– Ну, иди к жене, – мягко сказала Эльга сыну. – Поклонись от меня. Скажи, я завтра приду и подарки принесу. Или хочешь, возьми для нее что-нибудь сейчас.

– Да сама принесешь. – Святослав не придал этому значения. – Ей не до нарядов.

– Ступай. Я в баню, да отдыхать…

– Отдыхай! – Святослав подошел, поцеловал ее, прижался лицом к белому повою. – Не верится, что ты воротилась.

– Скучал? – вырвалось у Эльги.

– А то как же?

Она улыбнулась, покачала головой. Да разве он мог скучать – этот сильный, решительный мужчина, источавший уверенность и властность, которые делали его на вид старше, чем настоящие двадцать с небольшим лет. Когда она, сидя в палатионе Маманта или качаясь в лодье, вспоминала сына, он виделся ей то мальчиком, то отроком, и она беспокоилась о нем, как об оставленном без пригляда ребенке. Зря беспокоилась. Это давно уже мужчина, настоящий князь, который хорошо справился и без нее. Она надеялась, что так.

Святослав еще раз поцеловал ее, кивнул другим женщинам и вышел.

– Глазам не верю… – бормотала Володея, оглядываясь. – Там, мнилось, я на том свете, теперь воротилась – опять на том свете. Где же он, тот свет – здесь или там? Не знаешь, Елька?

Эльга лишь закрыла глаза и слабо покачала головой. Родственниц – свою родную младшую сестру Володею, княгиню черниговскую, и двоюродную внучку Прибыславу, княгиню смолянскую, – она привела к себе. Им еще предстоял дальнейший путь по собственным домам: Володее – поближе, а Прибыславе – еще с месяц добираться вверх по Днепру, до Свинческа, стольного города восточных кривичей.

Ее спутницы-киевлянки разошлись по своим дворам, ездивших с ней челядинок Эльга тоже распустила отдыхать. Скрябка, остававшаяся дома с Браней, уже два раза приходила сказать, что баня готова, но усталые странницы никак не могли собраться с силами и встать с дубовых лавок. Точно как там, у Маманта, когда впервые после путешествия сели на свои беломраморные лежанки и стали озираться с изумлением, не находя слов.

«Прямо Золотая палата!» – в прежние годы говорили льстивые купцы, оглядывая цветную посуду на полках у княгини, шелковую занавесь у постели, ларцы, отделанные медью и резной костью. Эльга и сама считала, что жилище у нее красивое и богатое – особенно в сравнении с простыми избами, где даже по праздникам стены украшаются лишь зелеными венками и шитыми рушниками, а посуда вся желтая и бурая, слепленная руками самих же хозяек. Но Золотая палата, иначе Хризотриклиний… Те купцы сами не знали, о чем говорили. А она теперь знает. И если бы кто-нибудь вновь сказал Эльге, что ее просторная изба похожа на Золотую палату, она смеялась бы до слез.

* * *

Пожалуй, русам повезло, что приема у василевса им пришлось дожидаться два месяца с лишним. К тому времени когда их привезли в Большой дворец, княгини и боярыни уже попривыкли и перестали визжать и хвататься друг за друга при виде белокаменных статуй и высоченных, как бортевые сосны, колонн. Если бы их прямо сразу по приезде позвали в Мега Палатион – да они не то что слова бы там не вымолвили, а и дойти бы не дошли! Осрамились бы сами и всю Русь осрамили на веки веков! А так им хватило времени попривыкнуть – если не к самим чудесам и хитростям греческим, то хотя бы к тому, что эти чудеса здесь на каждом шагу. Приучиться молчать, не застывать столбом и не пучить глаза, даже если никогда в жизни подобного не видел и не понимаешь, что это такое перед тобой.

И все же тем утром, ожидая вестиаритов, русы были сами не свои. Каша ни у кого не лезло в горло; сама Эльга съела чуть-чуть козьего сыра и две ягоды-сики. Наряды, в которых предстанут перед василевсами, все обдумали и передумали неоднократно заранее, но сейчас вдруг показалось, что те никуда не годятся. Дома, на Руси, эти греческие платья вызывали всеобщую зависть как великие сокровища, а здесь?

– Это мне свекор подарил, а у него из добычи Олеговой! – жалобно говорила Святана, глядя на свое платье желтого шелка с вытканными коричневатыми цветами в узорных кругах. – А вдруг узнает кто? Вдруг скажет: мое это?

– Да хозяин помер давно! – утешала ее мать, Ута. – С Олеговых-то времен…

Эльге пришлось пройти по китонам-опочивальням, где обжилась женская часть ее посольства, и самой показать пальцем, кому что надеть. Иначе собирались бы до вечера.

Ей не приходилось выбирать наряд: вот уже много лет, с техпор как овдовела, она носила платье лишь белого и синего цвета. И теперь, когда прибыли уже знакомые ей «львы» этериарха Саввы – с копьями, в белых плащах и золоченых шлемах ради важного события, – она вышла на мощеный двор, одетая в белую далматику с отделкой голубого самита и жемчужным шитьем. Под платьем на ней еще была та сорочка, в которую ее вчера облачили после купели, и потому волноваться о том, достаточно ли хорош ее наряд, казалось не только глупым, но и греховным. На шитом золотом очелье покачивались тонкие цепочки золотых же подвесок моравской работы, на груди лежало ожерелье из смарагдов и жемчужин – давний, еще предсвадебный дар Ингвара. Не намеренная состязаться с порфирородными по части роскоши и блеска, Эльга осталась довольна своим видом. Но и спутниц понимала: половина гречанок на улицах Константинополя носили такие платья и накидки, за какие любая княгиня отдала бы лет пять жизни.

Этериарх Савва Торгер, в золоченом шлеме, какого Эльга еще не видела на нем, стоял возле носилок. Его торжественный и притом веселый вид отражал важность события, которого она ждала с таким волнением. Даже приподнятые кончики его седых усов сегодня имели задорный вид, светло-серые глаза блестели на морщинистом загорелом лице, будто нынешний день обещал радость и честь и для него самого.

– Рад приветствовать тебя, госпожа Елена, в этот счастливый день – первый день после твоего истинного рождения, рождения во Христе! – Он поклонился, как будто сегодня это доставляло ему особенное удовольствие.

Когда Эльга подошла к носилкам, собираясь сесть, Савва склонился к ней и произнес, понизив голос:

– Тебе следует знать: ради сегодняшнего приема открыли Магнавру.

– Что? – Эльга обернулась. – Что открыли?

– Магнавру. Это самый старый из дворцов, в его палате для приемов стоит Трон Соломона. Ею сейчас пользуются редко, только для самых важных случаев. Сегодня не было царского выхода, как положено по утрам, и сейчас, пока ты еще едешь, весь синклит облачается в золоченые мантии, а препозит уже приготовил хламиду и венец для облачения владыки. Полагаю, богохранимый василевс намерен поразить тебя своим величием.

Последние слова Савва произнес полушутливо, но при этом смотрел на Эльгу весьма многозначительно.

– Чтобы мы от такой роскоши пустили «теплого» в порты, – шепнул Мистина, на правах близкого родича вклинившись между княгиней и этериархом.

Эльга с трудом подавила беспокойный смех. Мистина тоже надел лучшее платье: белый кафтан, с отделкой из красновато-золотистого узорного шелка во всю грудь, с золотыми пуговками до пояса, греческой работы штаны полосатого красно-синего шелка, синий плащ с золоченой застежкой. Нарядный и уверенный, с ухоженной русой бородкой, внушительного и привлекательного вида, старший посол при каждом выходе в город собирал с гречанок немалую дань восхищенными взглядами. На его рост и мощное сложение даже Савва смотрел с сожалением: в ряды дворцовых телохранителей-«львов» отбирали крупных парней, но Мистина и среди них выделялся.

Эльга уселась в носилки, Мистина закрыл дверцу, шестеро рабов подняли их на плечи и понесли по мощенной кирпичом дороге от палатиона к гавани предместья Маманта. Свита и вестиариты двинулись пешком. Дорогу к пристани накануне вымели и даже облили водой, чтобы пыль не садилась на цветные одеяния посольства. Пестрое шествие состояло из более чем сотни человек, не считая отроков-гребцов; поглядеть на это сбежались все окрестные жители, бросив работу. После пережитого вчера, во время своего крещения в церкви Богоматери Халкопратийской, сегодня Эльге хотелось бы поменьше шума и побольше покоя. Но не она здесь решает, что и как будет происходить.

День предстоял очень длинный. Асикриты Артемия Конда, логофета дрома, подробно рассказали княгине и свите о порядке приема и не отстали, пока не убедились, что все русы всё уяснили.

– Обычно дворцовые служители вводят послов в триклиний под руки и показывают место, где надлежит остановиться и приветствовать василевса, – объяснял Эльге помощник логофета дрома. – Твоя светлость желает, чтобы тебя вели под руки?

– Меня не нужно вести под руки. – Эльге не хотелось выглядеть немощной, будто древняя бабка, которую не держат ноги, и она надеялась справиться без посторонней опоры – а к тому же брезговала теми безбородыми скопцами, которые намеревались ее вести. – Я смогу дойти сама.

Асикрит лишь покачал головой, но не стал ее разубеждать. А он-то знал, зачем заведен этот мудрый порядок!

Приемов на сегодняшний день предстояло целых шесть, из них Эльге придется участвовать в пяти. Кириэ Иису Христэ, фээ му!^[4] Лучше не думать, что станет с ее головой и ногами к окончанию этого дня. Разве что укрепит ее силы помазание святым миром, еще не смытое с тела. Ведь ей предстоит непростой разговор. Чтобы сохранить ясную голову, пожалуй, стоит поменьше глазеть по сторонам.

Уже в носилках Эльга опомнилась: надо было поблагодарить Савву за предупреждение. Он истинный друг ей, хоть и слуга василевса. Но Савва со своими помощниками возглавлял шествие, и сейчас она уже не могла ничего ему сказать.

* * *

Когда двадцать лет назад Эльга приехала в Киев, там еще жили два-три участника давнего посольства в Царьград Олега Вещего. Один из них, Лидульв, тогда уже старый и больной, почти не владел ногами, зато отличался гостеприимством, и целыми днями у него на дворе шла гульба. Лидульв часто рассказывал молодежи о Царьграде, о том, как русские послы посещали золотые палаты «василеса» и что там повидали. «Такое дерево стоит золотое возле места василесова, а на нем и веточки, и листики – все из чистого золота. А на каждой веточке птичка сидит золотая, у одних глазки смарагдовые, у других – из лала или еще какого камня самоцветного. На ступенях места царского стоят звери разные, и тоже все из золота! Василес платком взмахнет, скажет им – пойте! – птички поют, звери рычат, хвостами машут! Впереди у него сидят два золотых льва – это как псы огромные, с бычка ростом, а на шее у них такая шерсть растет густая, будто воротник из кудели…». Почти все время Лидульв был нетрезв, и его хоть и слушали с увлечением, но не верили. Птички золотые, да еще и поют! Псы в воротниках из кудели – тоже золотые, и рычат! Силен старик в уши заливать!

Торговые гости в Царьград ездили всякий год, но во дворце, пред лицом «василеса», русы бывали с тех пор только однажды: когда лет за пять до гибели Ингвара заключали с греками новый договор. Киевлян среди них имелось лишь трое, но Ивор и Вуефаст подтверждали: да, видели и птичек, и львов. Эльга все равно не верила. Такого же просто быть не может! Золотые вещи не способны шевелиться и петь! Скорее она поверила бы, что у послов рябит в глазах и шумит в ушах от окружающего великолепия. А может, от вина, что еще вероятнее. Очутившись в Греческом царстве, где даже рабам полагается по корчажке вина каждый день, русы даром времени не теряли, зато иные теряли разум и здоровье…

Уже здесь, в Царьграде, вспоминая рассказы Лидульва, Эльга думала, что старик-то, пожалуй, от всех чудес тронулся умом. Каменных львов она увидела еще на причале дворца Вуколеон, когда впервые прибыла на встречу с патриархом: они и правда походили на огромных псов с длинной шерстью на шее, но не шевелились и не рычали. Каменные же!

Но ох, какое спасибо ей сегодня пришлось сказать уже давно покойному старику Лидульву!

Мега Палатион, иначе Большой дворец… Сегодня лодьи, миновав устье Суда, пристали у ворот Святого Лазаря. Сами ворота, кстати сказать, были невелики и скорее напоминали калитку, хоть и снабженную косяками резного мрамора. «Боятся нам широкий путь показать», – сказал ей Мистина, помогая выйти из лодьи, и Эльга снова еле сдержала беспокойный смех. Чего доброго – придет к василевсу, смеясь, как дурочка.

Но ей хватило времени успокоиться: путь предстоял еще неблизкий. Миновали монастырь Святого Лазаря, и вестиариты во главе с Саввой повели русов вверх по склону горы, по лестницам белого мрамора, к южному входу во дворец. И сам этот вход не получалось окинуть взглядом. Треугольная белокаменная кровля вздымалась к небесам, почти сливаясь с облаками. Кровлю держали толстые колонны, а к высоченным дверям с изображением огромного креста вели ступени красного камня. Они думали: ну и громадина – дворец василевсов! По ступеням шли, держась друг за друга, чтобы не упасть от головокружения. А оказалось – это только крыльцо!

Перед входом посольство встречал папий – дворцовый управитель и хранитель ключей. Эту должность, как и другие при домашней жизни василевса, мог занимать лишь скопец. Эльга успела повидать их уже немало, но всегда с неловкостью смотрела на эти безбородые лица: ни мужики, ни бабы, не пойми что! За дверями гости расстались с вестиаритами; Савва на прощание сделал Эльге выразительный знак, желая удачи и победы. Она улыбнулась ему и повернулась к дворцу с таким чувством, с каким, наверное, князья-мужчины выходили на битвы.

Пройдя ворота, русы вновь оказались под открытым небом и застыли в недоумении: куда они попали? Вместо жилья перед ними лежал огромный сад, через который тянулась белокаменная гладкая дорога – хоть сорок человек в ряд пройдут. Она вела к трем высоким узорным дверям, и по сторонам сквозь зелень виднелись красноватые кирпичные стены, высокие окна с полукруглым верхом, купола, крытые блестящей на солнце бронзой, а по сторонам – длинные вереницы мраморных колонн обрамляющих двор галерей.

Оказалось, это только так говорится: дворец василевса. И даже Большой дворец. Это был не один дворец, а десятки пристроенных друг к другу дворцов, открытых и крытых дворов, церквей, ведущих вверх и вниз лестниц, облицованных камнем прудов, переходов и садов, понастроенных разными владыками за пять-шесть столетий. Во все стороны тянулись ряды столпов с резными навершиями, округлые своды, обрамленные узорным камнем, блистающие ворота, пестрые росписи… Куски неба над внутренними дворами сменялись разрисованными кровлями, живые люди – каменными и бронзовыми. Спутницы Эльги порой охали, не решаясь пройти через какой-нибудь двор, где все-все было выложено кусочками цветного стекла, которые складывались в картины, красочные на белом: звери, люди, птицы, деревья, плетенки из цветов и плодов! На сложные тонкие узоры робели ступить – казалось, сомнешь. Не верилось, что это не вышито шелком, а выложено прочным стеклом. Привозимые на Русь стеклянные бусины продают по кунице за каждую, а тут это сокровище ногами топчут! Женщины шли меленькими шажками, как по льду, и хватались друг за друга. От изумления и восхищения сбивалось дыхание, в животе что-то стыло, скручивалось и обрывалось. Если бы русы не прожили уже три месяца в палатионе, где все это имелось, пусть и в куда меньшем количестве, не повидали Святую Софию и другие роскошно отделанные храмы, то «теплого в порты» было бы не миновать…

Наконец их привели в Магнавру – главную палату, где василевс принимал знатных гостей. Остановились перед высоким входом с полукруглым узорным сводом – дверь заменяла завеса зеленого шелка, расшитая орлами и крестами. За спиной Эльги выстроились по порядку знатности ее спутницы: Володея, Прибыслава, Ярослава – княгиня древлянская с дочерью Горяной, потом Ута и Предслава – родственницы Эльги, обе бывшие княгини, но уже не носившие сего звания. За ними Живляна и Святана возглавляли почти два десятка служанок: греки объяснили, что без них архонтиссе-игемону показываться неприлично, а знатные гречанки ходят по улицам в сопровождении, бывает, и двух сотен своих рабов. Далее стояли мужчины: древлянский князь Олег Предславич и воевода Мистина Свенельдич, как самые знатные из послов и ближайшие родичи Эльги, за ними другие приближенные, потом – двадцать послов от владык, что под рукой Киева, а за ними – сорок с лишним купцов. Замыкал строй киевский священник, отец Ригор, в своей серой одежде среди этих палат похожий на тень. Толпа получилась знатная, и Эльга беспокоилась в душе, а поместятся ли они в василевсовой приемной палате.

Глупая дикарка, чащоба запечная! Она могла бы привести половину большой княжеской дружины – полтысячи человек…

Эта Магнавра… Вот отдернулся занавес, и папий сделал гостье знак: иди. Эльга двинулась вперед, чувствуя, как в тот же миг шевельнулась и тронулась с места вся толпа позади нее. И это придало ей сил, будто она составляла единое целое с этой сотней человек и питалась их соединенной мощью. Хотя на самом деле каждый лишь не сводил глаз с ее спины и следовал за княгиней, мечтая не споткнуться, не поскользнуться, не налететь на идущих впереди и не пропустить миг, когда надо остановиться.

А она, возглавлявшая всех, делала шаг за шагом как по воздуху, не чуя под собой ног. Где-то рядом гудели рожки, но эти звуки доносились до нее как через стену.

Палата оказалась огромной, как поле… или как лес, потому что два ряда колон делили ее на три части и мелькали на ходу, точно стволы в каменной чаще. И эти колонны сияли, обернутые листовым золотом, так что захватывало дух. Было ощущение невероятного волшебства: будто после долгого пути она наконец достигла вершины мира и идет по прозрачной кровле неба. Через чудесный золотой лес к самому солнцу, горящему в вышине. Она покинула землю, вознеслась в иные, небесные царства, попала туда, куда простые смертные могут залететь только мыслью.

Под колоннами вдоль прохода выстроились василевсовы приближенные: важные, частью с бородатыми, частью с гладкими лицами – скопцы, с цветными золочеными мантиями на плечах. Расшитые самоцветами воротники говорили об их высоких чинах и званиях. С другой стороны стояли царские телохранители, подчиненные Саввы: все на подбор рослые, рыжебородые уроженцы Северных Стран. Но взгляд Эльги неудержимо притягивало солнечное сияние впереди. Вот он, золотой трон на возвышении, куда ведут ступени из камня, зеленого с темными прожилками, гладкого как стекло. На нем четыре золотых столба под пурпурной сенью, между ними – престол василевса. Кто может сидеть на таком – разве что само солнце!

Чудо Греческого царства – его земной владыка, смертное божество, подчиненное тому главному, небесному Богу, которого она видела в необъятной Святой Софии. Она уже встречала Константина и царицу Елену вчера, в церкви Богоматери Халкопратийской, во время священнодействия крещения, но тогда ей было не до того, чтобы разглядывать своих восприемников и тем более разговаривать с ними. Вчера Константин и Елена постояли со свечами в руках у нее за спиной, потом обошли вместе с ней вокруг купели и после всего поздравили с новым рождением, приложившись к челу духовной дочери благословляющим лобзанием. Но она их даже не разглядела толком и лишь теперь пыталась охватить взором и умом этого человека, который отныне считался и отцом ее, и земным ее Христом.

На бога этот мужчина с черной бородой и в золотых одеждах, вознесенный над миром, походил куда больше, чем на отца. Первая мысль – Перун. Именно так в прежней жизни воображение рисовало верховного владыку неба, коему приносились жертвы в жаркую летнюю пору и перед военными походами, чьим именем клялись. И увидеть его Эльге привелось только сейчас, когда очей ее коснулось помазание и им открылся благодатный свет… Да нет же, какой Перун! Это сам Бог-Отец – главный из той троицы, в которую она вчера пообещала верить и не обращать помыслов к ложным богам…

Звуки органов смолкли, и Эльга каким-то чудом вспомнила: пора остановиться. Она смотрела на Константина – будто боялась, что если отведет глаза, случится нечто непредсказуемое… Развеются чары, весь этот дивный мир поплывет и растает… и она вместе с ним…