Но сейчас, в этом святилище, Лют надеялся найти недавние плоды Маломировой победы… «Мы их богам поднесем», – какие-то такие слова Мистина слышал от Маломира, когда перед погребением Ингвара и его гридей обсуждалась судьба найденных при них пожитков и оружия. Ничего особо ценного при них не было: простая походная одежда, серая и бурая опона, накидки из волчьих шкур. Дорого было лишь оружие гридей и украшения – перстни, обручья, гривны. Все, что удалось подобрать, древляне поделили между собой и разобрали по домам. Но часть они непременно должны были поднести богам. Лучшее, конечно, Маломир увез в Искоростень и там возложил к идолам на Святой горе, но не может такого быть, чтобы Гвездобор ничего не припас для своих собственных богов!

Дверь Лют оставил распахнутой, чтобы было побольше света. Бревенчатые стены – по велик-дням их увешивают вышитыми рушниками, – длинные, чисто выскобленные пустые столы. Старые дубовые скамьи, до блеска выглаженные седалищами многих поколений маличей. В дальнем конце старинный очаг, обложенный камнями, а над ним два высоких чура: один с бородой – дед, а другой без – баба. Очаг перед ними пуст, зола убрана.

Лют прошел вперед, оглядывая стены. Где-то здесь. Вот! У стены за очагом виднелась большая дощатая укладка. Она уже была заперта на настоящий врезной замок. Ключ, надо думать, хранил у себя боярин, он же главный жрец. Но не стоит труда искать: у Люта имелся при себе ключ ко всем замкам. Его секира. Отцовский подарок пятилетней давности, врученный перед первым его заморским походом.

Он откинул дощатую крышку. Отшвырнул в сторону полосатую вотолу, прикрывавшую содержимое. Турьи рога с резьбой, один даже с потемневшей серебряной оковкой – Лют выложил его на стол. Горшки… красивые греческие чаши с росписью… Вот!

Под горшками лежали два шлема: один северный, с полумаской, другой хазарский, с обломанными орлиными перьями на макушке. Первый был насквозь пробит ударом секиры, прямо над лбом. Лют осторожно провел пальцами по краям пролома. В груди повеяло холодом. Через этот пролом вошла чья-то смерть… выпорхнула чья-то душа… кого-то из Ингваровых гридей. Лют знал их не слишком хорошо – в лицо, по именам, но близко ни с кем не сходился. Дружил с ними Мистина – с юности он был их сотским, и их «старики» до сих пор сохраняли с ним тесную связь. Эти люди были знамениты и уважаемы среди всей руси. Иные из них провели с Ингваром всю жизнь, с отроческих лет. И пали с ним в один час. Такой жизнью и такой смертью можно гордиться. На миг Лют ощутил даже зависть. Но потом вспомнил: он теперь не просто свободный человек. Он из рода, где нанимают хирдманов, а не нанимаются. Если не обманет надежды брата и покойного отца. Если кровь вождей в нем победит.

Лют еще раз глянул в укладку… и ему будто пахнуло в лицо жаром. От волнения загорелись уши. Под шлемами лежал походный стяг – «малый ворон». У каждого из пяти десятков гридей был свой «ворон», и два из них Ингвар взял в свой последний поход. Толстая серая шерсть, на ней черной нитью вышит расправивший крылья ворон – тот же, что на Ингваровых печатях. Княгиня Эльга сама вышивала их все, после того как они заняли киевский стол. Белая оторочка по краям. Петли для древка. Древка никакого не было: надо думать, в час битвы «малый ворон» лежал у знаменосца в заплечном коробе или в мешке. Они же шли по реке на лодках и не знали, что на излучине, у завала из притопленных коряг, им придется принять бой.

Чуть дрожащими руками Лют вынул стяг. С надеждой заглянул под него, но увидел только груду льняных сорочек, рушников и несколько красных шапок с опушкой – одеяния богов на велики-дни. Порылся в них на всякий случай, но без особой надежды. Надо думать, второй «малый ворон» хранится в святилище Искоростеня: ведь Маломир и Гвездобор поделили добычу.

Свернув стяг, Лют сунул его за пазуху. Никакому золоту он бы не обрадовался больше. Уцелевшие три десятка гридей, которых Ингвар не брал с собой, этой осенью ходили как волки среди людей – обозленные и несчастные. Они рвались поехать с Эльгой на ту страву, но она не взяла их: уж очень их лица, их безжалостные глаза выдавали, кто они такие. Они потеряли вождя, собратьев, два стяга. Вместе с ними была потеряна их честь, а с нею и удача. Если он вернет им хотя бы одного «ворона»… Лют невольно улыбнулся, мысленно представляя их лица. Да они его на гору на руках понесут.

Шестеро были с ним в этом набеге – те, кто не стал дожидаться Святослава, а сразу попросился к своему старому сотскому. Мистина всех принял: этих людей он хорошо знал и не сомневался в их надежности. Вот они сейчас завоют от радости, когда он им покажет, что нашел!

С рогом и двумя чашами под мышкой Лют вышел на двор. Рандольв, стоя у двери, смотрел в сторону веси – оттуда густо несло дымом и запахом гари. Боярский двор на краю селения, похоже, горел уже вовсю.

– Держи! – Лют вручил хирдману рог в оковке. – Но это взято у богов, и придется отдать на Святую гору в Киеве, иначе боги покарают нас за грабеж. Идем к нашим.

– Не много же было у них удачи! – Рандольв разочарованно скривился и взвесил рог на руке.

– Сколько ни есть, а и та теперь наша.

У подножия горы их ждал при лошадях только один человек – Доброш, десятский. Лют хотел спросить, а где остальные, но тут сам увидел – Снарь и Альстейн возвращались от леса, ведя третью лошадь без всадника.

– Какой-то тролль мчался к лесу на Асбьёрновой лошади! – издали крикнул Альстейн на северном языке. – Лошадь мы поймали, но тролль ушел.

– Где Асбьёрн? – Лют быстро сел в седло и тронулся им навстречу.

– Не знаю, поехали искать.

– Давайте, парни, живее! – Их догнал Доброш. – Если загорятся другие дома, мы в таком дыму своего носа не найдем!

* * *

Отдышавшись немного, Берест сел на мху и попытался подумать. Варяжская секира лежала перед ним, будто небольшое чудовище, – хищная, опасная, чуждая и в то же время красивая – глаз не отвести. На острое лезвие надет узкий чехол из дуба, тоже с резьбой – вроде как змеюка вьется, и примотан тонким кожаным ремешком. Вещь была дорогая – это сказывалось и в серебряной насечке на обухе, и в резьбе гладкого дерева рукояти, искусно вытесанной из елового стволика. Уж не боярина ли какого он с коня ссадил? Вот бы самого главного у них!

Ветер шумел в вершинах, но в лесу было тихо. Лишь сороки стрекотали. Если бы вокруг шарились два коня со всадниками, уж их-то он услышал бы. Потеряли след, ушли?

В одной сорочке, мокрой от пота, на осеннем ветру Берест скоро зазяб. Прихватив секиру, пополз к краю оврага. Прислушался, внимательно оглядывая окрестности, выбрался наверх. Его тянуло назад – к Малину, узнать, что там происходит, жив ли еще кто-нибудь! Но не умнее ли будет бежать со всех ног к соседям, к тем же Здоровичам? В Доброгощу? А то и на них нагрянут…

Или уже нагрянули? По затылку пошли мурашки. Если на землю Деревскую пришло целое русское войско, то наверняка рассеялось по городкам и весям. И в каждом сейчас творится то же, что и здесь! У Береста чуть сердце не остановилось. Если так… то и помощи искать негде.

Что же никто не предупредил? Берест едва не застонал от досады. А кто должен был? На вече уговорились ждать вестей от князя и на том успокоились. А князю кто должен был весть подать?

Вот я и должен, подумалось. Тот, кто уже видел врагов, но сумел уйти. Единственный из всех? От этой мысли стало куда холоднее, чем от ветра.

Идти в Искоростень? Пешком тут пути на два дня, не меньше. Без платья, без куска хлеба… без обмоток на ногах даже. Добраться до Истомичей, тут поприща два, а там дадут какую свиту… даже лошадь, у них есть одна.

Нет. Будто споря сам с собой, Берест помотал головой. Сперва выяснить, что со своими.

Крадучись, тронулся в обратную сторону, к Малину. Не зря он с семи лет с отцом и дедом ходил на ловы: никто не услышал бы, как Берест идет по лесу, зато ни звук, ни движения не оставались для него незамеченными.

Однако русов он застал только в самом селении. Лежа под кустами опушки, он видел, как горят Гвездоборов двор и еще два ближних к нему. И гумно горело – Берест понадеялся было, что со снопами вместе сгорел и тот рус, но вспомнил, как прятал там Огневку, и отогнал эти мысли. Догадался ли малец выскочить, пока русу было не до него? Пока огонь не разлетелся по снопам, было время открыть вторые ворота наружу.

Гады! Змеи поползучие! Хотелось передавить их всех за жито на гумне… а кто бы стал есть тот хлеб? Где все малинцы, родичи и соседи? Живы ли еще?

Людей в охваченном огнем краю селения не было. Пришлось дать здоровенный крюк, чтобы незаметно подобраться с другой стороны, зато теперь Берест всех увидел. Женщины, дети, отроки сидели на земле, на пустыре перед святилищем, сжавшись в тесную кучу для тепла. Долетали звуки плача и причитаний. С кромки оврага Берест разглядел с краю троих мужчин. Руки у них были связаны, у Лызгача на плече краснело кровавое пятно, у Миряги был разбит лоб. Больше никого. Ни Мезенца, ни Комля, ни Задорки, своего троюродного брата и лучшего приятеля, Берест разглядеть не мог.

Снова встало перед глазами тело отца с кровавым проломом на лбу. И впервые ясно обозначилась мысль: да был ли отец жив, когда он тащил его к избе?

Нет, лучше не думать о худшем, пока ничего не ясно.

В кучу на расстеленной бычьей шкуре были свалены разные пожитки: тонкий лен, хорошая опона, бобровые шкурки, две-три медвежины. Особенно-то поживиться гадам здесь было нечем. Тут не те палаты, что у княгини киевской, с золотых блюд серебряными ложками не едим, паволоками не утираемся.

Трое-четверо всадников объезжали пленников, поигрывая кто плетью, а кто секирой или мечом. Остальные русы, спешенные, толпились у костра. Лежала разрубленная свиная туша, часть мяса уже жарилась на отодвинутых от пламени углях. В корыте были навалены короваи – от разных хозяек, видно, вынесли, что нашли в избах. Русы хохотали, жадно ели хлеб и сало, разложенные на круглом щите, толкали друг друга в плечи, радуясь добыче.

Один сидел поодаль, и на горле у него виднелась широкая белая повязка с пятном крови. С досадой Берест признал в нем своего руса с гумна. Живучий, гад! Горло ему расцарапал, но до яремной жилы не достал.

Человек пять толпилось возле кого-то одного, разглядывая то, что он им показывал, – что именно, Бересту издали было не видно. Но русы очень веселились: орали что-то по-своему, смеялись, били друг друга по ладоням. Вот из круга вышел парень – примерно ровесник Береста. Среднего роста, светловолосый, с правильными чертами загорелого лица, улыбающийся во весь рот. Эта сияющая счастьем улыбка делала его похожим на Ярилу, что ездит весной по полям на белом коне. В последние годы Ярилой Малинской волости был Станко… черным прахом он в сыру-землю ушел… из-за этих вот…

Чему они так радуются? На ходу молодой русин засовывал что-то за пазуху. Что нашли? Рог, что ли, из святилища уволокли?

За спиной кто-то тихонько свистнул. Берест едва порты не замочил от неожиданности и резко обернулся, сжимая рукоять чужой секиры. Но в пяти шагах на дне оврага позади увидел Межака – старшего Лызгачова сына.

– Я это! – прошептал тот. – Не скачи, заметят.

Берест торопливо соскользнул к нему. Оказалось, Межак тоже запомнил науку деда Миряты и сразу кинулся в огороды. В лес убежал Липняк, сын покойного Томилы, и Комлева баба с дитем. Межак знал, где они сидят, но больше никого пока не видел.

Неужели все прочие там, в кольце у русов?

– Их что, уведут? – недоверчиво спросил Берест. – В Киев с собой?

Сам понимал: а как же иначе, русь издавна торгует полоном. Говорят, за волынянами, хорватами и лендзянами живут чехи, а у них еще более крупный рынок в граде Праге. Не для того русы всех малинцев собрали и держат, чтобы пирогами угощать!

– Но надо же как-то… – начал Берест и запнулся.

Своих надо было как-то выручать! Не может же такого быть, что мать с сестрой, родичей и соседей, своих, самых близких, составлявших для него почти весь род людской, уведут на продажу, как… каких-то чудинов полоненных?

Но как? Он, Межак, еще один отроча… и женка… Варяжская секира… Хороши себе три могучих витязя – прям Усыня, Горыня и Дубыня из дедовых сказок!

– К Истомичам бежать! – горячо зашептал он, хотя с такого расстояния русы их голосов не услышали бы. – К Здоровичам! Пусть собираются быстрее! Может, отобьем! До князя-то далеко.

– К Истомичам бежать придется – не загинаться же в лесу, – зашептал Межак в ответ. – А чтобы отбить… Где ты у них таких витязей видел, чтобы на конных русов идти?

– На дороге подстеречь – и стрелами. Дорога-то на Киев одна!

– У тебя лук есть?

– Нет… Секира вон есть!

– Ух ты! – Межак в восхищении подался ближе. – Как достал?

– А! – Берест отмахнулся. Рассказывать о своем подвиге как-то не тянуло. – Пошли отсюда.

Они пробрались вдоль оврага до дальнего конца, где за кустами можно было прокрасться в лес. Передвигались ползком. Укрывшись за деревьями, Берест обернулся. Из такой дали сидевшие на пустыре весняки казались стаей серых и белых гусей.

Боги вовсе не забыли о малинцах. Войдя в лес, Берест и Межак почти сразу наткнулись на Вьюху – старшего сына дядьки Родимы. Это был крепкий и толковый молодой мужик, лет на семь старше двоих отроков. За ним пробирался еще один отрок – четырнадцатилетний Ярец.

И вот их стало пятеро: один мужик и четверо подростков. Не считая бабы с младенцем и еще одной девчонки, через песий лаз ускользнувшей с Гвездоборова двора. Ушли подальше в лес, стали держать совет. Все сходились на том, что надо бежать к соседям, просить помощи, послать весть князю в Искоростень. Расходились, куда именно бежать. К Истомичам, что живут в сторону Искоростеня, или к Здоровичам? Вьюха, как самый старший из уцелевших, настоял, чтобы идти к Здоровичам – оттуда была родом его жена, сейчас попавшая в полон. У малинцев за последние годы было высватано оттуда немало невест, и не бросят же отцы и братья своих родных без помощи?

Помощи у Здоровичей можно было дождаться скорее, в этом Вьюха, пожалуй, был прав. Имелась сложность: Здоровичи жили в той же стороне, откуда пришли русы. А что, если там они уже побывали? Или там побывал кто другой из их же породы? Но гадания и споры Вьюха быстро пресек.

– Русы прямо сразу с места не тронутся, – сказал он. – Пока добычу соберут, пока отдохнут. Может, они до завтра у нас просидят! А нам время дорого. Раньше них успеем пробраться.

– И еще такое дело… – подумав, добавил Берест. – Если полон отбивать – нужно в ту сторону идти, куда его поведут. Чтоб не догонять потом.

– Отбивать хочешь? – Ярец хмыкнул, потом его лицо скривилось, будто он пытается не заплакать. – Тоже, осилок^[2] нашелся! Ты их мечи видел? И в бронях все, в шеломах… А мы… – он оглядел свою серую сорочку и порты, развел пустые руки.

– Там моя мать, сестра и… и еще люди, – упрямо добавил Берест, не желая заранее делить родню на живых и мертвых. – Я не осилок, но… Перун поможет покон исполнить! А будем сложа руки сидеть – как потом перед могилами дедовыми показаться? Сгинет род, и доброй славы не останется!

Лесными тропами семеро беглецов пустились со всех ног. Оглядываясь и видя над лесом дым, Берест всем сердцем молился: пусть еще хоть кто-нибудь окажется спасен. Не хотелось думать, что из отрока хорошей семьи, почтенного рода и славного племени, он в одно хмурое утро превратился в сироту убогого.

Вдруг он сбился с шага и застыл посреди тропы; идущий позади Межак с ходу наткнулся на его спину и едва не упал.

– Ты что? – возмущенно крикнул он, подпрыгивая и тряся ушибленной ступней. – Заснул?

Ушедшие вперед, за Вьюхой, остановились и оглянулись.

– Я… вспомнил… – пробормотал Берест. Он будто в изумлении глядел перед собой, но видел то, что осталось позади. – Я видел… кто их привел…

– Кто? – Вьюха вернулся, прочие обступили Береста.

– Я же видел его… среди них…

Теперь он сообразил, почему при виде веселого светловолосого парня в середине оживленного кружка чем-то обрадованных русинов вызвал в памяти Станко. Он раза три видел их вместе – когда Свенельд по разным надобностям проезжал через Малин. Младшего Гвездоборова сына и…

– Это был младший Свенельдов сын. Лют.

– Старший, стало быть, на страву приезжал, а младший нынче подоспел… – пробормотал Вьюха. – Оба при деле…

– Сам змей старый помер, а все нет нам покоя от его змеиного рода! – с возмущением и обидой запричитала Комлева баба, на одной руке держа младенца, а другой поднося к мокрым глазам конец повоя. – Да за что же на нас так боги огневались? За что диды отступились? За что?

Вьюха и Берест молча взглянули друг на друга. Они знали, что привело обоих сыновей покойного воеводы под склоны Малин-городца…

* * *

На заре следующего дня Берест и пятеро его спутников сидели, притаившись, в кустах перед бродом на Тетереве, и ждали, когда на дороге покажется русский отряд с их полоном и прочей добычей. Чтобы от Малина попасть в Киев, нужно сначала целый день идти вниз по Ирше – или вдоль нее – на запад, туда, где она впадает в Тетерев. Здоровичи жили не близ этой дороги, а за рекой, южнее, поэтому чужаков даже не видели. К облегчению уцелевших малинцев, в Здоровичах все были целы – и избы, и люди. С гумна доносился ладный перезвон цепов – здесь жизнь шла обычным порядком. При виде порядка изб, где тянулся дым из низких окошек, женки несли от реки воду, стучал у поленницы топор, пустая загородка посреди веси ждала назад отогнанную пастись скотину, – воспоминания о разорении Малина показались жутким сном.

На той страшной страве из Здоровичей погибли четверо, и все вышедшие парням навстречу были «в печали». Подумалось мельком: изобилие белой «печали» в Деревах будто торопит первый снег… Будто люди решили сами выбелить землю, не дождавшись, когда в положенный срок это сделает Марена.

Здесь старшим остался Ладовек – младший брат Ладомера. Это был среднего роста, еще не старый мужчина, рано поседевший: белая как снег пушистая борода не шла к гладкому, румяному лицу и по-молодому бодрым, живым глазам. Теперь ему принадлежало право решать судьбу Берестовой невесты. Парень лишь раз или два огляделся, мельком подумав, что и она должна быть в этой толпе испуганных женок и притихших детей, что стояли вокруг и ждали, чем кончится разговор. Но узнать ее он все равно не смог бы, а спрашивать было не время.

Страшные вести вызвали бурные споры. Те, у кого дочери и сестры были отданы в Малин, звали помочь соседям и родичам. Те, у кого близких там не было, стояли за то, чтобы хватать жен, детей и скотину и бежать в лес, прятаться в болотном городке, куда чужаки, к тому же конные, вовек не проберутся. Предлагали послать весть князю и даже готовы были дать для этого лошадь: коли вече так решило, то надо исполнять.

Но князь в Искоростене получит весть только на второй день. Пока он соберет людей, пока они, пеши, дойдут до Малина – минует дней пять-шесть, а то и вся седмица. Русы с их добычей будут уже в Киеве. И если нет той волшебной скрыни, из которой по слову колдуна выскакивает целое войско, то надо как-то самим управляться.

– Так оно и бывает, отроче, – сочувственно вздохнул дед по имени Щепа, рослый, худой старик с тонкой пегой бородой. – Кто первый у ворога на пути случается, тому судьба пропасть. Стопчут его, как в поле обсевки. Войско соберется, да уже других боронить станет.

– Единого мы рода с малинскими, единого колена, – напомнил робким Ладовек. – Покон дедов велит своим помогать. Коли нарушим завет, чуры нас проклянут.

В итоге сошлись, что пятеро мужчин, наилучших стрелков, возьмут луки и устроят засаду на пути отхода русов, а прочие будут спасать своих. Дед Щепа тоже вызвался в засаду: он славился как хороший ловец, а крепости рук еще не утратил.