Видит уже после того, как побывал в дурке по причине переутомления своей бедной головы.

После того, как он из этой дурки, не долечившись, вышел.

И все это приводит к тому, что он из дурки так и не вышел.

Сэлинджер вернулся со Второй мировой войны человеком слегка свихнувшимся.

Человеком, остро нуждающимся в психиатрической помощи, в психологической реабилитации.

И это ясно видно всем, окружающим его.

А вот дальше начинается вторая часть этой драмы.

Частично описанная самим Сэлинджером.

Его герои, вернувшиеся с войны, выжившие в Аду…

Они не похожи на героев, например, Уильяма Сарояна.

Те возвращаются в свои маленькие городки, к простым людям, которые способны к сопереживанию, и для которых каждый вернувшийся солдатик – герой. Маленький Герой вот этого маленького Городка.

Но герои Сэлинджера возвращаются в мир преуспевающего Большого Нью-Йорка. В мир, где, в сущности, не было войны. Где ее не заметили.

В мир, где окружающим конечно, ясно, что вот этот парень – псих, а чего он псих, с чего он псих – в общем, непонятно.

И где он был, что делал последние пару лет – тоже не совсем ясно.

Ну да, солдаты, герои, доблестная Победа нашего американского коллективного Витязя, над каким-то там заокеанским коллективным Змеем Горынычем.

История случилась хоть и недавно, но где-то там, в Тридевятом Царстве.

Стало быть, она – сказочная. И герой должен быть нормальный сказочный: Храбрый Витязь.

А тут почему-то псих.

Догадаться о том, что происходит с Сэлинджером в первые послевоенные годы можно, читая его рассказы.

Героев Сэлинджера тащат к психоаналитикам, обвиняют в неадекватности.

Эта тема – основной конфликт серии рассказов о семье Глассов.

В результате, его любимый герой Симур Гласс кончает жизнь самоубийством.

Он стреляет в себя, доведенный до отчаянья непониманием, неприятием, невозможностью интегрироваться в мирное послевоенное общество.

И в общем, я его понимаю.

Понимаю его нежелание идти к психоаналитику. Потому что человека, прошедшего Ад, вряд ли сможет понять человек, Ада не нюхавший.

И именно поэтому в психиатрии существует такое понятие как «Группы поддержки».

«Группа поддержки» объединяет людей с одинаковой психологической проблемой для общей групповой психотерапии.

Этот метод сравнительно молодой. И в Америке он появился в послевоенные годы, а к нам в Россию пришел и вовсе недавно.

Но, тем не менее, я могу с уверенностью сказать, что у всех русских солдат, вернувшихся с войны, эта самая «группа поддержки» была.

И не только у солдат. Она была и у женщин, выдержавшихся на себе тыл.

И у тех, кто пережил плен. И у тех, кто был под оккупацией.

Все послевоенные годы у нас в стране бесконечно писали и говорили об этой Войне. Фильмы, посвященные Войне, без конца шли в кинотеатрах, а с появлением телевидения не сходили с «голубых экранов».

По несколько раз в день каждому жителю Советской России напоминали о том, что «У нас была Война. Тяжкая Война. Наши мужчины умирали на поле боя. Наши женщины сгибались под тяжестью непосильного тылового труда. Наши эшелоны с эвакуированными бомбили. Наших людей гнали в концлагеря. Наши танкисты горели в танках…».

Нас постоянно ежедневно заставляли вновь и вновь заглядывать туда, в Ад. Чтобы мы не забывали о том, что это было. И каждый день вот эта небольшая «экскурсия в Ад» кончалась одним и тем же оптимистическим выводом: «Весь этот наш совместный четырехлетний военно-тыловой Ад кончился Победой. Значит, мы прошли его не зря».

Трудно представить себе более удачный вариант «группы поддержки».

В течение долгих лет вот этой самой «группой поддержки» была вся страна.

И звучало бесконечное «мы». Именно Война была для жителей Советской России главной святыней и главным обедняющим.

Ничего похожего вернувшийся в Нью-Йорк Сэлинджер не встретил.

Ветеранские «группы поддержки» возникли в Америке позднее, во время Вьетнамской войны. Вот эта война – война спорная, расколовшая общество на две части, она была Америкой активно замечена.

И можно сказать, что по вьетнамской войне в «группе поддержки» участвует вся страна.

Но Вторая Мировая, при всей ее ясности именно с нравственной точки зрения для американцев – нечто неясное, туманное, размытое в учебниках истории.

Не следует забывать, что для нас эта война закончилась знаменем над Рейхстагом, а для Америки – атомным грибом над Хиросимой.

И как раз с нравственной точки зрения этот гриб – совсем нехорошая история.

Я думаю, что именно этот гриб заволок туманом Вторую Мировую для Америки.

В учебниках истории у Америки вышла своя война, и в основном, с Японией.

Но сержант Сэлинджер из Двенадцатого Пехотного провоевал год на нашей войне. В Европе, в окопе. В пехоте, в грязи, в крови.

Америка и Россия напоминают мне двух мальчиков, которые борются за лидерство во дворе. Борются хитро, каждый старается перетянуть на свою сторону побольше мальчишек. Собирает себе «войско».

При этом они все время оскорбляют и всячески дискредитируют друг друга.

Но при появлении настоящей шпаны, как ни странно, эти враждующие лидеры объединяются.

Вот сейчас снова заговорили о Холодной Войне.

Об Американской Угрозе.

Насколько я понимаю, разговоры о русско-американской войне идут уже сто лет. То затухают, то вспыхивают.

И угольки в этот костер радостно кидают с обеих сторон.

И с обеих сторон почему-то не хотят вспоминать тот простой факт, что за все это время русский солдат встречался с американским лишь единожды.

И встречались они на Эльбе. Там они крепко обнялись, и кадры хроники запечатлели для нас это объятие.

Но политикам все это не нужно и неинтересно.

Поэтому Холодная Война по окончании Второй Мировой вспыхнула с новой силой.

Кто-то невидимый как будто перевел рычаг, и вся история Второй Мировой для Америки сосредоточилась на противостоянии с Японией. Перл Харбор заслонил собой и Эльбу, и Гюртгенский лес, и Двенадцатый Пехотный полк.

Вернувшийся с войны сержант Сэлинджер вновь не нашел «землячков».

На войне они были. Но на Парк Авеню он вернулся один.

Вокруг него был мир совершенно чужой и совершенно равнодушный к тому, что он пережил.

Америка, как известно, расцвела и разбогатела на этой войне. Его опыт, опыт выживания в Аду был не нужен и неуместен в американском послевоенном Раю.

Итак, человек с поехавшей крышей, псих, нуждающийся в реабилитации и не имеющий «группы поддержки».

Вот она, история Сэлинджера.

Дальше ему остается только повторить поступок Симора Гласса и уйти из этой жизни, от людей, которые его не понимают.

И Сэлинджер уходит. Не из жизни, но от людей.

Вся его дальнейшая очень долгая жизнь – это все более и более глубокое погружение в чащу.

В лес, в пустыню, в глушь – все дальше и дальше…

Поначалу он все еще надеется найти себе «землячка».

Сэлинджер женится на самой хорошенькой девушке, которая попадается ему на глаза. Как всегда в таком случае, он уверен, что женится по любви.

Дальше он тащит эту голубку в чащу леса. В старый пустой дом, без горячей воды и отопления.

И там заводится аж двое детей. Вот тех самых, о которых мечтает Холден Колдфилд.

Завести детей и ловить их над пропастью во ржи.

Да, красивая картинка: дети играют, бегают во ржи, над пропастью. А его работа их ловить, чтобы они не срывались в пропасть.

Но ведь пока он ловит одного, там может в это время сорваться другой!

А не проще ли там поставить какой-нибудь забор?

Или вообще отвезти этих детей играть в другое место?

Первая жена, Клэр Дуглас, прелестная бабочка, пойманная Сэлинджером в сачок и перенесенная им все с той же Парк Авеню в глухой лес Вермонта, не сдюжила предложенную им жизнь, с двумя детьми и без горячей воды. Семья развалилась.

И дальше Сэлинджер начинает жить в своем лесу один.

Поиски «землячков» продолжаются.

Маргарет Сэлинджер пишет том, что еще при их совместной жизни он успел нырнуть во все возможные культы, верования и разного рода «измы».

Дзен-буддизм, Веданта, Крийя-йога, «христианская наука», сайентология, гомеопатия, иглоукалывание, макробиотика… это все семья прошла еще до развода.

В какой-то момент Сэлинджеру, немало хлебнувшему от антисемитизма, пришлось впервые столкнутся с расизмом ортодоксального еврейства. Именно тогда, когда, кочуя по разного рода «измам», он доверчиво потянулся к родному иудаизму, пытаясь найти «земляка» в среде ортодоксальных раввинов. Там его быстро отшили, поинтересовавшись девичьей фамилией матери.

В какой-то момент, через восемь лет после развода с Клэр Дуглас, в его жизни появляется еще одна женщина. Похожая на тринадцатилетнюю девочку, восемнадцатилетняя студентка литературной программы Йельского университета Джойс Мейнард. Сэлинджеру в ту пору – пятьдесят четыре. Она выдерживает рядом с ним совсем недолго.

И дальше, еще через двадцать одиноких лет, семидесятилетний Сэлинджер находит следующую любовь: молодую медсестру Колин.

Эта женщина до сих пор с ним. Сэлинджер, так же, как и другой американский классик – Брэдбери, по-прежнему жив и здоров, да продлит Господь его дни.

Разница у него с нынешней женой в пятьдесят лет.

Я думаю что женщины, готовые разделять одиночество очередного «великого отшельника», находятся везде и всегда.

Но, скорее всего, Сэлинджер вышел из Второй Мировой с еще одной проблемой.

Его странная в молодые годы неприязнь к телесной стороне любви – это, наверное, следствие все той же неизлечимой душевной травмы.

В современном мире уже всякий знает, что почти все причины физической мужской слабости находятся в области психологии и душевного состояния.

Сэлинджер чисто внешне – персонаж вполне голливудский: эдакий высокий красавец, вроде молодого Роберта де Ниро.

И конечно, несоответствие вот этой «суперменской» внешности внутреннему «боевому переутомлению» оказалось шоком для его молодой жены Клэр.

И вероятно, для второй жены Джойс тоже.

Я думаю, что эта ранняя «переутомленность» явилась для Сэлинджера еще одной болевой точкой в отношениях с миром.

Именно из этой точки берет начало его «средневеково-менестрельное» отношение к взрослым женщинам, и бегство от физической близости в любовной жизни. Такое бегство не помогает налаживанию близости духовной, если речь идет о жене.

Последний, нынешний брак семидесятилетнего писателя с совсем юной девушкой-медсестрой, брак уже никоим образом не предполагающий соединения супругов для продолжения рода, оказался удачнее прежних.

Ну, понятно, что юная Колин решила жить с великим писателем, чтобы стать ему няней, сиделкой и другом.

Встретил ли он в ее лице, наконец, того самого «земляка», о котором мечтал всю жизнь?

Когда-нибудь мы об этом узнаем. Сэлинджер, сидя в своей «башне из слоновой кости», все эти годы что-то пишет.

Пишет какое-то бесконечное Послание к людям.

Пытается с ними объясниться, и что-то им объяснить.

И ему все время кажется, что он написал не так, не то.

Что его опять не поймут.

История Сэлинджера похожа на древнегреческий миф о царе Сизифе, который вкатывает камень на вершину горы. И всякий раз камень скатывается вниз.

Но царь Сизиф был наказан за гордыню.

А за что наказан честно воевавший штаб сержант Джером Ди. Сэлинджер? Непонятно…

Остается надеяться, что он все-таки счастлив там, в своем лесу, с молоденькой медсестрой.

Сэлинджер по-прежнему – один из моих любимых писателей.

Хотя я давным-давно догадалась, что все, написанное им – это бесконечные «записки сумасшедшего». Прекрасного сумасшедшего. Наверное, в российской традиции правильнее назвать такого человека юродивым.

Американский юродивый, бывший храбрый сержант, живет в лесу с рыжеволосой сестрой милосердия, девушкой Колин, пишет свое загадочное Послание и, наверное, готовится к встрече с самым главным Земляком…

Юлия Беломлинская