Дальнейшая оборона державы была делом стратигов фем и доместика схол Востока, патрикия Иоанна Куркуаса. К осени те достигли уже немалых успехов: путем искусных маневров, уничтожая отряды скифов, оторвавшихся от основного войска, нападая из засады, пользуясь лучшим знанием местности, Варда Фока, стратиг фемы Армениак, истребил несколько тысяч скифов и тем заметно ослабил их. По последним донесениям василевсу Роману скифы заняли Гераклею в Пафлагонии и стоят там. Но туда же двинулся от границ Сирии патрикий Иоанн с более чем сорокатысячным войском. Числом его силы, подкрепленные частью тагмы Экскувитов, превосходили скифов в три-четыре раза. Можно было надеяться, что уже в ближайшие дни Бог поможет ему окончательно разбить варваров и надолго избавить державу ромеев от последней угрозы с севера. Со дня на день Феофан ждал гонца от патрикия Иоанна и молился за его успех. Сейчас ему приходилось сторожить Босфор с обоих концов – северного и южного. Если скифы, ушедшие вдоль Евксина, будут разбиты, одной угрозой станет меньше и его мере можно будет сосредоточиться только на той части их войска, что отправилось в Пропонтиду.
На крыльце Феофан мигнул слуге, и когда гость с хозяином уселись в триклинии, их уже ждал на мозаичном каменном столике золоченый кувшин вина, настоянного на лавровых ягодах, пирожки, свежие смоквы и персики. Феофан сразу налил гостю вина в большой стеклянный бокал с позолотой, и тот накинулся на медовые колечки, будто бродяга с рынка.
– Со вчерашнего дня не ел… – отчасти извиняясь, пробурчал он с набитым ртом, запихивая в рот сладкий пирожок едва ли не целиком и уже держа в другой руке следующий – с сыром и миндалем. – Ничего в горло не лезло…
Младший сын Романа из Лакапы родился уже тогда, когда тот достиг немалых степеней, но изысканные обычаи знати в этой семье так и не прижились. В церкви либо при дворе Феофилакт умел напустить на себя важность и шествовал позади предносного креста[8], будто воплощение грозной мощи Господа, чему весьма способствовал его высокий рост, широкие плечи и исполненная силы повадка. Но среди своих он расслаблялся, и под личиной главы ромейской церкви ясно проступали черты крестьянского парня. Политые разогретым каштановым пафлагонским медом и посыпанные дроблеными орехами кусочки яблока и дыни Феофилакт хватал с блюда прямо пальцами, хотя рядом лежала золотая двузубая вилочка. Но Феофан только улыбался, как нежная мать перед любимым чадом, и не собирался учить патриарха застольным приемам.
– Кушай, отец мой, тебе надо подкрепить твои силы, – ласково кивал Феофан. – Тебе ведь скоро служить – Воздвиженье Креста Господня…
– Да, и это еще, – горестно вздохнул Феофилакт. – Будто мне с Хрисолитой заботы мало! Тут еще Воздвиженье, и еще василевс… Это же он меня к тебе прислал. И Стефан тоже.
– Вот как? – Патрикий встрепенулся. – Роман август передал мне свою волю?
А он-то уж было подумал, что патриарх приехал только душу излить.
– Он говорит, – Феофилакт бегло облизал сладкие пальцы и приложился к кубку, – надо уже что-то делать с этими проклятыми скифами, что засели в Никомедии. А то они, похоже, намерены там остаться зимовать.
– Господь Всемогущий, только не это! – взмолился Феофан, воздев сверкающие перстнями пухлые руки.
– Вот-вот! – Феофилакт торопливо откусил половину персика. Сок потек по его гладкому подбородку, закапал на зеленую шелковую мантию. – Надо как-то, с Божьей помощью, их оттуда выгнать. Он велел тебе подумать, не послать ли к ним послов.
– В Никомедию?
– Туда. Ведь этот дьявол, что там засел во дворце того тупицы, Стахия, говорит, он сын того их старого архонта Эльга, который при Льве и Александре крокодил…
– Где крокодил? – изумился Феофан.
– Приходил! – Феофилакт проглотил то, что было во рту. – Сюда приходил, говорю!
– Прости, я стал плохо слышать. Видно, к старости… Да, – кивнул Феофан, – тот архонт, что в Никомедии, говорит, что он племянник по брату того Эльга и старший в своем поколении. Поэтому носит то же имя – Эльг. У этих скифов, то есть росов, считается очень важным, чтобы имя прежнего вождя носил только его законный наследник и больше никто. Наверное, после смерти того прежнего Эльга этот – единственный Эльг в Росии.
Благодаря гражданам Никомедии, что уже больше месяца жили под властью скифского архонта, протовестиарий знал о пришельцах настолько много, насколько это возможно для того, кто не встречался с ними лицом к лицу. Не считая битвы в Босфоре, конечно.
– Константину расскажи – пусть к себе в книги запишет, – хмыкнул Феофилакт, подшучивая над привычками зятя скрываться от жизни в ученых трудах. – И что – те беглые девки все еще со скифами? – Патриарх с презрением выпятил губу.
– Вероятно, да. – Феофан поднес ко рту руку с перстнями, пряча усмешку. – Поскольку понятие о добродетели варварам неведомо…
– Да поразит их Господь! – Феофилакт с негодованием взмахнул рукой, взглянул на нее и слизнул пятно от меда с края ладони. – Я тут подумал – это были мои женщины, они ведь были монахинями, хоть и очень плохими! А этот проклятый скиф украл их у меня! И теперь развратничает с ними в Никомедии, пьет Стахиево вино, а его мерзавцы обчищают округу по всему Никомедийскому заливу! А к тому же он еще выпустил из тюрьмы проклятого Созонта, этого самозваного епископа, и слависиане[9] смеются надо мной. Из-за него я себя чувствую дураком! Как обманутый муж!
– Не говори так, отец мой, это уж совсем не пристало… – пытался унять его Феофан, мысленно, однако, оценив сравнение.
– А ты из-за него третий месяц в Неории ночуешь!
– Это почти верно, – вздохнул Феофан.
– Не пора ли нам покончить с этим беспокойством? А девок гулящих пусть забирает с собой в ад, мне они не нужны! Пусть их там всех вместе черти жарят!
Патриарх выразился грубее, и Феофан беспокойно сглотнул, радуясь, что в его доме их не может слышать никто лишний. Вероятно, Феофилакт потому и оказал ему честь своим посещением, что желал поговорить свободно.
– Что нам за дело до их грехов? – Феофан попытался отвлечь мысли патриарха. – Это же варвары, а те женщины мало чем их лучше. Поместив их в монастырь и дав возможность спасти душу, ты сделал все, чтобы вернуть их самих на путь добродетели, а их души – Богу, но дьявол в них оказался сильнее. Так что они пошли путем, который сами себе выбрали.
– И среди них те две, до которых весьма охоч был мой брат Стефан! Его от злости корежит, как он об этом вспоминает!
– Тише, отец мой! – взмолился Феофан и даже скривил свое пухлое лицо от досады.
Ну да, все знают: весьма высокопоставленные люди порой посещали монастырь Марии Магдалины, и вовсе не для того, чтобы павечерия слушать. Однако благоразумным людям ни к чему упоминать о таких вещах – пусть и с надежными собеседниками.
Но только патриарх благоразумием не отличался.
– Эти девки его, Эльга, научили изображать василевса! – горячо продолжал он. – Ты сам слышал: он принуждает тамошних динатов отдавать ему поклонение, как помазаннику Божию! Он спит с девкой, с какой спал василевс, и заставляет людей падать ниц перед ним, как перед василевсом! А та девка сидит с ним рядом, разряженная, как царица, и он принуждает честных людей кланяться ей и подносить дары! Прямо как новая Феодора!
– Рассказывают и такое. – Феофан усмехнулся. – Ну что же, если никомедийцы выказали себя такими дураками и не сумели отличить скифов от стратиотов Стахия и сами впустили их в свой город… Хотя, разумеется, требовать себе царских почестей – это ужасное кощунство! – Опомнившись, он сделал суровое лицо.
– Сколько же можно такое терпеть! Стефан уже сам готов взять тагму и идти туда к нему!
– А вот это уже совсем неразумно! – Феофан нахмурился. – У Зенона семь сотен человек, а у Эльга – две тысячи. Да еще слависиане выступают на их стороне, поскольку он освободил из тюрьмы их самозваного епископа…
– Вот и отец сказал, чтобы Стефан не вел себя как дурак. Но тут дело непростое. Пора уже что-то решать. Послушай меня. Во дворце идут разговоры. – Патриарх сурово нахмурился. – Мне братья рассказали. Люди болтают, что-де Феофан себя вообразил самим Велизарием[10], три месяца уже числится архонтом меры, деньги получает, а ничего не делает.
– Это кто же так говорит? – улыбаясь, прищурился Феофан.
Злословие ему, как и всякому достигшему успеха в службе, было не в новинку.
– Горгоний говорит, Наркисс… Я тебе скажу, это все от Селевкия и Матфея ползет! – Патриарх наклонился ближе к собеседнику. – Они тогда были против того, чтобы давать скифам сражение в Босфоре, а мы с тобой одолели, василевс прислушался к нам, и мы оказались правы, вот они с тех пор желчью исходят и пытаются дерьмом замазать нас и наше решение! Но и василевс недоволен, что с этим Эльгом уже два месяца никто ничего не может сделать.
– Но терпение Господне имеет меру, и вскоре она переполнится.
– Пора уже. Их архонта Ингера мы разбили, – Феофилакт рукавом черной шелковой рясы стер персиковый сок с подбородка, – и если бы он не вынырнул у болгар, можно было бы думать, что он вовсе погиб. То войско, что вышло к Пафлагонии, возглавляет какой-то другой архонт. И в Никомедии сидит третий, то есть Эльг.
– Я уверен, это ненадолго. Скоро патрикий Иоанн разобьет скифов в Пафлагонии, и ему оттуда пути до Никомедии дней семь-восемь. А если одной конницей – то дней пять. У него не менее сорока тысяч войска, и эти две тысячи скифов он раздавит, как муху.
– Вот именно! А теперь подумай – хорошо ли это будет, если тех скифов разобьет Иоанн? Он и так в последние годы слишком много о себе мнит. Василевс ему слишком доверяет, и он еще пожалеет об этом! Что будет, если Иоанн разобьет сперва сарацин, потом скифов в Пафлагонии, потом скифов в Никомедии! Что же ему потом – триумф устраивать? Может, еще Золотые ворота открыть?
– Как можно так говорить – он не август, чтобы въезжать через Золотые ворота…
– А как знать, кем он себя вообразит после стольких побед? Сколько у него появится сторонников? Толпа падка до успеха, ей плевать на законные права! Василевс задумал взять у Иоанна дочь замуж за Романа-младшего. Теперь подумай – если он окажется в родстве и с нами, и с Константином[11], не решит ли он, что лучше нас годится для Соломонова трона?
– У него есть такие замыслы? – В изумлении Феофан поднял брови.
Странно, если бы были, а он не знал.
– Кто знает, что у него есть? – мрачно ответил Феофилакт. – А отец его приближает – как будто случай с Саронитом ничему его не научил! Можно ли быть таким ду… непредусмотрительным – в его-то годы! Стефан говорит, мы не должны допустить, чтобы Иоанн собирал такие победы, будто спелые гранаты с дерева. Мы должны сами очистить Никомедию от варваров. И тебе я бы тоже посоветовал подумать, как это сделать, не дожидаясь Иоанна и его войск. Как друг тебе говорю, поверь мне! – Патриарх протянул длинную жилистую руку и схватил сразу две смоквы – зеленую и лиловую. – Я и так из-за Хрисолиты с ума схожу, а тут еще это! Дьявол бы побрал этих скифов и всю их вшивую страну! Подумай, что можно сделать, ты же умный человек!
– Для начала я отправил бы к ним посольство. Найду толковых людей, чтобы посмотрели вблизи на этого «царя Никомедийского», – Феофан усмехнулся, давая понять, что эти титулом награждает варвара исключительно шутки ради, – и разузнали, как он настроен и что собирается делать. И если… – Феофан постучал пальцами по столу, – если мы не хотим отдать честь этой победы Иоанну, то у нас один путь – заставить скифов уйти из Никомедии. Выйти в залив, в Пропонтиду. И тогда я сам смогу разобраться с ними при входе в Босфор, как это было в начале лета. Пока он остается в городе, он для нас недоступен.
– Вот так и сделай! – горячо одобрил патриарх. – Ты одержишь еще одну победу, Иоанн останется ни с чем, и все твои завистники заткнут свои вонючие рты!
– Если бы Святая Дева еще раз была ко мне так милостива, как в июне, то именно этого мы бы и достигли. – Феофан взглянул на расписной потолок, где над мраморной аркой входа имелись изображения Христа и святых. – Надеюсь, ты поможешь мне своими молитвами, как в тот раз, и мы одержим нашу общую победу!
– Да если только Богоматерь сохранит мою Хрисолиту, я так молиться буду, что… с кровли камни посыплются!
– Вот это уже слишком! – улыбнулся такой горячности Феофан.
– Предложи им, что, если они оставят всю добычу и пленных, их пропустят в Евксин свободно.
– Роман август желает, чтобы мы их выпустили свободно? – удивился Феофан.
– Ну, если они оставят все, что захватили?
– Нет, отец мой, – протовестиарий покачал головой. – Пусть они ограбили половину Вифинии – не так уж это много в сравнении с честью державы ромеев. А вот если люди, грабившие Вифинию, уйдут безнаказанно, мы потеряем куда больше.
– А если заставить их креститься?
– Можно попробовать. Но скифы – то есть русы, мы имеем дело с ними, – крестились при заключении договора уже не раз, и пока не заметно, чтобы это как-то смягчило их дикие нравы. Они уже крестились при Михаиле Третьем, но потом у них сменилась власть, и новые архонты вновь вернули страну к идольской вере. Но в замысле василевса есть драгоценное зерно мудрости, – Феофан почтительно склонил голову с ухоженным и слегка подвитыми полуседыми волосами. – Ингвар, их главный архонт, уже разбит и бежал. Того третьего, что засел в Гераклее, вот-вот разобьет Куркуас, и я очень надеюсь увидеть его в цепях в Константинополе, прикованного к триумфальной колеснице Иоанна. Остается Эльг в Никомедии. Если мы разделаемся с ним, то избавимся от скифской опасности лет на двадцать-тридцать.
– Вот этого и нужно достичь, – кивнул Феофилакт, обгрызая косточку последнего персика.
Двадцатитрехлетнее тело просит еды, даже если владелец его – патриарх. Феофан задумчиво смотрел на стол и на расписное блюдо с россыпью персиковых косточек, но видел совсем другое. Если Иоанн с его войсками разобьет тех скифов, что в Пафлагонии, то ему, Феофану, с его огненосными хеландиями, больше не будет нужды сторожить от них вход с Евксина в Босфор. Можно будет сосредоточиться на этих скифах, в Никомедии. Кентрахи меры, как он знал, после успеха начала лета отчаянно жаждали нового боя и утверждали, что и все их страты стремятся к тому же. Но Феофан был не любитель ратной доблести и полководцем стал лишь волею василевса, который в то время не имел выбора. Сам он порадовался бы, если дальнейшую заботу об обеих частях скифского войска взял бы на себя доместик схол Востока и его стратиги.
Но патриарх и все пославшие его венценосные родственники правы – не стоит отдавать столько славы одному патрикию Иоанну. Завистникам необходимо заткнуть рты. И если ради этого придется вновь натянуть клиабинион и прочее снаряжение – что ж, такова воля Святой Девы, покровительницы Великого Города.
Тобой земля вся повивается и град,
Спасенный Богом, Дево, чрез тебя.
О воевода деятельная бдения,
Возрадуйся, с готовым сердцем Ты стоишь,
Не говоря, повелеваешь, и восстание
Твое становится врагов падением…[12] —
вспоминал он стихи Георгия Писиды, укрепляясь духом от этого соединения искусства и благочестия.
Патриарх испустил глубокий вздох. Феофан поднял взгляд: в глазах Феофилакта под припухшими от недосыпа веками отражалась тоска.
– Бог милостив к нам, – закивал Феофан, беря его руку в попытке утешить. – Твоя любимица будет здорова.
– Господь не отнимет у меня еще и ее! – жалобно ответил Феофилакт, и его черные глаза влажно заблестели. В эти мгновения он казался даже моложе своих двадцати трех лет. Что ж, волею василевса кое в чем ему суждено остаться ребенком. – Что у меня есть? Какая радость?
– Но Господь и Роман август послали тебе величайший долг и честь…
– А я просил? – Глаза Феофилакта гневно сверкнули, черные густые брови нахмурились, белые зубы блеснули, как у зверя. – Я всего этого хотел? Я бы хотел… чтобы только я и Хрисолита, а вокруг горные луга, озера, облака… тогда я был бы счастлив. И пусть бы я был просто пастухом.
Патриарх горестно вздохнул, оглядел столик, где плоды остались только в узоре крышки, выложенные кусочками цветного камня.
– А ты… вели, что ли, цыпленка поджарить… или пару голубей. Ну, говорю же – я от волнения со вчера не ел, а молитвами сыт не будешь! – обиженно пояснил он в ответ на удивленный взгляд хозяина.
– Но, отец мой, постный день! – Феофан всплеснул руками.
– Господь от меня так много хочет, а цыпленка ему для меня жалко? – оскалился Феофилакт, и в это мгновение он был похож на голодного волка и на дитя одновременно.
– Сейчас все подадут, – улыбнулся Феофан и кивнул слуге у двери. – У меня есть отличные фазаны, и если начинить их рыбой и поджарить на углях…
Правитель ромеев всемогущ, его воля – закон ему и всей стране. Он может своего шестнадцатилетнего сына сделать патриархом, поставив во главе множества ученых мужей, осиянных благочестием и убеленных сединами. Но и ему не под силу сделать пригодным для патриаршего жезла того, кто и правда был бы куда счастливее с посохом пастуха.
Рассказал бы кто-нибудь – в Хейдабьюре, в Хольмгарде, в Киеве, – что бывает такая война, Хельги только посмеялся бы. А то он войны не видел! Зеленый тенистый сад среди беломраморных стен и колонн, крина в огромной чаше белого и зеленоватого мрамора, где среди белых крупных кувшинок плавают блестящие рыбки. Возле бортика крины на мягкой пятнистой шкуре какого-то зверя – вроде рыси, но побольше, – возлежит светловолосая дева, одетая в сорочку из ткани настолько тонкой и прозрачной, что красоту девы видно так хорошо, как если бы она была вовсе не одета. Рядом стоит золотой кувшин с вином и золотое же блюдо с виноградом, смоквами и персиками. Помахивая кистью красного винограда, дева нараспев читала стихи. Хельги, правда, не понимал ни слова, но под легкое журчание крины шло так хорошо, что он невольно думал: и какого еще рая надо этим христианам? Греческие «валькирии», вывезенные из монастыря Раскаяния, нравились ему больше тех, что он прежде воображал. Вот эта золотисто-желтая, совершенно прозрачная сорочка с красной шелковой опояской куда приятнее на вид и на ощупь, чем та кольчуга, в которой Сигурд застал спящую Сигрдриву.
О проекте
О подписке