Читать книгу «Огнедева. Мост над Огненной рекой» онлайн полностью📖 — Елизаветы Дворецкой — MyBook.
image

К молодой жене он поначалу отнесся по-доброму, дарил подарки, исполнял все ее желания. Однако, несмотря на то что Дивляна искренне старалась быть хорошей женой, не лезла в мужнины дела и усердно исполняла все свои обязанности, со временем домашние дела шли все хуже. Как ни странно, с приобретением третьей жены – умницы, красавицы, знатного рода, обученной всему, что должна знать и уметь мать и покровительница целого племени, молодой, здоровой, плодовитой женщины веселого, приветливого нрава, короче, сокровища, о котором только и мог бы мечтать любой мужчина и какой угодно князь, – Аскольд сын Дира не только не смягчился душой, но, напротив, стал еще более упрям, недоверчив, вздорен и неуживчив, чем раньше. Чем сильнее любил молодую княгиню народ, тем больше обострялось к ней недоверие собственного мужа, которое теперь, на четвертом году, перешло уже почти в неприязнь. Аскольд постепенно замыкался, отдалялся от нее, спорил по всякому поводу, отказывал даже в том, на что она, безусловно, имела право! Он стал бояться ее силы, красоты, ее влияния на племя; все то, что других в ней привлекало, его отталкивало. Аскольд тревожился, что поляне любят княгиню больше, чем князя, боялся, что и сам подчинится ее воле, позволит забрать себя в руки.

Сегодня с утра они уже успели поссориться, причем по очень важному, по мнению Дивляны, поводу. Начался месяц травень, юная богиня Леля незримо ступала по земле, и все вокруг оживало под ее чарующим взором. Шли самые ясные, самые радостные дни нового лета – мир под ярко-голубым небом наполнялся свежей зеленью едва распустившейся листвы, воздух пронизывала особенная душистая свежесть, которая бывает только в начале травеня, когда летнее тепло уже ощущается, но еще не нагрянула жара с ее пылью и духотой. Земля раскрывалась навстречу теплу, выпуская на волю ростки, уже месяц зревшие в ее черном чреве; она отзывалась на заботу, обещала щедро отблагодарить мир, если боги одарят ее теплом и влагой, а люди – трудом своих рук. Поля вокруг Киева оделись всходами; нежные, тонкие травинки, которым вскоре предстояло превратиться в колосья ячменя и пшеницы, покрывали черную плодородную землю сплошным ярко-зеленым шелковым ковром, и сердце в груди ликовало и пело при виде их. Эти еще низенькие, но густо сидящие ростки обещали в будущем хлеб, блины, пироги, веселые изобильные пиры, сытую зиму – продолжение жизни, и никто не уставал поражаться и восхищаться этим живоносным чудом, несмотря на то что оно повторялось уже не первую тысячу лет.

В первый день месяца травеня на Аскольдов двор, расположенный на вершине Горы, в полдень явились люди – в основном старейшины окрестных поселений и их жены-большухи, все в нарядных праздничных уборах: мужчины с широкими ткаными поясами, женщины в уборах с рогами навроде коровьих.

– Пришли мы узнать, когда князь и княгиня прикажут землю-матушку чествовать! – сказали они, кланяясь. – Какой порядок будет, как будем требы приносить, поля обходить.

Князь и княгиня вышли к ним вместе, но большинство восхищенных взглядов сразу устремилось к Дивомиле. Если Аскольду кланялись почтительно, но больше по обычаю, то ей доставались самые искренние и радостные приветствия. Иные не видели ее с зимы, и теперь радостный гул подтвердил, что слухи не лгали: княгиня снова в тягости!

– Матушка наша, кормилица! – гомонили бабы и лезли, отталкивая друг друга, поцеловать край ее завески, прикоснуться к руке, чтобы унести домой благословение самой Лады и поделиться с близкими, со своей семьей, скотиной и пахотными делянками. – Услышали боги мольбы наши!

А княгиня радостно улыбалась, приветливыми кивками отвечала на поклоны, окликала людей по именам, спрашивала, как дóма идут дела, и иные старухи даже прослезились от умиления, любуясь ею. Беременности под расшитой завеской было пока почти не заметно, угадывали ее лишь взоры опытных женщин-большух, и княгиня казалась по-прежнему легкой и стройной. А сегодня, в праздничном наряде, в сорочке, отделанной полосками красного византийского самита с золотым шитьем, с белым шелковым убрусом и серебряными кольцами-заушницами, она сияла, будто само солнце, богиня Солонь, земным воплощением которой являлась. Поистине, князю Аскольду повезло с третьей женой!

Казалось бы, живи да радуйся. Но князь Аскольд, вместо того чтобы гордиться своей княгиней, с самого утра был недоволен и когда она вернулась после переговоров со старейшинами, взялся с ней спорить. И о чем – о том, что составляло самую суть женской плодоносящей ворожбы и во что ему, мужчине, по уму говоря, вообще не стоило вмешиваться.

– Ну, хотя бы сегодня ты мог бы потерпеть! – почти в отчаянии взывала к нему княгиня Дивомила, уже и не надеясь, что хотя бы в честь самой земли-матушки ее упрямый супруг смирит свой нрав и сделает то, чего от него ждут боги, родная земля и племя полян.

В конце концов, необязательно на самом деле предаваться любви на вспаханном поле, если ему так уж не хочется, но хотя бы сделать вид! Ну, обнимет он жену и полежит вместе с ней немного на пашне – его ведь не убудет, да и рубаху потом не его стирать заставят!

– Я не стану этого делать, – почти спокойно, но с непреклонной решимостью отвечал князь Аскольд. – И не собираюсь об этом говорить.

– Но это твоя земля!

– При чем здесь это? Бог позаботится о полях и без того, чтобы я наяривал свою жену на глазах у всего народа!

Княгиня Дивомила горестно оглянулась на старую воеводшу Елинь Святославну, но старушка тоже могла лишь развести руками. Она-то знала своего упрямого сестрича с рождения и понимала, что убедить его не удастся. Мудрая женщина, воеводша догадывалась, в чем тут дело. Хотя была полностью согласна с молодой княгиней в том, что ради праздника Вешнее Макошье князюшка мог бы и потерпеть.

– Но пойми, этим обрядам три тысячи лет! Со Сварожьего веку так ведется! – убеждала его Дивомила. – А может, и поболее того. Кто мы такие, чтобы Свароговы установления ломать? Как на тебя народ посмотрит?! Скажут опять, что ты богов не чтишь, обычаи не уважаешь! Гнева богов начнут бояться и нас попрекать. Только-только все наладилось, слава Макоши. Ну, что тебе мешает?

– Я не собираюсь в этом участвовать. Земля давно вспахана и засеяна, всходы показались, что вам еще надо? Что посеяно, то и взойдет! Все эти старые глупости не по мне! Земля и без того родит. А я не собираюсь этим заниматься посреди чиста поля на глазах у всей толпы, средь бела дня!

– Но все же делают! – изумилась Дивляна, знавшая, что обряд зарода совершается каждой парой, мужем и женой, на их собственном поле, и так происходит уже не первую тысячу лет.

– Это только здесь. Да если бы я рассказал об этом в Корсуне, меня бы застыдили и обсмеяли!

– Ты правишь не в Корсуне, а в Киеве! Ты – князь, отец племени, ты должен отдавать богам и земле полную дань уважения, если не хочешь погубить и народ, и самого себя!

– Христианские народы не делают ничего подобного, и я не собираюсь! Христианские народы знают, что лишь единый Бог наделяет землю плодородием и вручает князю право на власть, и никому, кроме Бога, он ничем не обязан!

– Но здесь-то не у христианского народа!

Дивляна знала, что ее муж много лет назад дал клятвы верности богу чужих земель – Иисусу Христу, так его звали. Об этом боге она слышала и раньше: в Ладоге, где она выросла, нередко встречались христиане, варяги из разных земель, крестившиеся в основном ради удобства ведения своих торговых дел в христианских странах – Бретланде, Стране Франков, Стране Фризов. А князь Аскольд познакомился с греческой верой еще в юности, когда, потеряв отца, в возрасте пятнадцати лет остался князем и главой целого племени. Тогда ему потребовалось подтвердить договор, заключенный князем Диром незадолго до смерти, и в ходе переговоров он согласился признать греческого бога, чтобы приобрести дружбу и поддержку греков. От народа это держали в тайне: никакое племя не потерпит князя, отрекшегося от древних богов. Особенно тяжело пришлось бы Аскольду, сыну пришлого русина, который добился власти путем брака с Придиславой Святославной, младшей дочерью последнего полянского князя Святослава Всеволодовича. Поэтому он исполнял все нужные обряды, приносил жертвы и устраивал пиры, но сам тайком молился другому богу, доставая иногда из кошеля на поясе маленький золотой оберег в виде креста, украшенного красными лалами и жемчугом. Дивляна, впервые об этом узнав, была потрясена до глубины души и даже заплакала от страха. На какую защиту богов может рассчитывать племя, в котором князь отрекся от них?! Но поделать ничего было нельзя: Аскольд, с юных лет помня, что он здесь чужой, не чувствовал родства с богами полян, но не ближе были ему и древние боги северной родины отца, которую он никогда не видел. И что ему оставалось, кроме как выбрать своим покровителем греческого Иисуса? Тот ведь жалует своих приверженцев только за любовь и преданность к нему, не глядя на то, в какой стране они родились и к какому роду-племени принадлежат.

– Но ведь и отец твой, князь Дир, обряд зародный творил, – вставила Елинь Святославна.

– Да уж я знаю! Батюшка любезный щедро свое семя сеял, а я теперь урожай собирай! – Аскольд бросил взгляд на Ведицу – плод последнего Дирова «посева», родившуюся на свет в год его смерти; женив сына, Дир и сам не собирался уходить на покой.

А теперь Аскольд злился на отца, разнообразными подвигами которого его попрекали в собственном доме! Почти с тоской он вспоминал своих прежних жен, бесцветную Собигневу, которой ни до чего не было дела, и вздорную настырную Негораду. Они не требовали, чтобы он наделял землю плодородием, предаваясь с ними супружеской любви прямо посреди поля, на свежих ростках. И тогда он мог не опасаться, что княгиня, воплощение самой земли в глазах народа, однажды и вовсе оттеснит его от власти, потому что он станет лишним и для нее, и для народа! Даже как воевода он ей почти не нужен – для этого есть Белотур, его двоюродный брат, с которым у нее, как Аскольд давно подозревал, сложились не только родственные отношения!

– А если люди в твоей силе усомнятся? – Дивляна всплеснула руками в досаде на его упрямство. – Скажут, покинула ярь князюшку нашего… А какой же тогда князь!

– Одна у тебя ярь на уме! – гневно крикнул Аскольд. – Будто кобыла – где жеребец заржет, ты туда вприпрыжку! Тяжела уже, второе дитя носишь – а все тебе яри мало! А что до болтунов, то я… Я – князь полянский и сам решаю, что мне делать! Если бы эти люди лучше молились Богу, то им бы не понадобилось наяривать жен на полях, будто это им заменит пахоту!

Бледный от гнева Аскольд вышел. Дивляна опустилась на лавку и, не сдержавшись, заплакала. Дорожа домашним ладом, она старалась уклоняться от ссор с мужем, но теперь отступать ей было некуда, и нынешнее столкновение показало, как непримиримо настроен Аскольд, как мало он готов считаться и с ней, и со всем племенем, и с богами. Прежние случаи их несогласия она относила на счет его усталости или плохого настроения, но нынешний был слишком важным для причуд. Сейчас она со всей режущей ясностью осознала: ее муж живет в каком-то другом мире, где, похоже, никого больше нет, кроме него самого. Ведь она просит не для себя, а для всех полян, но Аскольд упрямится, отмахивается от того, что для нее и людей так важно. А значит… Ей казалось, земляной пол под ногами шатается, весь ее домашний мир готов рухнуть. Четыре года она выстраивала этот мир, зная: иной судьбы не дано и с этим человеком ей жить до самой смерти, и вот получалось, все напрасно, в руках одни обломки. И что впереди?

– Ну как можно так жить? – бормотала Дивляна сквозь слезы, склонив лицо к плечу утешавшей ее воеводши Елини, которую считала своей свекровью, хотя Аскольду та приходилась не матерью, а теткой по матери. – Ну какой он князь? И какой он муж? Люди подумают… он ни к чему не годен… или что я ему не люба… себя и меня позорит…

– Ох, не вовремя Тур уехал… – вздыхала старушка. – Не к добру приведет…

При упоминании Белотура Дивляна заплакала еще сильнее. Был бы воевода здесь, может, хоть он убедил бы своего упрямого брата. А если бы и не убедил, при нем Дивляне было бы и спокойнее, и легче переносить что угодно. Белотур был очень хорошим человеком – добрым, дружелюбным, смелым, решительным и надежным. При нем ей было на кого опереться, но с его переездом в радимичское Гомье она осталась одна. Разве что с воеводшей Елинью, его матерью, эта общая потеря сблизила их еще больше.

– Может, братец еще остынет, одумается. – К ней подошла Ведица, села рядом, заботливо поправила сбившиеся уборы. – Ты же, матушка наша, такая красавица, что как сядешь под дубом, к тебе сам Перун из Сварги выйдет!

Вынужденные постоянно обороняться от вздорного и упрямого князя, все три женщины его семьи близко дружили и держались вместе – чего не бывало раньше, при прежних Аскольдовых женах. Дивляна вздохнула. Она не хотела Перуна, она хотела, чтобы рядом с ней был обычный земной мужчина, надежный и понимающий, который любил бы ее и радовался ее красоте, а не ненавидел и не боялся бы ее за то, что она уж слишком хороша.

– А что это он так в лице переменился, когда ты про мужскую силу помянула? – опасливо округляя глаза, зашептала Ведица. – Ты того, матушка, не примечаешь ли…

– И правда… – Дивляна вдруг сообразила, что муж уже давно не предъявлял на нее права, однако относила это за счет своей беременности.

– Ведь кабы он на другую какую бабу или девку глаз положил, мы бы знали… – Ведица перевела взгляд с воеводши на княгиню. – Уж не сглазили ль его, сохрани Макошь? – И прикрыла рот ладошкой, будто не решаясь вымолвить такие страшные вещи.

– Да кто же? – усомнилась Дивляна. – У нас в Киеве и умельцев нет таких.

– А может, и не у нас, – озабоченно сказала Елинь Святославна. – Я и сама уж думала. С чужой стороны это идет.

– С какой чужой стороны?

– Да мало ли врагов у нас? От деревлян хотя бы. Уж не первый год люди говорят, будто у князя Мстислава в Коростене колдунья какая-то объявилась.

– Что за колдунья? – Дивляна испугалась, но в первую очередь подумала об опасности не для мужа, а для ребенка.

– Не знаю какая. Боятся люди говорить о ней. Так, слухи собираю, вот года за три и набралось кое-что…

– Ой! – Дивляна вдруг вытаращила глаза и быстро прижала руку к животу.

Да… Да! У нее даже слезы выступили на глазах от волнения. Ей не померещилось – это повторилось! Будто какой-то маленький зверек шевельнулся внутри нее – ощущение было и странное, и тревожное, и приятное. Она находилась как раз на том сроке, когда плод внутри впервые дает о себе знать и когда в него вселяется душа.

– Лада-матушка! – воскликнула Елинь Святославна, по ее лицу поняв, что происходит. Потом живо поднялась с лавки и низко поклонилась: – Добро тебе, чуре! Пожалуй к нам, мы уж тебя заждались! Жить тебе в чести да в радости, на белый свет глядеть! Прежде ты нас кормил, да растил, да уму-разуму учил, теперь мы тебя и выкормим, и научим, как родовой закон велит! Иди к нам!

Поскольку Дивляна забеременела в темную половину года, в ее будущего ребенка должна была войти душа кого-то из предков, уже живших на земле. Если волхвам после рождения откроется, кто именно из дедов вернулся в род, то ему будет дано прежнее имя. Пока спрашивать об этом не пришло время, но старая воеводша рада была приветствовать того, кто когда-то был, возможно, ее собственным прадедом, а вскоре станет внуком.

Но сегодня даже долгожданное явление духа не порадовало Дивляну. Зная, что поступает неправильно, она все же с трудом гнала от себя досадливую мысль: родится сын, похожий на Аскольда, – наплачутся они с ним!

И теперь, впервые ощутив в себе ребенка как другое живое существо – то, что вскоре выйдет в белый свет и останется с ней на долгие годы, – Дивляна невольно пожелала, чтобы он вырос как можно менее похожим на отца. Вырос открытым, смелым, дружелюбным, сердечным, пусть порой безрассудным и несдержанным, но горячим и любящим жизнь. Таким, каким стал бы, родись он не от Аскольда, а от другого… От того, с кем когда-то Дивляна видела себя рядом в девичьих мечтах, и мечты те и сейчас еще составляли ее тайное утешение и отраду. Как и четыре года назад, когда ее сердце впервые забилось по-особому, она воображала своего будущего ребенка похожим на Вольгу, Волегостя Судиславича, князя плесковского, – и душу заполняло блаженство, будто она носит под сердцем само солнце…

Сидя за шитьем, Дивляна все раздумывала, как теперь быть. В прежние годы ее замужества Аскольд по весне сам уходил в Корсунь с первым обозом, поэтому в его отсутствие зародный обряд выполнял кто-то из волхвов или воевода Белотур, каждый со своей женой, но из-за этого жены волхвов или воеводша Воротислава, сама княжеского рода, считались первыми женами полянской земли и священными нивами! Сейчас, когда князь остался дома, Дивляна не могла без урона для своей чести уступить это дело другим и размышляла, под каким бы предлогом отказать нарочитым женам[4] – Годославе, Гусляне или старшей Угоровне – Унераде, если они предложат исполнить обряд вместо нее, и не лишат ли боги благословения их поля, если обряд не будет сотворен вовсе. Но вдруг в истобку ворвалась ее золовка, и по лицу ее Дивляна сразу поняла: что-то опять случилось.

– Матушка моя! – завопила Ведица, в безумном волнении ломая руки с длинными пальцами. Но Дивляна не слишком встревожилась поначалу: она знала, что эта девушка любую малость принимает чересчур близко к сердцу и потому вечно пребывает в волнении. – Что творится-то, ты слышала?

Своей последней дочери старый князь Дир дал северное имя Ведис, в честь какой-то из своих бабок, но женщины быстро переделали его в Ведицу, а когда девочка подросла, Елинь Святославна велела называть ее Ведиславой. Сейчас ей уже сравнялось семнадцать лет; это была высокая, даже отчасти долговязая дева, не так чтобы красивая: с продолговатым лицом, длинным носом и небольшими изжелта-зелеными глазами, худощавая, если не сказать тощая, и все же скорее привлекательная, чем наоборот. Несмотря на худобу и некрасивость, Ведица сразу нравилась и мужчинам, и женщинам. Может, ловкостью движений, широкой дружелюбной улыбкой, приветливым, доверительным и даже игривым взглядом. Она отлично умела со всеми ладить, всегда была хорошо и бодро настроена, весела и старалась развеселить других. А ведь судьба ей досталась не из легких. Ее мать князь Дир привез из последнего своего похода – там он был ранен и забрал ведунью из святилища где-то на Десне, чтобы ухаживала за князем по дороге. Так при нем эта ведунья, по имени Зоряна, и осталась: была она еще молода и понимала не только в травах. Она родила дочь, потом Дир умер, и они обе остались на милость молодого князя Аскольда. Аскольду в то время было всего шестнадцать, но он уже два года был женат. А жена, уличская княжна Собигнева, успела ему наскучить. Едва пообвыкнув и убедившись, что строгий и грозный отец из могилы не встанет, Аскольд взял мачеху в младшие жены. Княгиня Собигнева была недовольна, но он ее не слушал. Через несколько лет первая его жена умерла, он взял вторую, ее же сестру Негораду. Та тоже отнеслась к Зоряне без восторга, и в первую же зиму, во время Корочуна, ту нашли на снегу убитой, с проломленной головой. Понять, кто это сделал в буйстве игрищ, в темноте, среди мечущихся ряженых, было невозможно. Подозревали, что виной всему ревность княгини, но что же тут докажешь? Доказали боги: сколько ни рожала Негорада, все ее дети умирали, а роды проходили раз от раза тяжелее. И от пятых по счету она умерла, так и не дав мужу наследника. «Не пошло впрок злое дело!» – шептались бабы.

1
...
...
10