров ли гости приехали? Вроде рановато. Или дружина полюдья – говорят, они здесь и не были, прямо к Вешничам кинулись.

Милава подошла к крыльцу беседы и вдруг увидела поблизости двух рослых парней в серых накидках, с длинными волосами, завязанными в хвосты. Сообразив, кто это, она изумленно ахнула и быстро огляделась. И встретила взгляд, ярко блестящий при свете факела, увидела знакомые черты лица, резкие и чуть грубоватые, навек отпечатавшиеся в ее сознании.

Огнеяр тоже сразу ее увидел и тоже не поверил глазам – ведь она не здешняя, она должна быть в Вешничах. Как будто сами боги привели ее сюда, чтобы исполнить самое горячее, хотя и тайное его желание. Ему тоже было приятно увидеть снова займище Моховиков, согретое памятью о Милаве, и вдруг он увидел ее саму! Девичье лицо, освещенное пляшущим пламенем факела, было полно изумления. И вдруг Огнеяру вспомнился другой такой же вечер, другое девичье лицо в свете факела. Как наяву он видел, как изумление перерастает в ужас, как рот раскрывается в отчаянном крике, как она поворачивается и бежит навстречу безумию… И впервые в жизни Огнеяру стало страшно.

– Это ты! – ахнула Милава и шагнула навстречу.

И гора свалилась с плеч Огнеяра: вместо страха в глазах девушки отразилась радость, она улыбнулась и протянула к нему руку, дотронулась до меха его накидки и отдернула руку: еще посчитает ее дурочкой!

Но Огнеяр тоже улыбнулся, блеснув белыми зубами, взял ее руку и прижал к груди. На холоде его рука показалась Милаве горячей как огонь, но это было очень приятно.

– Откуда ты взялся? – глуповато смеясь, спросила она, все еще не веря, что это все правда. Она столько раз видела его во сне, так мечтала, что однажды он снова придет, что теперь не верила сбывшимся мечтам.

– Что с тобой было? – вместо ответа спросил Огнеяр.

Увидев ее невредимой, он испытал облегчение от такой тревоги, какую раньше в нем вызывало только нездоровье матери. А эта девушка, которую он едва знал, вдруг стала для него важна ничуть не меньше.

– Что? Когда? – Милава удивилась, но даже удивление не прогнало с ее лица глуповато-счастливую улыбку. Она совсем забыла о недавних страхах.

– Третьего дня. Ты кричала.

– Кричала? – переспросила Милава, потом вспомнила и ахнула. – Да! Упырь же! А ты откуда знаешь?

– Слышал. На тебя упырь лез?

– Да. На меня его приманивали.

– Чего?

Огнеяр даже нагнулся к ее лицу, как будто ослышался. Милава опять заглянула ему в глаза и уже не увидела в них ничего страшного, ей хотелось смотреть и смотреть в них без конца. Все это бабья глупая болтовня, никакой он не оборотень!

– Как – приманивали? – настойчиво спрашивал Огнеяр.

– Пойдем в беседу – я тебе расскажу.

Милава потянула его на крыльцо. В беседе уже толпились вперемешку Моховики и Огнеяровы отроки, было шумно и душно, женщины пытались кое-как разместить всех за столами. И не мужчинам сегодня принадлежали лучшие места, даже если это княжеские отроки. В велик-день Матери Макоши почетные места отводились женщинам, и место Взимока готовилась занять бабка Бажана, самая старая в роду.

– Пожалуй сюда, княжич! – потеснившись, семидесятилетняя старуха указала княжичу место возле себя, но он со смехом покачал головой:

– Спасибо за честь, бабушка, да не по чину мне такое место занимать! Мы и на полу посидим! К огню поближе!

Стая расселась на полу, и многие парни и мальчишки Моховиков с удовольствием устроились вместе с ними. Не в первый раз принимая у себя чуроборского княжича, они уже гордились, что он так запросто делит с ними кров и еду, и никто уже не помнил, как боялся его. Над очагом жарилось мясо подаренного тура, в ожидании все ели пироги, похлебки, каши, блины, пили пиво, кто-то уже пел, и пуще всех веселилась Стая. Тополь сидел в темном углу с Березкой; она хоть и фыркала раньше, но теперь смеялась от счастья, что он ее не забыл. А Огнеяр усадил возле себя Милаву и в перерывах разговоров и песен расспрашивал ее об упыре. И теперь ей было совсем не страшно рассказывать, хотя холодная осенняя ночь была на дворе. От Огнеяра веяло теплом, как от самого огня, и Милаве казалось, что он защитит ее от всей нежити, что только есть.

Узнав о том, как Милава была приманкой для упыря, Огнеяр рассердился.

– Вот придумали! Мужики! – с негодованием воскликнул он. – Девчонкой прикрылись. А знали ведь, на кого лезли!

– Я совсем-совсем не боялась! – старалась уверить его Милава, сама веря, что говорит правду.

– А чего кричала?

– А… чтобы его приманить получше.

Огнеяр недоверчиво хмыкнул.

– А чего мне было бояться – там же у Бебри Оборотнева Смерть была! – добавила Милава.

– А это что за диво?

– А это наша рогатина священная. Она любую нечисть убьет, любого…

Милава запнулась. «Любого оборотня», хотела она сказать, но не решилась. Ведь про него говорят… Еще обидится.

– Знатная, должно быть, рогатина! – протянул Огнеяр. – Мне бы на нее посмотреть. Как по-твоему – пустят родичи?

– Не… нет, наверное, – пробормотала Милава. Она вспомнила запрет Берестеня рассказывать, что Оборотневой Смерти у них больше нет.

– А, ну и ладно! – легко согласился Огнеяр. – Все равно не дело упырей на девчонок манить.

Милава сейчас занимала его гораздо больше любой рогатины, как бы священна та ни была. От радости и близости огня Милава разрумянилась, глаза ее весело блестели, она казалась настоящей красавицей. Огнеяра тянуло прикоснуться губами к ее нежной теплой щеке, и его влечение к ней было совсем не тем чувством, которое в нем раньше вызывали другие девушки. Она казалась ему не просто девушкой, а светлым лучом, указавшим ему дорогу в теплый и добрый человеческий мир. Тот мир, который двадцать лет заключался для него в одной только матери, княгине Добровзоре. А Милава видела в нем человека, и зверь в нем замолчал, забился куда-то вглубь, испуганный лаской в ее взоре, как вся нечисть прячется от взора Светлого Хорса.

– Да больше у нас упырей не будет, бояться нечего! – весело уверяла Огнеяра Милава, начисто забыв тревогу и страх. Сейчас им не было места в ее душе.

– Не будет! – уверенно подтвердил Огнеяр, не сводя глаз с ее лица, и ему было, честно говоря, все равно, о чем беседовать. – Они меня боятся. Я ведь волк – любую нечисть сожру.

Милава засмеялась.

– Не веришь? У меня и хвост сзади, ты разве не слыхала?

Но Милава видела, что он и сам смеется, и ей глупыми казались все разговоры о нем. Никакой он не оборотень, обыкновенный парень. И красивый, веселый – лучше всех!

– Ну и пусть хвост! – со смехом ответила она. – Я тебя и так…

– Что? – Огнеяр мгновенно подался к ней, так быстро, что она вздрогнула от неожиданности, и схватил ее за плечи.

– Ничего! – Милава радостно улыбалась, стараясь спрятать поглубже слово, которое чуть не вырвалось у нее. Но Огнеяр видел его у нее в глазах. Может быть, она и сможет его полюбить. Ведь у него и правда нет хвоста.

Огнеяр быстро нагнулся и поцеловал ее, и Милава ахнула – ее лица словно коснулся горячий уголек. Вырвавшись, она закрыла лицо руками, смеясь в ладони, а потом подняла голову и огляделась – не видела ли их вредная Черничница? Зато теперь она точно знает, что Огнеяр не кусается.

* * *

Утро было ясное, но пронзительно-холодное, еле-еле рассветало, серая мгла висела между землей и небом. Вода Белезени тоже была серой и холодной даже на вид, но по-прежнему резво бежала меж лесистых берегов, как будто хотела убежать от Зимерзлы. Может быть, ей это и удастся. А вот людям приходилось оставаться на месте и встречать зиму.

Милава и Огнеяр шли вверх по Белезени, к роднику, который бил из обрывистого берега верстах в четырех от Моховиков. Милава несла маленькую глиняную корчажку, украшенную священными узорами. У корчажки были три маленькие ручки, очень неудобные и ненадежные, но так в незапамятные времена лепили священные сосуды, так делали их и теперь. Вокруг горлышка корчажка была обвязана веревочкой, и за веревочку Милава ее держала. Невесте в день свадьбы полагается умываться наговоренной водой из разных источников – чем больше источников соберет ей воду, тем лучше. Сегодня с рассветом, пока невеста еще спала – точнее, изнывала от волнения и нетерпения, притворно закрыв глаза, – все семь девиц и девчонок из рода Моховиков отправились за водой к разным колодцам, ручьям и озеркам, что были поблизости. А Милаве пришлось заменить Горлинку; ночью та плохо спала и сегодня еще была нездорова.

Мгла постепенно редела, делалось светлее, уже можно было ясно разглядеть черные стволы деревьев с пустыми мокрыми ветками. Воду нужно брать на заре, да только какая заря на Макошиной Неделе?

– А почему опять ночью волки выли? – спрашивала Милава по дороге. – У нас все болтают, что к беде, к дурной зиме. Говорят ведь, что волки в глухозимье стадятся, а теперь еще не пора. Отчего так? Или правда зима будет злая?

– Зима будет простая. Это Князь Волков воет, а он круглый год в стае, – отвечал Огнеяр, для которого в зверином мире не было тайн. – Белый Старик в одиночку не живет. Он уже и дичь не сам гоняет, ему в зубах приносят барашка помоложе.

– Ой! – Милава сморщилась. – У Скворичей прошлой весной волки целое стадо овец порезали. Мы как раз на родинные трапезы ездили к тетке – я сама видела. Полтора десятка овец загрызено было, у всех горло порвано, крови – ручьями, вся лужайка! Фу! А по следам, говорили, двое всего волков было. Они двух всего овец унесли – зачем же столько резать было?

– Кровавый хмель! В древние времена, когда и людей-то не было, волки тоже родами жили круглый год, большими родами, поколений по семь. Охотники их как находили стадо кабанов или туров – те тоже тогда стадами ходили, хотя и поменьше, у них память-то короткая, – так все стадо резали, а уж потом род подходил и все до косточки съедал. Теперь волчьи семьи маленькие, и то только зимой, а как волк кровь свежую почует – она ему в голову ударяет, древняя память просыпается, и мнится ему, что он – охотник, а за ним идет большой род. Вот тогда он и счастлив. Потому что за ним род.

Милава слушала его рассказ, как кощуну деда Щуряка, и втайне обрадовалась, что у нее тоже есть род. И ей стало на миг жаль самого Огнеяра – у него ведь рода нет. Только мать, а отец… Если правда, что он сын Велеса – страшно и идти рядом с ним. Но разве он виноват? А кто же он сам? Вопросы и сомнения жалили Милаву, как осы, но она отмахивалась от них. Ей было хорошо рядом с Огнеяром, она верила ему и не хотела рассуждать.

Они подошли к роднику, и Милава отослала Огнеяра.

– Отойди, тебе слушать нельзя.

Огнеяр послушно отошел и присел в стороне на камень, чтобы не мешать женской ворожбе предсвадебной воды. Милава поклонилась роднику, положила рядом с ямой кусок хлеба, намазанного медом, кусок жареного мяса, приставила ладони ко рту и зашептала:

– Мать-Вода, всем матерям мать, всем княгиням княгиня, благослови Малинку замуж идти! Как бел твой туман поутру, пусть так она будет бела; как красна заря в небе, пусть так она будет румяна; как весела ты и резва, так пусть в ней весела будет кровь; как путь твой долог до моря, пусть так ее жизнь будет долга! Камешек на дно пал и пропал, как его никому не найти, так и слов моих никому не порушить!

Поклонившись еще раз, она набрала в корчажку чистой воды из родника, подняла ее, дала каплям стечь с глиняных боков и хотела идти прочь, но вдруг заметила на другом берегу ложбинки, возле самой воды, на подмерзшем речном песке странный отпечаток звериной лапы.

– Ой! Что это за зверь? – удивилась Милава.