– Мы с моей бабушкой приехали издалека… – продолжала Гуннхильд, осторожно подбирая слова. За время лежания на земле, к тому же облитая водой и наполовину вымокшая, она сильно озябла и теперь дрожала и стучала зубами, из-за чего речь ее сделалась не слишком внятной. – У нас… случались неудачи. Мой отец… был вынужден уехать из дома, и мы остались безо всякой защиты. И мы решили попросить помощи у Фрейи. Мы слышали, что здесь есть ее священный камень и она благосклонна к женщинам, которые просят у нее покровительства возле Серой Свиньи и приносят жертвы. И мы пошли… вдвоем с бабушкой. Мы ничего здесь не знаем, но нам указали дорогу… добрые люди. И мы принесли жертвы, по очереди обошли камень. Это же моя бабушка, мать моего отца, конечно, она уже старая женщина! – втолковывала Гуннхильд, доверчиво глядя на Горма и надеясь, что он, неглупый вроде человек, должен понять такую простую вещь. – И да, мы похожи, даже лицом, ведь мы близкие родственницы, только она на сорок лет старше. Мы одного роста, и у нас одинаковые плащи, отец привез большой отрез синей ткани из Дорестада, и мы сшили себе плащи: я, бабушка и наша тетка, жена моего покойного дяди… Она осталась дома.

– Вполне убедительно! – Горм кивнул. – Ингер, у вас ведь тоже с матерью есть одинаковые платья!

– Да, и накидки у нас обшиты одинаковым шелком из того франкского платья, что Харальд привез в прошлый раз! – Светловолосая красавица кивнула. – Харальд был так неосторожен, что у платья вся спина изрублена топором, его было невозможно починить, и пришлось переднюю часть и рукава изрезать на ленты.

– Однако зачем ты напала на моего сына? – с любопытством спросил Горм. – Многие женщины его боятся, и я в первый раз вижу, чтоб одна из них на него бросилась!

– Я н-не бросилась! – стуча зубами, ответила Гуннхильд. – М-моя бабушка потеряла нож где-то на тропе, и я вернулась за ним. И я п-поскользнулась и чуть не упала. А твой… этот человек, – она слегка кивнула на Харальда, – вдруг появился там внизу, под пригорком. А я не могла остановиться и невольно съехала по склону п-прямо на него. Я же не думала, что он так испу…

Она прикусила язык, но люди вокруг рассмеялись – уже над Харальдом.

– Она лжет! – упрямо возразил Харальд. – Она нарочно прыгнула на меня и еще читала заклинание при этом!

– Но можно это проверить! – сказала Ингер. Судя по тому, как уверенно и даже надменно она держалась, эта девушка привыкла высказывать свое мнение, не стесняясь присутствия мужчин и старших. – Она говорит, они потеряли нож. Пусть пойдут и поищут там, нет ли возле камня этого ножа.

– И заодно ее бабки, – подсказал еще кто-то из мужчин.

– О да, поищите мою бабушку! – взмолилась Гуннхильд, надеясь, что рядом с Асфрид обнаружится и Кнут. Если на Асфрид никто не напал, то она уж, наверное, сообщила Кнуту, что ее внучка пошла искать нож и пропала! – Она подтвердит… она все объяснит.

– Но кто вы такие? Если таким знатным женщинам пришлось плохо и вы остались, как ты говоришь, без защиты, почему вы не обратились ко мне? – задал вопрос Горм. – Я, конечно, не Фрейя, но тоже могу иной раз поддержать беззащитных женщин! Да нет, я точно тебя где-то видел! – добавил он, снова вглядываясь в ее лицо. – Я помню… только плохо помню, будто это было очень давно. Мы не могли видеться раньше? Где ты живешь?

– Едва ли, Горм-конунг, мы виделись, – Гуннхильд покачала головой. – Мы живем далеко, я никогда не бывала здесь, а ты не бывал у нас.

С ее родичами-мужчинами Горм не раз встречался в бою на суше и на море, но женщин Инглингов до сих пор не видел.

– Кто твой отец?

А Гуннхильд молчала. У нее не хватало духу назвать свой род. Но все смотрели на нее и ждали ответа.

– Говори! – хмуро велел Харальд.

– Я бы попросила тебя, конунг… – нерешительно начала она. – Задай эти вопросы твоему сыну Кнуту.

Все вокруг опять пришли в волнение.

– Кнут? – Харальд снова приступил к ней. – Что ты знаешь о Кнуте? Отвечай!

– Он скоро вернется. Он, можно сказать, уже вернулся. И он ответит тебе на все вопросы, конунг.

– Но ты можешь хотя бы сказать, как тебя зовут? – спросил Горм.

– Отвечай! Свое имя ты ведь знаешь? – Харальд снова приподнял ее подбородок скрамасаксом, но на сей раз уже не лезвием, а рукоятью, спрятав клинок в ножны.

Гуннхильд зажмурилась и молчала, дрожа так, что едва стояла на ногах.

– Она сейчас в обморок упадет! – будто издалека донесся голос, кажется, Ингер, а может, какой-то другой женщины.

– А по-моему, она призывает духов! – крикнул еще кто-то.

– Н-надо бросить ее в в-воду! – решил Харальд. – Это н-надежный способ проверить ведьму. Она упоминала Кнута! Она что-то о нем знает! Отв-вечай, что такое с моим братом! – Харальд шагнул вперед, крепко схватил Гуннхильд за плечи и потряс.

У нее мотнулась голова, стукнули зубы, но она и правда теряла сознание от холода, страха и изнеможения и уже не могла отвечать.

– О боги! – вдруг воскликнул Горм. – Я вспомнил!

Он шагнул ближе и наклонился, пристально всматриваясь в лицо Гуннхильд.

– Я видел… я и правда видел ее! Теперь я помню! Но это было… О боги, это ведь было лет сорок назад! – Он отшатнулся, будто от огня. – Харальд прав! Она ведьма! Сорок лет назад, когда я был подростком, она была точно такой, как сейчас. Эта женщина или меняет облик, или умеет не стареть.

– Я же вам говорю! У-утопить ее!

– Можно проверить, ведьма ли она, если бросить в воду!

– Давайте! Пошли! Отведем ее на озеро!

– Только закройте ей лицо!

На голову Гуннхильд снова набросили плащ, но она больше не могла стоять и упала наземь. Горм сделал знак, здоровяк Стюр подхватил ее на плечо. Она не противилась, а висела, будто подстреленная косуля.

– Идемте! Утопим ведьму!

Во главе с конунгом и его сыном вся толпа повалила со двора, направляясь к озеру неподалеку от усадьбы. В это озеро сбрасывали разные вещи в дар богам, и для испытания ведьмы лучше места было не найти. Обычную женщину вода примет, а ведьму отвергнет и та останется на поверхности даже со связанными руками, неспособная плыть. Но Гуннхильд почти не осознавала, что ее несут, чтобы бросить в ледяную зимнюю воду. Она была почти без сознания; промерзшая, страхом, дрожью и нехваткой воздуха под плащом доведенная до изнеможения, она уже ничего не могла поделать.

Но едва они вышли за ворота усадьбы, как на дороге показались бегущие навстречу люди.

– Конунг! Твой сын Кнут возвращается! – наперебой кричали они. – Дружина вернулась!

– Возвращается? – воскликнул Горм среди общего волнения. – Все целы?

– Не так чтобы все! Они сражались с Олавом!

– Я так и думал!

– Я г-говорил!

– Но Кнут хотя бы цел? Он вернулся?

Забыв о ведьме, Горм и Харальд, а за ними все прочие, ускорили шаг. Ингер так и вовсе побежала вперед, желая скорее увидеть старшего из братьев. На дороге уже виднелся стяг Горма, с которым ходили его сыновья, колышущийся над походным строем потрепанной дружины. Во главе виднелись несколько всадников… Это Кнут!

– Ой, Харальд, вон еще одна твоя ведьма! – вдруг закричала Ингер, резко остановившись. – Вон, возле Кнута. Видишь женщину в синем плаще? Плащ точно такой же!

Все, кто ее слышал, обернулись, отыскивая глазами первую ведьму. Стюр так и нес ее на плече за конунгом, потому что ему не приказывали ничего другого. Пойманная ведьма была здесь, а возле Кнута еще одна, точно такая же! И теперь уже было видно, что это пожилая женщина с морщинистым лицом, но плащ на ней был точно такой же. Даже Горм застыл, не доходя шагов двадцать до старшего сына и не зная, что сказать.

А пожилая ведьма вдруг схватила Кнута за рукав и закричала, показывая в сторону Стюра:

– О боги, да вот же она!

* * *

Следующих дней Гуннхильд почти не запомнила. Ненадолго приходя в себя, она видела лежанку в незнакомом доме, с резными столбами и занавеской. Гуннхильд бросало то в жар, то в холод, она то потела, то мерзла, несмотря на то что была укрыта двумя шкурами и рядом в очаге пылал огонь. Асфрид сидела возле нее, и поэтому Гуннхильд не слишком тревожилась об остальном. Бабушка то поила ее отварами трав – цветов бузины, ивовой коры, белой кувшинки, липовым цветом, – то вытирала ей лоб, помогала переменить мокрую сорочку, растирала грудь и спину медвежьим жиром, кормила кашей с ложечки, как маленькую, но Гуннхильд совсем не хотела есть и могла проглотить лишь чуть-чуть. Иногда бабушку сменяли Унн и Богута, иногда совсем незнакомые женщины. Особенно часто появлялась одна, пожилая, по имени Аса. Но Гуннхильд не понимала, сколько прошло времени; иной раз, очнувшись, она думала, что продолжается все тот же день – начало его терялось так далеко в прошлом, что она даже не помнила, какие события там сокрыты. А иногда ей казалось, что она лежит так уже много-много дней, возможно, даже успела состариться. Но было не до размышлений: каждый вдох причинял боль, мучительный кашель раздирал грудь, сон мешался с явью, и нередко ей казалось, что вокруг уже смыкаются черные стены обиталища Хель.

И тогда рядом возникал свет; сначала это было просто пятно, но потом оно принимало очертания женской фигуры, проступало лицо, и Гуннхильд видела саму себя в полусне-полубреду. Это она, Гуннхильд, только такая красивая, какой она никогда не видела себя в отражениях; женщина-двойник подходила, наклонялась, клала прохладную руку на лоб, и сразу становилось легче дышать. Очнувшись и вспоминая это видение, Гуннхильд думала, что к ней как будто является ее фюльгья, дух-хранитель, способный принимать облик животного или женщины. Становилось жутко: ведь обычно фюльгья показывается только перед смертью человека, но эта, похоже, хотела защитить Гуннхильд от жадных рук Хель.

То ли невидимая для других гостья помогла, то ли молодая сила крепкой девушки, но постепенно болезнь отступала. Гуннхильд уже не впадала в забытье, жар спал, и хотя кашель еще держался, она начала понимать, что происходит вокруг. Оказалось, что она лежит в девичьем покое Гормовой усадьбы, где поселили их с Асфрид. Когда внучка уже была способна воспринимать, бабушка стала тихонько рассказывать о событиях последних дней.

Само собой, Горм и его домочадцы весьма удивились, узнав, что две «ведьмы», так смутившие Харальда, оказались дочерью и матерью их врага Олава из Слиасторпа. Между Кнютлингами происходили бурные объяснения: Харальд упрекал брата в нерешительности, из-за которой тот не захватил Хейдабьор и не взял клятву верности с его хёвдингов. Горм скорее был недоволен тем, что Кнут вообще ввязался в эту глупую войну с Олавом, с которой легко мог не вернуться. Однако то, что он привез женщин Олава, сочли успехом: с пленницами в руках можно вести переговоры, имея на своей стороне перевес, даже если из Швеции Олав вернется с сильным войском.

Харальду тоже досталось. После случая с «молодеющей» ведьмой, которая оказалась двумя разными женщинами, над ним смеялись исподтишка, а кто-то даже сложил вису, которую Асфрид тайком передала внучке:

 
Видит воин всадниц волка –
Ведьму ловит Видур стали.
Славен Харальд в пляске Хильды –
Лихо Хлинн кольца пленил он.
 

Ходили слухи, будто эту вису сложил о брате Кнут, в отместку за ссору и постоянные нападки на его-де недостаточную решительность.

Гуннхильд понимала, что Харальд зол и на нее. К ее удивлению, через несколько дней Асфрид сообщила, что младший сын Горма хочет зайти к ней.

– Он все-таки намерен меня утопить? – покашливая, спросила Гуннхильд. – Довести свое дело до конца?

Она уже не лежала, а сидела в постели, опираясь спиной о подушку, одетая в новую сорочку из тонкой белой шерсти, а Унн расчесывала ей волосы.

– Сейчас он выглядит довольно мирно, – успокоила бабушка. – Но я буду здесь и позову на помощь, если что.

Гуннхильд кивнула, и Унн позвала Харальда, ждавшего снаружи. Он подошел к лежанке и остановился, засунув ладони за пояс и глядя на Гуннхильд с высоты своего роста. Вид у него и правда был не такой свирепый и воинственный, как в прошлый раз.

– Здравствуй, госпожа, – спокойно сказал он. – Я слышал, ты поправляешься.

– Но ты убедился, что я не меняю облик и нас было две? – тихим голосом ответила Гуннхильд.

Он пристально смотрел на нее в полутьме покоя, и ей вдруг стало неловко, что она лежит бледная и изможденная, с тусклыми грязными волосами.

– Да, конечно. – Харальд посмотрел на Асфрид. – Дело в том… Еще когда я был маленький, меня сильно напугала одна ведьма. С тех пор я стал заикаться, и я н-не люблю женщин, занимающихся колдовством.

– Мы не занимаемся колдовством. Ничем таким, что было бы неприлично знатным женщинам. Моя бабушка знает руны… и я немного знаю, но это искусство дано самим Одином, и в нем нет ничего дурного.

– Асфрид сделала тебе руническую палочку, я слышал?

– Да, она у тебя под подушкой.

– Вот. – Харальд разжал кулак и положил Гуннхильд на одеяло маленький нож в ножнах, красиво отделанных узорной бронзой – тот самый, что Асфрид потеряла на тропе.

– Где ты его нашел? – ахнула Гуннхильд.

– Шагах в десяти от круга белых камней.

«Теперь ты убедился, что я говорила правду?» – хотела сказать Гуннхильд, но промолчала. Уже то, что Харальд принес нож, доказывало, что он понял свою ошибку.

Харальд помолчал, потом сказал «Выздоравливай» и ушел. Гуннхильд еще долго думала, зачем он приходил. Зачем рассказал, что в детстве испугался ведьмы и с тех пор из-за этого заикается?

Неужели он таким образом извинился?

И еще кое-кто приходил попросить у нее прощения, но более явно. Это был сам Горм-конунг: явился и некоторое время посидел на краю ее лежанки. Дочь его Ингер пришла с ним и села в стороне.

– Не сердись, что я почти согласился испытать тебя как ведьму, – говорил он. – Но я и правда был уверен, что видел твое лицо сорок лет назад. И так оно и было, только я видел твою бабушку! – Он кивнул Асфрид. – Я еще подростком встречал ее на пиру Одинкара-конунга. Тогда она была незамужней девушкой, с такими же рыжими волосами, и лицом ты похожа на нее, будто горошина из того же стручка!

Гуннхильд улыбнулась: ей и другие говорили, что она очень похожа на бабушку, но никто из ее окружения не помнил Асфрид, дочь Одинкара, до замужества. А Горм встретился с ней еще до того, как она вышла замуж за Кнута из рода Инглингов. Она была старше Горма лет на восемь, и сам он в женихи ей не годился, но, надо думать, рыжеволосая Асфрид произвела на мальчика впечатление, которое не изгладилось и сорок лет спустя.

– Ох, все давно забыли мою красоту, а теперь она едва не стоила жизни моей внучке! – вздыхала Асфрид.

– Давно никакая женщина не вносила столько смятения в наш род! – заявила Ингер и встала. – Кнут принял тебя за богиню, Харальд – за ведьму, а мой отец – за твою же бабку!

С этими словами она удалилась.

– Про таких говорят, что они рождены сводить людей с ума, и тебе это удается! – Горм дружески пожал руку Гуннхильд. – Она поправится! Я уверен, что она скоро будет совсем здорова, ведь это сильная девушка. Мой сын Кнут с особенным нетерпением ждет, когда она сможет встать с постели.

И Горм подмигнул Гуннхильд. Означает ли это, что он одобряет увлечение сына и видит в ней хорошую невестку?

Кнут приходил проведать ее каждый день: пел песни, рассказывал разные забавные происшествия. Гуннхильд радовалась ему – лежать целый день в полутемном покое было так скучно! Но порой, услышав скрип двери, ловила себя на мысли: а вдруг это снова Харальд? И тогда ее пробирала дрожь волнения, которое удивляло ее саму. Но он больше не приходил. Хотя, как она знала со слов бабушки и Кнута, его младший брат не уехал в свою усадьбу, напротив, его жена Хлода явилась за ним сюда.

– Значит, Харальд не живет здесь, с отцом? – спрашивала Гуннхильд Кнута.

– Нет, он переехал года три назад… или четыре. Их усадьба называется Эклунд, она стоит в дубовой роще. Его жена не ладила с Ингер, да и с матерью иногда тоже. Хотя наша мать – очень добрая женщина и рассердить ее трудно. Но с Ингер они всегда ссорились, и мать в конце концов решила, что им следует уехать, и пусть Хлода хозяйничает в своем доме как хочет.

– Она хорошая хозяйка?

– Не знаю. Вот Ингер, пожалуй, не очень. – Кнут вздохнул. – Всю эту зиму наша мать болеет, а от Ингер, честно говоря, мало толку. Теперь вот госпожа Асфрид помогает. Спасибо ей за это. Никогда бы не поверил, что женщина из семьи Инглингов будет хозяйничать у нас в доме, а мы будем ей за это благодарны! – вырвалось у него. – Она, наверное, и тебя всему научила?

– Конечно, – кивнула Асфрид. – Моей внучке восемнадцать лет, и уже года два она сама готова принять ключи.

А Гуннхильд подумала, что если ей придется носить ключи в том же доме, где живет Ингер, то придется нелегко. Почему Горм не выдаст дочь замуж? Она уже несколько лет как невеста, а Кнютлингам тоже нужны союзники.

Сама королева Тюра тоже приходила навестить Гуннхильд. Как выяснилось, она была простужена, но была достаточно крепка, чтобы иногда вставать и даже выходить из дома. Тюру, пожалуй, на первый взгляд никто не назвал бы красавицей: хрящеватый кончик носа и слишком маленький тонкогубый рот, впрочем, довольно красивой формы, придавали лицу сходство с лисьей мордой, хотя видно было, что в юности это личико с лукавым и задорным выражением было чрезвычайно мило. Теперь она стала рассудительной и степенной, как подобает королеве и матери взрослых детей. Руки у нее были очень хороши – тонкие, с нежной кожей, сквозь которую видна была каждая жилка, с длинными пальцами. С Гуннхильд она обошлась очень приветливо, сама еще раз извинилась за своих мужчин и заверила, что обе ее родственницы могут себя чувствовать в полной безопасности, как бы ни обернулись дела.

За шитьем или прядением Тюра много рассказывала о своей семье. Гуннхильд узнала, что Кнут уже был однажды женат: лет семь назад ему сосватали Асвёр, дочь Ингимунда-хёвдинга, одного из самых влиятельных и богатых людей Средней Ютландии. Тогда Кнуту было двадцать лет. Асвёр, маленького роста, востроносая, по словам Тюры, смотрелась рядом с могучим, плотного сложения мужем, как белка возле медведя. Хлопотливая, порывистая, беспокойная, она всегда была чем-то озабочена и постоянно жаловалась на невезенье. Кнут при ней вечно чувствовал себя в чем-то виноватым, сам не зная в чем, и начал уже подозревать, что главная неудача, на которую Асвёр жалуется, – это брак с ним. А он ведь изо всех сил старался быть хорошим мужем и никогда не вмешивался в домашние дела жены, однако увидеть улыбку на ее хмуром личике удавалось редко. Из-за этого сам Кнут почти утратил прежнюю жизнерадостность и несколько оживал только во время отъездов из дома. Все время беременности Асвёр твердила, что судьба против нее и она непременно умрет родами. Все так привыкли к этим пророчествам, что когда они сбылись, никто не удивился. К тому же мальчик родился крупным, весь в отца. Кнут еще некоторое время ощущал свою вину даже в этом, но, похоронив жену, испытал облегчение и снова повеселел. Его сын, названный Харальдом, рос и воспитывался в семье покойной матери. Гуннхильд было не очень приятно узнать, что у Кнута уже есть старший сын и наследник, но что же тут поделать?

Понемногу Гуннхильд начала вставать и наконец так окрепла, что решилась вечером выйти к конунгову столу. Перед этим она вымылась, служанки расчесали ей волосы, и теперь она выглядела почти как всегда, хотя была еще бледна и покашливала. Когда она появилась вместе с бабушкой, люди Горма встретили ее гулом удивленных и радостных криков. О ней столько слышали в последнее время, что все только и мечтали поглядеть на эту девушку, не то богиню, не то ведьму. У Горма зимовало много народу, и «теплый покой» был битком набит.