Еще долго после отъезда отца – когда стук копыт по круглым камням мощеной аллеи давно стих – Молли стояла, прикрыв глаза ладонью и глядя в пустое пространство, где он растворился. Она боялась дышать: тяжелые вздохи срывались в рыдания, – наконец повернулась, но не смогла войти в дом, не смогла ничего сказать миссис Хемли. Перед лицом Молли стояли холодные глаза отца: как он смотрел, как говорил, как покинул ее.

Она вышла в сад через боковую калитку – ту самую, которой пользовались садовники, чтобы принести из конюшни навоз, – скрытую от глаз пышными кустами, вечнозелеными растениями и раскидистыми деревьями. Никто не узнает, что случилось, и никто ей не посочувствует. Хотя миссис Хемли очень добра и душевна, у нее свой муж, дети, личные интересы, а острое горе в сердце Молли не принимало постороннего участия. Она быстро зашагала через сад к укромному уголку, который считала своим: к скамейке, почти скрытой плакучими ветвями вяза, расположенной на просторной террасе, откуда открывался вид на живописные луга и поросшие травой холмы. Скорее всего терраса была специально устроена так, чтобы можно было любоваться залитым солнцем пейзажем с деревьями, шпилем колокольни, покрытыми черепицей крышами старых деревенских домов и темными полями вдалеке. В давние времена, когда в поместье жили большие семьи, леди в кринолинах и джентльмены в больших париках, с мечами в ножнах, во время прогулок, должно быть, занимали всю террасу, однако сейчас сюда никто не заглядывал, никто не нарушал тишины и одиночества живописного уголка. Молли даже думала, что только она знает об уединенной скамье под вязом, так как садовников держали ровно столько, сколько было необходимо для поддержания в порядке огорода и цветников возле дома, и там было не до отдыха на веранде.

Едва опустившись на скамейку, она в полной мере дала волю горю, даже не пытаясь найти причину слез и рыданий. Папа снова собрался жениться, а она повела себя плохо, и он обиделся на нее, уехал рассерженным. Папа больше не любит ее и хочет жениться, чтобы забыть и ее саму, и любимую маму. Так она думала в безутешном отчаянии и рыдала до полного изнеможения, до тех пор, пока не пришлось замолчать, чтобы восстановить силы и снова дать выход буре страстей. Она села на землю – самый естественный трон для безысходного горя – и прислонилась спиной к старой, заросшей мхом скамье, то закрывая лицо ладонями, то крепко сжимая руки, словно болезненное переплетение пальцев могло облегчить душевные страдания, поэтому не заметила возвращавшегося с поля Роджера Хемли, не услышала щелчка маленькой белой калитки.

Молодой человек охотился на земноводных в болотцах и канавах и сейчас нес через плечо полный сачок драгоценных гадов. Несмотря на то что он притворялся, будто равнодушен к еде в принципе, на самом деле обладал отменным аппетитом и спешил к ленчу. К тому же миссис Хемли придавала дневной трапезе большое значение и желала видеть сына за столом, поэтому ради матушки Роджер отступил от своих принципов, получив в награду вкусную и сытную еду.

Проходя по террасе в сторону дома, он Молли не видел, а прошагав еще ярдов двадцать под прямым углом, вдруг под деревьями, в траве, заметил редкое растение, которое давно мечтал увидеть в цвету, и вот наконец нашел. Положив сачок так, чтобы пленники не разбежались, Роджер легким, осторожным шагом направился к желанной цели, стараясь не повредить ни единого растения: вдруг неприглядный стебелек служит домом какому-то насекомому или сам вырастет в невиданный цветок или дерево?

Поиски привели его к вязу, почти незаметному с этой стороны террасы, и он остановился: на земле, возле скамьи кто-то в чем-то светлом сидел или лежал совершенно неподвижно – как будто в обмороке или в забытьи. Роджер прислушался, и через минуту-другую до него донеслись рыдания и невнятное бормотание.

– Ах, папа, папа! Если бы только ты вернулся! – причитал кто-то сквозь слезы.

Молодой человек присмотрелся, понял, что это девушка, и, решив оставить ее наедине с переживаниями, сделал несколько шагов в противоположном направлении, однако вновь услышал отчаянные рыдания. Лучшей утешительницей для девушки стала бы матушка, но прийти сюда она не могла. Не задумываясь, правильно ли поступает, Роджер Хемли развернулся и решительно направился к зеленому шатру под вязом. Увидев его рядом, Молли вздрогнула от неожиданности, поднялась, постаралась сдержать рыдания и инстинктивно пригладила ладонями спутанные черные волосы.

С глубоким, серьезным сочувствием Роджер взглянул сверху вниз, однако не нашел слов.

– Уже время ленча? – спросила Молли в надежде, что он не заметил ни слез, ни следов отчаяния на лице; что не увидел, как она лежала на земле и рыдала.

– Не знаю. Шел домой на ленч, но – позвольте признаться – не смог не остановиться, заметив ваше отчаяние. Что-нибудь случилось? То есть что-то такое, в чем могу помочь? Если природа печали такова, что участие невозможно, то и спрашивать незачем.

Молли до такой степени ослабла от переживаний и слез, что в данную минуту не могла ни идти, ни даже стоять, поэтому опустилась на скамью, вздохнула и так побледнела, что Роджер, испугавшись обморока, воскликнул:

– Подождите минуту!

Молли не могла сделать ни шагу, и он бросился к крохотному источнику, который давно знал, и вскоре вернулся с водой, которую бережно нес в свернутом наподобие чашки большом листе.

Даже эта капля подействовала благотворно, и Молли поблагодарила:

– Спасибо! Думаю, что скоро смогу вернуться в дом, так что вы можете идти по своим делам.

– Позвольте вас проводить. Матушка не одобрит, если я вернусь домой один, бросив вас здесь в минуту слабости.

Некоторое время оба молчали. Роджер на шаг отошел и принялся разглядывать листья вяза – как по привычке, так и для того, чтобы дать мисс Гибсон время прийти в себя.

– Мой отец собрался снова жениться, – проговорила наконец Молли, а зачем, не смогла бы объяснить.

Еще мгновение назад она не собиралась посвящать его в свои проблемы. Роджер выронил листок, который держал, обернулся и пристально на нее посмотрел. В молчаливой мольбе о сочувствии печальные серые глаза девушки вновь наполнились слезами, и взгляд ее сказал больше, чем слова. Роджер заговорил не сразу: просто почувствовал, что должен что-то сказать.

– Вас это очень огорчает?

Не отводя глаз, Молли кивнула одними губами и беззвучно сказала: «Да». Роджер молча гонял носком сапога подвижные камешки, пока мысли не оформились в нужные слова.

– Наверное, бывают такие ситуации – не говоря о любви, – когда почти необходимо найти замену матери… – заговорил наконец Роджер так, словно рассуждал с самим собой. – Возможно, этот шаг принесет вашему отцу счастье: освободит от множества забот и подарит подругу жизни.

– У него же есть я! – возразила Молли. – Не представляете, кем мы были друг для друга… во всяком случае кем отец был для меня.

– И все же он наверняка считает этот поступок необходимым и полезным, иначе ни за что бы не решился. Должно быть, ваш родитель делает это не столько ради себя, сколько ради вас.

– Именно так он мне и говорил, пытался убедить.

Не находя достойных аргументов, Роджер снова принялся гонять камешки, а потом вдруг поднял голову.

– Хочу рассказать об одной знакомой девушке. Когда умерла мать, ей едва исполнилось шестнадцать: она была старшей в большой семье. С этого момента она посвятила отцу лучшие годы юности: сначала в качестве утешительницы, а затем в роли компаньонки, секретарши – кого угодно. Отец вел крупный бизнес и часто появлялся дома лишь для того, чтобы отдохнуть и подготовиться к завтрашнему дню. И Элизабет неизменно оказывалась рядом, готовая помочь, поговорить или помолчать. Так продолжалось восемь-десять лет, а потом отец женился на особе немногим старше дочери. И что же? Поверите ли, теперь это самая счастливая семья из всех мне известных.

Молли внимательно слушала, но не находила сил для ответа. История неведомой Элизабет ее заинтересовала: еще бы! Эта девушка смогла стать для отца более важной, чем сама она, будучи моложе, стала для мистера Гибсона.

– Как это? – выдохнула она наконец.

– Элизабет сначала подумала о благополучии отца, а уже потом о собственном, – с суровым лаконизмом ответил Роджер.

Молли опять заплакала.

– Если бы речь шла о папином счастье…

– Должно быть, он так считает. Что бы вы ни думали, дайте ему шанс. Вряд ли на душе у него воцарится спокойствие, если дочь будет постоянно грустить и хмуриться, тем более что дочь, как вы сказали, необыкновенно ему дорога. Многое зависит и от леди. Мачеха Элизабет могла бы проявить эгоизм, заботясь лишь о своем благе, но счастье падчерицы было для нее так же важно, как для самой Элизабет – счастье отца. Будущая супруга мистера Гибсона вполне может оказаться такой же, хотя люди подобного склада встречаются нечасто.

– Не думаю, что она такова, – пробормотала Молли, вспомнив подробности дня в Тауэрс-парке.

Роджеру не хотелось выслушивать сомнения Молли, поскольку он чувствовал, что не имеет права влезать в семейную жизнь доктора – ни в прошлую, ни в настоящую, ни в будущую – больше, чем абсолютно необходимо для утешения случайно встреченной плачущей девушки. К тому же он спешил домой, так как матушка ждала к ленчу, и все же не мог бросить Молли.

– Надо думать о людях хорошо, а не ждать от них плохого. Звучит банально, но эта истина уже помогала мне, да и вам когда-нибудь наверняка поможет. Всегда следует прежде заботиться о близких, а уже потом о себе, избегая предвзятости. Я не слишком утомил вас своими проповедями? Надеюсь, от них появился аппетит? Лично я на проповедях всегда страшно хочу есть.

Казалось, мистер Хемли ждал, пока Молли встанет и пойдет вместе с ним, но на самом деле он стремился дать понять, что не оставит ее одну, поэтому она поднялась, но так медленно, что сразу стало ясно: было бы предпочтительно, чтобы он ушел без нее. Чрезвычайно слабая, она споткнулась о торчавший корень и едва не упала, но Роджер вовремя успел ее поддержать, да и потом, когда опасность миновала, не выпустил ее ладонь. Физическая слабость показала, насколько девушка молода и беспомощна, и Роджеру захотелось утешить ее. Так, крепко сжимая ладонь, он привел ее к дому, а на протяжении всего пути не произнес ни слова – просто не знал, что сказать.

– Наверное, вы сочтете меня жестоким, – проговорил он наконец возле французского окна гостиной. – Мне всегда трудно выразить чувства: сбиваюсь на абстрактные рассуждения – и все же глубоко вам сочувствую. Да, правда. Не в моих силах изменить обстоятельства, однако переживаю за вас так, что лучше не пытаться объяснить, ибо слова не приведут ни к чему хорошему. Не забывайте о моем сочувствии! Буду часто о вас думать, хотя вряд ли стоит возвращаться к этой теме.

– Знаю, как вы добры, – пробормотала Молли, вырвала ладонь и бросилась наверх, в одиночество своей комнаты.

Роджер сразу направился к матушке, которая сидела за столом, не притронувшись к еде, крайне раздраженная необъяснимым отсутствием гостьи. Она слышала, что мистер Гибсон приехал и уехал, и не могла узнать, оставил ли он какое-то сообщение лично для нее. Беспокойство о собственном здоровье, которое кое-кто из знакомых считал чистой ипохондрией, заставляло ее с нетерпением ждать любого мудрого слова доктора.

– Где ты был, Роджер? И где Молли… то есть мисс Гибсон? – поправилась миссис Хемли, стараясь сохранить барьер формальности в отношениях между молодым человеком и девушкой, волей судьбы оказавшимися в одном доме.

– Ловил земноводных. Кстати, забыл на террасе сачок. Мисс Гибсон сидела там и горько рыдала из-за того, что ее отец собрался снова жениться.

– Жениться? Не может быть!

– Да, в самом деле. И бедная девушка приняла эту новость очень тяжело. Может стоит отправить ей наверх бокал вина, чашку чая – что-нибудь такое. Она совсем обессилела…

– Пожалуй, схожу к ней сама.

Миссис Хемли поднялась, но сын, взяв за руку, возразил:

– Прошу, не надо. Мы и так заставили тебя ждать. Ты очень бледна. Пусть лучше Хэммонд отнесет.

Роджер позвонил в колокольчик, а миссис Хемли, безмерно удивленная, села на свое место.

– И на ком же он собрался жениться?

– Не знаю. Она не сказала, а я не спросил.

– Как это по-мужски! Дело в том, что половина проблемы заключается в характере будущей жены.

– Да, согласен: надо было спросить, – но почему-то подобные разговоры даются мне нелегко. Пожалеть – пожалел, но все же нужных слов так и не нашел.

– И что же ты ей сказал?

– Просто дал совет, какой казался мне лучшим.

– Совет! И это тогда, когда надо было ее утешить! Бедняжка Молли!

– Полагаю, если совет хорош, то послужит лучшим утешением.

– Зависит от того, что именно ты понимаешь под советом. Тише! Вот она.

К их удивлению, Молли выглядела почти как обычно: умылась, привела в порядок прическу, постаралась не плакать и говорить нормальным голосом, чтобы не расстраивать миссис Хемли. Она, конечно, не понимала, что следует рекомендации Роджера думать прежде об окружающих, но поступала именно так. Миссис Хемли, в свою очередь, не знала, удобно ли начать разговор с услышанной от сына новости, однако не могла говорить ни о чем другом.

– Дорогая, твой отец собрался жениться? Позволь спросить, на ком.

– На миссис Киркпатрик. По-моему, когда-то давно она служила гувернанткой в доме графини Камнор. Она часто там гостит, они зовут ее Клэр и, кажется, очень любят, – как можно спокойнее сказала Молли, стараясь не выдать истинных чувств.

– Кажется, я что-то слышала. Значит, она не очень молода? Так и должно быть. И тоже вдова. А дети у нее есть?

– Да, есть, дочь. Впрочем, я мало что знаю, – ответила Молли, опять едва не заплакав.

– Ничего, дорогая. Всему свое время. Роджер, ты куда? Ведь почти ничего не съел.

– За сачком, оставил на веранде: боюсь, как бы мои пленники не разбежались. А что касается еды, я сейчас ем очень немного.

На самом же деле молодой джентльмен не хотел мешать женщинам беседовать. Матушка обладала такой искренней добротой, что в разговоре наедине могла вытащить занозу из сердца девушки. Как только Роджер удалился, Молли подняла наконец на миссис Хемли несчастные глаза и заметила:

– Он был так участлив! Постараюсь запомнить его слова.

– Рада слышать, дорогая. Очень рада. Из слов сына я заключила, что он прочитал тебе небольшую лекцию. У мальчика доброе сердце, но манеры оставляют желать лучшего: порой он очень любезен, даже резок.

– В таком случае его манеры мне по душе: он помог понять, как дурно… я вела себя с папой сегодня утром!

Молли встала, бросилась в объятия доброй женщины и разрыдалась у нее на груди, переживая уже не из-за того, что отец снова женится, а из-за собственной несдержанности.

Не слишком учтивый в словах, Роджер умел проявить участие в поступках. Хоть страдания Молли и показались ему надуманными и, возможно, несколько преувеличенными, она глубоко переживала, и он постарался облегчить ее состояние вполне характерным для него способом. В тот же вечер установил микроскоп, разложил на маленьком столе собранные утром сокровища и пригласил матушку подойти посмотреть. Разумеется, как он и рассчитывал, Молли оказалась рядом, и Роджер сразу сумел заинтересовать ее своим делом, раздул искру любопытства и пробудил стремление к новым познаниям.

К обеду Молли спустилась, раздумывая, как скоротать долгие часы до сна, опасаясь, что уже утомила миссис Хемли во время дневной беседы, однако благодаря Роджеру, который принес книги и мастерски перевел сложный научный лексикон на приемлемый обыденный язык, вечерняя молитва наступила неожиданно быстро. А завтра предстояло покаяться перед отцом.

Однако мистер Гибсон, не любивший открытого выражения чувств, предпочел обойтись без слов сожаления, возможно, понимая, что чем меньше будет сказано, тем лучше. Ясно, что по данному вопросу они с дочерью не испытывали безусловного, гармоничного единодушия. Он прочитал в глазах своей девочки глубокое раскаяние, увидел, как мучительно она страдала, а потому ощутил в сердце острую боль и не позволил выразить сожаление относительно вчерашнего поведения:

– Ну-ну, достаточно. Знаю все, что скажешь. Знаю свою маленькую Молли – свою глупышку – лучше, чем она сама себя знает. Привез тебе приглашение. Леди Камнор желает, чтобы следующий четверг ты провела в Тауэрс-парке!

– Хочешь, чтобы я поехала? – спросила Молли с упавшим сердцем.

– Хочу, чтобы вы с Лили познакомились поближе и научились относиться друг к другу терпимо.

– А почему «Лили»? – окончательно растерялась Молли.

– Да, понимаю, не самое серьезное имя, однако оно принадлежит ей, а значит, я должен называть ее именно так! Терпеть не могу это «Клэр», как называют ее миледи и прочие обитатели Тауэрс-парка, а «миссис Киркпатрик» и вовсе нелепо: все равно скоро сменит фамилию.

– Когда, папа? – уточнила Молли, словно в прострации.

– Не раньше Михайлова дня^[18], – ответил доктор и, следуя собственным мыслям, продолжил: – А хуже всего то, что она и дочь назвала почти как цветок: Синтия! Слава богу, ты у меня просто Молли.

– Сколько ей лет? Синтии?

– По-моему, она твоя ровесница. Учится в школе во Франции, набирается изящных манер. Приедет на свадьбу – тогда и познакомитесь, – а потом она вернется в школу еще на полгода или около того.