Глава 5. Решение

 
Прошу, задумайся в любви,
Чтоб в страсти не сгореть.
Улыбкой светлой радость встреть,
На грустный вздох слезой ответь.
А если сердце в бой метнется,
Не дай мне умереть.
 

Неизвестный автор

Маргарет покорно слушала рассуждения матушки о желании хотя бы немного облегчить жизнь самых бедных прихожан. Не слушать она не могла, хотя каждое новое намерение вонзалось в сердце словно кинжал. Морозы придут в Хелстон уже без них. Старый Саймон будет по-прежнему страдать от ревматизма, и зрение его не станет лучше, однако уже никто не навестит беднягу, чтобы поговорить, напоить горячим бульоном и укутать потеплее. А если и навестит, то какой-нибудь чужак, а старик будет напрасно ждать ее. Маленький больной сын Мэри Домвилл подползет к двери, чтобы посмотреть, как она выходит из леса, но так и не увидит. Эти люди никогда не поймут, почему она так внезапно их бросила. И другие тоже.

– Папа всегда тратит жалованье здесь, в приходе. Возможно, я посягаю на еще не полученные деньги, но что поделать, если зима ожидается суровая и несчастные старики нуждаются в помощи.

– Ах, мама, давай сделаем все возможное! – горячо воскликнула Маргарет, вовсе не пытаясь взглянуть на дело практично, а думая лишь о том, что они помогают бедным в последний раз. – Возможно, нам уже недолго здесь оставаться.

– Ты плохо себя чувствуешь, дорогая? – встревожилась миссис Хейл, неправильно поняв намек дочери относительно неопределенности их пребывания в Хелстоне. – Выглядишь бледной и усталой. Уверена: виной всему этот мягкий климат – сырой, нездоровый воздух.

– Нет-нет, мама. Дело не в этом. Воздух здесь восхитительный. После пыльной и дымной Харли-стрит особенно остро чувствуешь его свежесть и аромат. Но я действительно устала: должно быть, пора ложиться спать.

– Да, уже скоро. Сейчас половина десятого. Пожалуй, тебе правда лучше лечь пораньше. Попроси Диксон приготовить жидкую овсянку. Я скоро приду пожелать спокойной ночи. Боюсь, ты простудилась, или это дурные испарения застойных прудов…

– О, моя милая, – с улыбкой проговорила Маргарет, целуя матушку на прощание, – не волнуйся понапрасну! Я абсолютно здорова, просто немного устала.

Она поднялась к себе. Чтобы угодить матушке, смиренно приняла у Диксон тарелку жидкой овсяной каши и легла в постель. Вскоре пришла и миссис Хейл поцеловать дочь на ночь. Как только она удалилась и закрылась дверь родительской спальни, Маргарет энергично вскочила, накинула халат и принялась мерить шагами комнату до тех пор, пока скрип половицы не подсказал, что шум могут услышать. Тогда она устроилась на низком широком подоконнике и обхватила руками колени. Еще утром солнце радостно освещало колокольню, обещая чудесный погожий день, а вечером, спустя всего шестнадцать часов, печаль высушила слезы, оставив лишь холодную тупую боль и навсегда лишив сердце молодости, энергии и силы. Приезд и предложение мистера Леннокса сейчас казались сном, далеким от настоящей жизни. Горькая реальность заключалась в том, что любимый отец до такой степени поддался искушению сомнений, что превратился в еретика, изгоя. Все грядущие тяжкие последствия проистекали из этого разрушительного факта.

Маргарет взглянула на темные очертания церкви: массивный прямоугольник венчался устремленным в небо, четко прорисованным в синей глубине фронтоном. Всматриваясь в бесконечную даль, она поймала себя на мысли, что ждет высшего знамения, но ожидание ее напрасно. В эту минуту земля казалась пустынной, как будто накрытой железным куполом, что навсегда отсек милость и величие Всевышнего. Неподвижное спокойствие вечной бескрайней вселенной воспринималось куда более злой насмешкой, чем любые материальные оковы. Мольбы и крики земных страдальцев возносились в небо и терялись в пространстве, так и не достигнув его престола. Погрузившись в созерцание и размышление, Маргарет не услышала, как в комнату вошел отец. Увидев в свете луны дочь в необычном месте и в необычной позе, так и оставшись незамеченным, он приблизился к ней и тронул за плечо.

– Маргарет, я услышал твои шаги и поднялся, чтобы попросить помолиться вместе со мной и обратиться к Господу. Нам обоим станет легче.

Отец и дочь опустились на колени возле окна: он – высоко подняв голову; она – низко склонившись в стыдливом смирении. Бог окружал, наполнял своим присутствием скромную спальню, прислушивался к молитвенному шепоту. Возможно, отец еретик, но разве всего пять минут назад сама она, впав в отчаянные сомнения, не проявила безнадежный скептицизм? Маргарет не произнесла ни слова, а как только отец ушел, легла в постель и спряталась под одеялом подобно ребенку, униженно сознающему свою вину. Если мир полон сложных проблем, она готова верить и молиться об одном: о возможности найти и понять единственно необходимый следующий шаг.

Той ночью Маргарет увидела во сне мистера Леннокса – его приезд, предложение. События, так грубо вытесненные из сознания ужасной неожиданностью, вновь напомнили о себе в причудливой, искаженной ночной мглой форме. Маргарет приснилось, что Генри полез на фантастически высокое дерево, чтобы добраться до той ветки, где висела ее шляпа, и упал. Она бросилась, чтобы его спасти, однако невидимая железная рука удержала ее на месте. Мистер Леннокс умер. И все же в следующий момент она, как прежде, беседовала с ним в гостиной дома на Харли-стрит, хотя и сознавала, что собственными глазами видела, как он разбился насмерть.

Мучительная, беспокойная ночь! Дурное преддверие грядущего дня! Маргарет проснулась словно от толчка, ничуть не отдохнув, и сразу вспомнила о реальности, еще более страшной, чем лихорадочный сон. Горе навалилось с новой силой – не просто горе, но ужасный диссонанс в горе. Куда, в какие неведомые дали забрел отец, ведомый сомнениями, внушенными, как ей казалось, черной силой? Отчаянно хотелось спросить, хотя услышать ответ не хватало мужества.

Чудесным свежим утром матушка выглядела на редкость бодрой и довольной жизнью и за завтраком без умолку говорила, планируя благотворительную прогулку и не замечая ни отрешенного молчания мужа, ни односложных ответов дочери. Едва допив чай, мистер Хейл встал и уперся рукой в стол, как будто боялся упасть.

– Пойду в Брейси-Коммон, там и пообедаю, у фермера Добсона. Вернусь домой только к вечеру, часам к семи, к чаю.

Отец не взглянул ни на жену, ни на дочь, однако Маргарет поняла, что он имел в виду: до семи ей предстоит сообщить матушке кошмарную новость. Сам мистер Хейл отложил бы исполнение тяжкой миссии до половины седьмого, а она, видимо, была слеплена из другого теста и не могла весь день носить в душе тяжесть. Лучше начать с утра: ведь уговаривать и утешать матушку придется до позднего вечера, если не дольше. За то время, пока Маргарет смотрела в окно, размышляя, с чего начать, миссис Хейл успела подняться к себе, одеться к выходу и в необычно приподнятом настроении спуститься.

– Мама, давай вместе пройдемся по саду, хотя бы один круг, – предложила Маргарет, настойчиво обнимая мать за талию и увлекая к французскому окну. Миссис Хейл попыталась возразить, но она не слушала.

Взгляд уловил, как пчела с жужжанием опустилась на колокольчик. Маргарет сказала себе: как только она появится со своей добычей, это будет как сигнал к бою. И вот пчела вылетела.

– Мама! Папа собирается покинуть Хелстон! – выпалила Маргарет. – Намерен оставить служение и переехать в Милтон-Нотерн.

Три роковых факта прозвучали.

– С чего ты взяла? – удивленно и недоверчиво спросила миссис Хейл. – Кто сказал тебе эту нелепицу?

– Сам папа, – ответила Маргарет, страстно желая произнести что-нибудь нежное и утешительное, но не находя нужных слов.

Они подошли к скамейке. Миссис Хейл села и, заплакав, пробормотала сквозь слезы:

– Ничего не понимаю. Или ты страшно заблуждаешься, или я не в силах тебя понять.

– Нет, мама, я не заблуждаюсь. Папа написал епископу, что сомнения не позволяют ему добросовестно исполнять обязанности священника англиканской церкви, поэтому считает себя обязанным оставить службу в Хелстоне. Еще он обратился к мистеру Беллу – ты знаешь, это крестный отец Фредерика, – и тот организовал наш переезд в Милтон-Нотерн.

Все это время миссис Хейл внимательно смотрела на дочь и, судя по выражению лица, постепенно начинала верить в реальность происходящего.

– Это странно, – заключила она в конце концов. – Прежде чем решиться на такой шаг, он непременно поговорил бы со мной.

С острым сожалением Маргарет осознала, что мама должна была узнать правду гораздо раньше. Несмотря на ее постоянное недовольство и упреки, отец совершил огромную ошибку, переложив жизненно важный разговор на плечи дочери. Маргарет опустилась на скамью рядом с матерью, склонила ее безвольную голову себе на грудь и прижалась щекой к волосам.

– Милая, любимая мама! Мы так боялись причинить тебе боль. Папа отчаянно переживает: ведь ты не отличаешься силой, а впереди ждут тяжкие испытания.

– Когда он открылся тебе?

– Вчера, только вчера вечером, – поспешно ответила Маргарет, услышав в вопросе ревность, и, чтобы пробудить сочувствие к мучительным сомнениям и переживаниям отца, воскликнула: – Бедный папа!

Миссис Хейл подняла голову:

– Что он имеет в виду под сомнениями? Разумеется, не то, что думает иначе, чем церковь?

Маргарет покачала головой, и в глазах ее блеснули слезы. Матушка задела оголенный нерв разочарования и сожаления.

– Разве епископ не способен вернуть его на путь истины? – воскликнула миссис Хейл с легким раздражением.

– Боюсь, что нет, – вздохнула Маргарет. – Впрочем, я не спрашивала – боялась услышать ответ. В любом случае все уже решено. Через две недели папе предстоит покинуть Хелстон. Точно не помню, но, кажется, он даже сказал, что уже подал прошение об отставке.

– Через две недели! – в ужасе повторила миссис Хейл и за облегчением обратилась к испытанному средству – слезам. – Право, очень странно и крайне неправильно. Больше того, попросту жестоко! Ты говоришь, что из-за мучительных духовных терзаний он решил оставить службу, но при этом даже не посоветовался со мной. Уверена, что, если бы поделился сомнениями в самом начале, мне удалось бы задушить их в зародыше.

Маргарет и сама считала поведение отца неверным, однако не могла вынести обвинений со стороны матери: скрытность его основывалась на нежности и жалости и могла бы показаться трусливой, но никак не жестокой.

– А я-то надеялась, что ты, мама, с радостью покинешь Хелстон, – проговорила дочь, немного помолчав. – Здешний воздух ведь так плохо на тебя влияет.

– Неужели смог промышленного Милтон-Нотерна – где сплошь трубы и копоть – окажется лучше этого чистого, ароматного, пусть даже слишком мягкого и расслабляющего, воздуха? Только представь жизнь среди фабрик и пролетариев! Хотя, конечно, если твой отец отречется от церкви, нас больше не примут в приличном обществе. Позор! Унижение! Бедный дорогой сэр Джон! Как хорошо, что он не дожил до этого ужасного времени! Когда мы с тетушкой Шоу в детстве жили в Бересфор-Корте, каждый день после обеда сэр Джон произносил один и тот же тост: «Церковь и король! Долой охвостье!»

Маргарет обрадовалась, что воспоминания увели матушку от мыслей о молчании отца относительно столь важной и близкой сердцу темы. После глубоких опасений по поводу природы отступничества это обстоятельство беспокоило ее больше всего.

– Ты же знаешь, мама, как узок здесь круг общения. Ближайшие наши соседи, Горманы (кстати, мы очень редко с ними встречаемся), точно так же погружены в коммерцию, как жители Милтон-Нотерна.

– Да, – едва ли с негодованием заявила миссис Хейл. – Вот только Горманы делали кареты для половины дворян нашего графства и хоть как-то с ними общались. А фабричные? Подумать только! Кто станет носить хлопок, если может позволить себе льняное полотно?

– О владельцах хлопкопрядильных фабрик я не говорю – общаться с ними нам вряд ли придется.

– Но почему, скажи на милость, твой отец решил отправиться именно в Милтон-Нотерн?

– Отчасти потому, что этот город ничем не напоминает Хелстон, – с грустным вздохом ответила Маргарет, – а отчасти по рекомендации мистера Белла. Тот предложил папе место преподавателя.

– В Милтоне? А почему бы не поехать в Оксфорд, чтобы заниматься с джентльменами?

– Не забывай, мама, что папа оставляет церковь в силу своих взглядов. В Оксфорде сомнения пользы не принесут.