Глава 1

Берестье^[3], 1124 год, весна

Давно отзвонили колокола Успенского собора, созывая на обедню, но княжий терем не спешил откликнуться на их призыв. Близился полдень, а берестейский князь Юрий еще не выходил из опочивальни, и отроки в верхних сенях перед горницами, якобы охранявшие его покой, спали тоже, повалившись на охапки соломы. Юрий любил погулять, и пиры у него затягивались обыкновенно до рассвета. Гридница была полна бесчувственных тел – иные гуляки вчера не сумели доползти до дружинных изб. Бояр и городских старост, которые, хотя и не слишком одобряли буйство своего князя, никогда не отказывались от его приглашений, развела по домам собственная челядь.

Таким образом, четверых гостей, отстоявших обедню в Успенском соборе в надежде, что Бог поможет их замыслам, встретили на княжьем дворе только тишина и сонная одурь.

– Поле битвы, истинный крест! – пробормотал один, хорошо одетый, в желтой бархатной шапке, отороченной собольим мехом, по виду боярский сын. – Вот тогда под Владимиром я такое же видал…

Они стояли в сенях перед гридницей, а на пороге лежал какой-то длинноусый гридень с шишкой на лбу и таким страдальческим выражением лица, точно его пытали, а он, держась из последних сил, все-таки не сдавался.

– А ты, Гостяйка, надеялся в храме с князем поздороваться! – поддел боярского сына спутник – светловолосый, с выпуклыми голубыми глазами. – Тутошних, как видно, и соборными колоколами не разбудишь.

– Растормошим! – весомо заметил третий, боярин средних лет, с сединой в рыжеватых волосах. – Как узнают, с чем прибыли, враз забегают. Ну, Коврига, чего стоишь? Пихни его как следует, а то помрет во сне без покаяния!

Последнее относилось к четвертому спутнику, и он, живо нагнувшись, стал трясти длинноусого. Однако тот, не просыпаясь, лишь замычал, да так мучительно, словно просил добить его.

– Эй, есть тут жив человек? – во все горло заорал голубоглазый, которого звали Корило.

– Чего голосишь-то? – Со двора в сени вошла женщина такого могучего сложения, что гости невольно попятились. На поясе ее звенела большая связка ключей, указывая на должность. – Вы откуда, гости дорогие? – уже вежливее добавила она, разглядев хорошую одежду и уверенный вид незнакомцев. – Если к князю, то рановато еще. Обождать надо немного. Князюшка не вставал покуда.

– Погуляли, видно, вчера? – Корило кивнул на длинноусого.

– Погуляли! – Ключница вздохнула, поскольку гораздо больше, чем сам князь, задумывалась над тем, во что обходятся его постоянные гулянки.

– Разбудила бы ты его, мать! – посоветовал Гостяйка. – Тут дело такое…

– Не война ли? – Женщина переменилась в лице и схватилась за железную фигурку уточки, висевшую в ожерелье.

– Напротив того, радость! – наставительно пояснил старший из приезжих. – Поди скажи, что приехали из Турова боярин Самовлад Плешкович, сын боярский Доброгость Даливоевич и иные лучшие мужи с ними!

Купца Корилу и своего слугу Ковригу он не посчитал нужным упоминать, но ключница и без того захлопотала.

– Проходите, гости, проходите! – Она протиснулась мимо них, заглянула в гридницу, не зная, куда посадить среди такого развала. – Ратайка, Доволька, да где же вы, лешие, провалились! – закричала она во двор. – Полдень, обедня прошла, а тут конь не валялся!

– Даже не прибегал еще! – вставил Корило и ухмыльнулся.

– Да уберите хоть это идолище! – Не дожидаясь помощи, ключница сама схватила длинноусого страдальца за плечи и спихнула с порога, освобождая гостям путь. – Проходите, люди добрые, проходи, боярин, сделай милость!

Влетев в гридницу впереди них, она споткнулась об упавший деревянный ковшик, отшвырнула его в сторону, торопливо вытерла передником край лавки и сложила руки, показывая, что эту лавку может предложить гостям с чистой совестью. Опасливо подбирая полы дорогого зеленого плаща, боярин Самовлад с важным видом уселся, а ключница выскочила в сени. Со двора сразу же послышался ее громкий голос.

Кто-то с топотом пробежал по лестнице вверх; Корило потешался, прислушиваясь к происходящему в тереме, и подмигивал Гостяйке, который, напротив, старался сохранять важный и неприступный вид, как и подобает послу. А горничная девка, проворная, хотя и некрасивая Жалейка, уже пробралась в горницу и теперь теребила там кого-то:

– Вставай, княже, вставай! К тебе из Турова приехали, от тестя, боярин такой важный! Да вставай же, обедню проспал, войну проспишь!

Всклокоченная русоволосая голова поднялась над подушкой и тут же упала опять.

– Поди ты к лешему, коза! – протянул другой голос, женский, и из-за пышной подушки поднялось хорошенькое юное, хотя несколько помятое и утомленное, личико. – Не видишь, спим! Что орешь, как на пожаре?

– Вставай, Ялька! Хорошо, сюда не полезли, в гриднице уселись!

– Да кто?

– Из Турова приехали, говорю вам, от тестя! От Вячеслава туровского! А если бы влезли сюда и тебя, дуру, в постели у князя нашли? Тогда война, вот вам! Допируетесь!

– Чего – война? – хрипло спросил, наконец, сам Юрий, с трудом разлепляя припухшие веки. – С кем?

– Матушка Пятница, да со всем светом! – Жалейка уронила руки и с укором посмотрела на него. – Вставай, батюшка! Приехали к тебе бояре из Турова, говорят, дело важнее некуда!

– Уж не помер ли Вячеслав? – оживился Юрий и сел в постели, оправляя сбившуюся сорочку и пытаясь пятерней расчесать спутанные русые кудри. – А оно бы… хорошо бы…

«Успеет помереть, пока ты встанешь!» – подумала Жалейка, но ничего не сказала.

– Ну, зови, что ли, этих, одеваться! – решил Юрий и спустил ноги с лежанки.

– Лучше сама – ведь не добудишься никого, – проворчала девка и откинула крышку ларя в поисках свежей рубашки.

– Перечеши меня! – потребовала красавица, лениво выбираясь из пухлых перин и отбрасывая с лица растрепанные пряди.

Ее русая коса, словно змея, ползла за ней и была такой длинной, что связь ее с хозяйкой не бросалась в глаза, и коса выглядела как самостоятельное существо.

– Не могу же я все сразу делать! – Жалейка в это время оправляла на князе новую рубаху. – Сейчас Кобылиха придет, она тебя перечешет!

– Чертей этих позови из сеней, пусть они князя одевают. Что мне теперь, до вечера нечесаной сидеть?

– Подождешь! Княгиня нашлась! Тебе-то в гридницу к гостям не идти.

– Поговори у меня! – капризно прикрикнула Вьялица. – Делай, что говорю, а то сразу у меня за морем Греческим окажешься!

– Не вопите, девки! – Князь поморщился. – И так голова трещит. Ялька, не ори. А ты поди растолкай Яроху, пусть красные сапоги принесет, а то на эти мне вчера козел какой-то наблевал…

Жалейка поджала губы, но ничего не ответила и вылетела в верхние сени. Когда на нее, как на всякую молодую девку в тереме, в свое время снизошла князева благосклонность, она все-таки не забывала совесть и никогда не валялась в его постели до света.

Но вот отчаянными усилиями ключницы и той части челяди, которая держалась на ногах, и терем, и сам князь приобрели достойный вид. Из гридницы спешно выгнали непроспавшихся гуляк, убрали грязную посуду, подмели объедки и замыли неблаговонные следы вчерашних излишеств. Когда Юрий спустился, только легкая припухлость под глазами позволяла догадаться, что и он во вчерашнем буйстве не оставался сторонним наблюдателем. Поднявшись при его появлении, туровцы кланялись: Самовлад Плешкович – с достоинством, Корила и Гостяйка – подобострастно, но все одинаково дивились, каким свежим выглядит хозяин по сравнению с его домочадцами.

Берестейский князь Юрий Ярославич был красивым мужчиной: высокий, стройный, с темно-русыми кудрявыми волосами и аккуратной бородкой, с прямыми черными бровями, которые оттеняли ясную голубизну глаз. От бабок и прабабок, высватанных дедами у иноземных князей, он получил в наследство немецкую, шведскую и польскую кровь; яркая внешность, живой нрав, недурные способности могли бы дать ему немало, сумей он достойно распорядиться этим богатством. Но отец его был человеком невезучим, и Юрий привык жить днем сегодняшним, извлекать из него как можно больше удовольствия и не думать о завтрашнем, которого может вовсе не быть. И вот, хотя ему было уже сорок, берестейский князь жил как юноша: нарядно одевался, подчеркивая свою красоту с помощью греческого самита, золотого шитья на оплечье и опястьях рубахи, а в ухе носил золотую серьгу с крупной, неправильной формы жемчужиной.

– Самовлад Плешкович! – Узнав гостя, он даже соизволил обнять его, а боярского сына Гостяйку похлопал по плечу. Держался князь дружелюбно, приветливо, словно искренне радовался гостям и ничуть не стыдился того, что его дом застали в таком неподобающем виде. – Ну, какие вести? Как Туров? Не передрался еще окончательно? Собор Борисоглебский не рухнул? Епископ Игнатий здоров ли? Все дрова колет? Топором, прости господи, по ноге еще не заехал себе?

Гости улыбались: им понравилось, что берестейский князь так хорошо помнит дух их города.

– Как мой второй батюшка, Вячеслав Владимирович? Здоров ли? Нет ли какой войны у него? – продолжал Юрий, и в мыслях его трепетала шальная надежда: «А ну, как и впрямь…»

Однако на печальных вестников гости не были похожи.

– Князь здоров, только мы что-то давно его не видали! – с намеком ответил боярин Самовлад. – У угорского короля с братьями вражда, вот Вячеслав и отправился чужое стадо пасти. А своим пренебрегает.

– Да что вы говорите? – Юрий оперся о подлокотник престола и наклонился вперед, как будто услышал нечто удивительное.

– Собрались мужи туровские и порешили: нам князь нужен такой, который не за морями, а на Руси будет нас оберегать! – продолжал Самовлад. – И сказал город Туров общим голосом: приди к нам, Юрий Ярославич, и владей нами! Не позволь киевлянам нас держать за своих холопов, но управляй нами сам по правде!

– Вот что! – только и воскликнул Юрий, схватившись за бороду рукой в ярких блестящих перстнях.

Такого он никак не ожидал. Его деды, родной и двоюродный, его дяди и отец много лет сражались с другими ветвями Рюрикова рода за обладание то Владимиром^[4], то Перемышлем, то червенскими городами, и в этой борьбе вся его мужская родня поочередно сложила головы. Род Изяслава, второго сына Ярослава Мудрого, к которому принадлежал Юрий, потерпел поражение. На владимирском и туровском столах утвердились потомки Всеволода Ярославича, на перемышльском – внуки Владимира. Только из милости и христианского желания быть в мире с ближними туровский князь Вячеслав Владимирович отдал за Юрия свою дочь, а киевский князь Владимир Мономах дал за внучкой берестейский стол. Не имеющему сильной и влиятельной родни Юрию предстояло состариться и умереть в Берестье, на самых западных рубежах Руси. Но вот город Туров добровольно предлагает ему власть над собой! Мало того, что Туров больше и богаче, – от него гораздо ближе до Киева…

К городским старостам и сельским боярам разослали гонцов – звать на совет. Едва ли город мог не отпустить князя, но должен был обсудить, кого принимать взамен, и обговорить с отъезжающим правителем условия союза городов, если таковой окажется возможным.

* * *

Уже на следующий день – как раз выдалась пятница, день торга, – по окончании обедни народ, не расходясь, толпился перед Успенским собором и вовсю обсуждал новости. Тут и там собирались кучками люди, и в каждой говорили свое. В приграничном городе смешались всякие роды: древляне, дреговичи, волыняне – потомки древнего племени дулебов, обитавшего в этих местах еще пять веков назад. Встречались ятвяги, ляхи, угорцы.

– Кто же у нас теперь князем-то будет? – волновались бабы, собравшиеся на торг с лукошками и коробами.

– Да их, Изяславова^[5] племени, осталось-то всего ничего! – бойко рассуждал поп маленькой Власьевой церкви, отец Никодим. – Всех ведь Господь уже призвал. Кроме Юрия, только двое и остались, да и те еще дети – Юрий Ярославич^[6] да Вячеслав Ярославич. Их и примем на княжение.

– Да они ведь, сам говоришь, дети еще совсем! – вздыхала хорошо одетая посадская баба, жена какого-то зажиточного ремесленника или мелкого купца. – Какие из них князья?

– А вот такие! Это у тебя дети как дети, а у князей и дети – князья! – вразумил ее отец Никодим, не замечая раздавшихся вокруг смешков. – А пусть хотя бы и дети! Пусть сидит у нас род Изяславов, при нем мы от киевской тяготы избавимся!

– Да какая нам от них защита, от младых отроков? Ни войско вести, ни судом рассудить, ни на совете слово сказать!

– Зато мы их сами воспитаем, как родных сынов! Научим, как о благе Берестья радеть!

– Да ты что, отец Никодим, сдурел совсем! – напустилась на него другая баба: немолодая, в богатом цветном платье, несмотря на будний день, с золотой вышивкой очельем, широкая, могучая, сама чем-то похожая на воеводу. – Народ к измене подбиваешь, да прямо на торгу! Город Берестье издревле Киевской земле принадлежал, а ты что же, отделяться задумал? Окстись! Юрий Вячеславу туровскому зять, киевскому Владимиру родич, потому и сидит здесь. А Ярославцевы дети нам не надобны!

– Да, вон Владимир-город принял на княжение Ярославца Святополчича, так в осаде с ним и насиделся! И голодом их морили, и приступами брали, и села у них жгли, землю разорили совсем! – поддержал ее кузнец Меженя. – Отступились владимирцы, прогнали Ярославца. А мы его детей к себе позовем! Оставался бы Юрий там, где есть. А то теперь станет с тестем воевать, так и нас в покое не оставят!

– Так что теперь делать, матушка Евдокия Борисовна? – крикнул развеселый мужик, молодой и кудрявый, но с утра хмельной и по виду беспутный. – Цепью за ногу, что ли, прикуем Юрия?

– Язык тебе приковать, Вереська! – Боярыня в досаде махнула на него рукой. – Люди только с обедни идут, а ты уж угостился где-то, бредешь, ноги в завивочку! Работать бы шел! А потом вот такой же хмельной на вече пойдешь, да будешь орать там от большого ума!

– Тебя, матушка, в боярской думе заждались! – продолжал веселиться Вереська.

– Я-то в думу не пойду, а вот Яруновичу скажу: надо нам теперь из Владимировой киевской родни кого-то в князья себе звать, только бы не воевать.

– Если кто нас оборонит от Владимира, то разве Изяславичи! – возражал ей другой мужик. – А если, как ты говоришь, так и будем весь век у стремени чьего-то ходить!

– Да не в той мы силе, чтобы сами собой править, а так хоть без рати обойдется!

– В чьи дела ты, баба, лезешь, хоть ты и боярского рода? Управляй своим домом, а в княжьи дела не встревай!

– Ой, какой воевода нашелся! – Евдокия Борисовна уперла могучие руки в широкие бока и придвинулась к обидчику. – Ты, Любоежка, мни свои кожи, знай свои чаны, да молись, чтобы твоих сыновей на рать не забрали с тобою вместе! Кричите на вече, сами не зная, что беды на себя зовете, а потом удивляетесь: чем, дескать, мы Бога прогневили? А тем и прогневили, что о своей же пользе подумать не умеете!

Народ гудел, каждый кричал свое. Берестье с давних времен принадлежало Киевскому княжеству и являлось его самым дальним западным пределом. По существовавшему уговору нынешний берестейский князь платил Киеву дань и поставлял ему войско. Эти повинности внушали берестейцам особенное недовольство: им были чужды тревоги Киевщины, постоянно осаждаемой половцами. Войско пригодилось бы и дома: слишком близко сидели польские короли, вовсе не смирившиеся с потерей этих земель. Но обладать Берестьем хотели бы и туровские князья, и владимирские, и князья Червонной Руси, лежавшей южнее. Пока во Владимире и Турове правили родные сыновья киевского князя, никаких перемен в Берестье не предвиделось. Но если в Турове появится князь из другой ветви, враждебной киевлянам, равновесие сил нарушится, Берестье сможет, пользуясь раздорами соседей, выгадать для себя более удобные и почетные условия.

– Дурни вы, дурни! – пыталась вразумить боярыня Евдокия тех, кто жаждал свободы. – А про ляхов забыли? Ведь они под боком у нас, а дальше нас на запад никаких русских земель уже нет. Вот пойдет на нас ляшский король – Киев полки пришлет, да и Владимир нас прикроет. А без них что будем делать?

– С ляшским королем договор утвердим!

– Дочерей его замуж за наших князей молодых возьмем!

– Так он вам и дал! Выкуси-ка!

Споры захватили и торговую площадь, где сегодня во всех лавках ремесленники продавали наработанное за неделю, а купцы – привезенное из других земель.

– Да, может, все это еще болтовня одна! – сказал Меженя и пошел прочь с досадливым видом: вот, дескать, заставили время терять из-за таких пустяков. – Может, и не звали Юрия ни в какой Туров…

– Звали, еще как звали! – возмущенно закричала ему вслед молодая девушка с очень длинной светлой косой. – Давайте я лучше расскажу, я всю правду как есть знаю!

Одета она была очень хорошо: красивый теплый кожушок, отороченный дорогим куньим мехом, шелковое очелье с золотым шитьем, а заушницы, вплетенные в тонкие косички над ушами, блестели светлым серебром. Даже носки кожаных башмачков, видные из-под зеленого подола шерстяной верхницы, были густо расшиты красными узорами. Не смущаясь всеобщего внимания, девушка бойко рассказывала:

– Приехали бояре, все такие важные, человек восемь, а может, десять. Да и прямо с порога в ноги Юрию Ярославичу упали: пожалей нас, говорят, сирот беззащитных, бесприютных! Весь город Туров, говорят, нашими устами тебя умоляет: приди и владей нами, а мы ни в чем из твоей воли не выйдем и будем служить тебе, как дети отцу!

– А как же туровский князь? – недоумевал мужик в войлочной шапке, видно приехавший из села и в княжеских делах соображавший туго. В опущенной руке он держал короб с лямками, в котором лежало то ли зерно, то ли еще какой-то товар на обмен. – Или помер?

– Не помер, а за море куда-то ушел. В Угорскую землю!

– Угорщина не за морем! – подала голос другая девушка, в свите из красновато-коричневого сукна и с беленькой косынкой на голове. За ее спиной стояла нянька, еще крепкая женщина, и слегка тянула девушку за рукав, намереваясь увести, но та не обращала на нее внимания. – Дура ты, сама не знаешь, что говоришь!

– Это я-то дура! – Нарядная красавица уперла руки в бока и двинулась на нее. – Своими ушами я все слышала!

– Не могла ты такой брехни нигде слышать, кроме как у собак под забором! – не сдавалась девушка в косынке. Румянец на ее щеках разгорался от негодования все ярче. – Чтобы Туров сам от Вячеслава Владимировича отрекся и другого позвал! Не может такого быть! Туровской землей киевские князья владеют, и раз киевский князь сына туда посадил, другого там быть не может!

– А вот было, было! Вячеслав ушел незнамо куда, а свою волость бросил, вот они и зовут княжить Юрия Ярославича!

– Да ведь он не пойдет!

– Еще как пойдет!

– Не посмеет он своего тестя…

– А вот увидите!

– Да что ты понимаешь в этих делах, холопка!

– А побольше твоего понимаю! – завопила в ответ красавица с длинной косой, не опровергая, впрочем, своей принадлежности к холопам. – Это ты за печью сидишь, а я день и ночь в княжьих палатах! Я все князевы дела знаю, как и бояре не знают!