Алиенора оцепенела. Откуда-то из глубины души поднималась нестерпимая боль, способная разорвать ее на части, но рука, занесшая нож для смертельного удара, медлила.

– Почему он не остался на земле со своей матерью? Почему именно он?

Сквозь бесчувствие прорвалась злоба.

Почему Бог не выбрал другого ребенка, рожденного от прелюбодеяния? Это была кощунственная, греховная, недозволенная мысль, но Алиенора не могла противиться ей.

– Мы не вправе задавать такие вопросы, – мягко произнес капеллан. – Никто не знает замыслов Всевышнего.

Алиенора сжала губы, чтобы они не исторгли богохульства. Душа ее сына только направлялась в лучший мир, и она не осмеливалась осложнить его путь святотатством. Она все еще держала тело ребенка на руках, крепко прижимая его к себе. И хотя уже осознала, что все кончено, но упрямо продолжала надеяться, что дитя сделает еще один вздох.

Это всецело ее вина, повторяла про себя Алиенора. Именно она недостаточно заботилась о нем и не защитила от напасти. По ее вине оборвалась такая короткая яркая жизнь. Но что можно было сделать? Что скажет Генрих? Он оставил детей на ее попечение, она взяла на себя ответственность за них, но задача оказалась не по плечу. Алиенора издала тяжелый стон и сложилась бы пополам, если бы изрядных размеров живот, где зрела новая жизнь, не препятствовал этому. Дитя, которое еще лишь готовилось появиться на свет, ворочалось в ее чреве, меж тем как она не могла отвести глаз от того, кто только что этот мир покинул.

– Госпожа. – Она почувствовала, как капеллан мягко, но настойчиво положил ей руки на плечи. – Пойдемте. Я пошлю за женщинами, которые обмоют тело и приготовят к погребению.

– Нет! – Алиенора оттолкнула священника. – Это мой долг и мое право. Никто не сделает это лучше меня. Я справлюсь.

Следующие несколько часов показались Алиеноре вечностью, и в то же время день пролетел как одно мгновение. Столько всего нужно было сделать. Распорядиться о приготовлениях к церковному обряду и похоронам. Продиктовать письма и разослать их всем, кто должен узнать о трагедии. Уладить практические вопросы, которые подтверждают жестокий факт смерти Вилла. Самым сложным было написать Генриху. Горе слишком свежо, чтобы она могла подбирать правильные слова, и потому письмо вышло в тоне послания королевы королю, а не одного безутешного родителя другому.

Обмывая безжизненное, испещренное сыпью тело сына розовой водой, Алиенора вспомнила, как все ликовали в день его рождения августовским утром в Пуатье. Сколько радости, сколько надежд, сколько ожиданий! Как она баюкала его на руках, а потом вынесла показать Генриху, вернувшемуся с поля боя. Златовласый мальчик, баловник и непоседа, прыгал у нее на коленях, крепко обнимал за шею. И вдруг пришла беда и обратила все в прах и тлен. Алиенора готовила сына к обряду и тихо шептала ему: бояться нечего, мама здесь, все будет хорошо, хотя и знала, что ничего уже не будет.

Изабелла и Эмма забрали маленького Генриха и Джеффри и поселились с ними в дальних покоях, чтобы болезнь, сгубившая Вилла, не передалась другим детям. Отец Пьер и советники Алиеноры пытались уговорить королеву оставить все приготовления специально нанятым женщинам, но она упорно отказывалась и гневалась, если доброхоты настаивали. Она велела курить фимиам и не закрывать ставни в комнате, где лежит тело, чтобы с улицы проникал весенний воздух. Это последнее, что она запомнит о сыне, и пусть это будет свет и свежесть, а не удушливая темнота ночи, когда молниеносная лихорадка в считаные минуты у нее на глазах унесла его жизнь. Час от часу Алиенора становилась все более хладнокровной и деловитой, но напоминала плотно накрытый тяжелой железной крышкой котел, в котором на медленном огне бурлили боль, вина и страх. Она не решалась даже слегка сдвинуть крышку, потому что знала: если глубоко спрятанные страдания вырвутся наружу, ей тоже не жить.

К вечеру тело Вилла было зашито в саван из тончайшего полотна в два слоя, а поверх обернуто отрезом красного шелка так, что открытым осталось лишь лицо. Покойника уложили в наскоро сколоченный маленький гроб, усыпали розовыми лепестками, рядом положили любимый игрушечный меч, с которым всего только день назад живой и здоровый сорванец бегал по саду и бился с воображаемыми врагами, в то время как смерть уже притаилась в тени деревьев.

Гроб выставили в Виндзорской церкви, вокруг него зажгли свечи и лампады, дабы после захода солнца они создавали мерцающий свет. Алиенора настаивала на том, чтобы коленопреклоненное бдение продолжалось всю ночь. Изабелла и Эмма во всем поддерживали ее. Никто из придворных не пытался отговаривать, ибо все любили королеву и восхищались ее силой воли.

На рассвете под звуки заупокойной мессы гроб с телом вынесли из церкви и поместили в повозку, украшенную королевскими щитами и богатой драпировкой, и маленький принц отправился в последний путь, к месту погребения в семнадцати милях от Виндзора, в Редингском аббатстве, рядом со своим прадедом – легендарным королем Генрихом I.

Отец Пьер убеждал Алиенору не ехать с кортежем: она и так уже измучилась за этот тягостный день, и ради блага не рожденного еще ребенка ей лучше бы подождать в Виндзоре и предоставить другим все хлопоты по захоронению. Но королева была непреклонна.

– Я буду с ним, пока его не похоронят, – твердо заявила она. – Я его мать, и заботиться о нем все еще моя обязанность, даже если он уже не дышит. Вы не остановите меня, и не пытайтесь.

Она не могла ехать верхом из-за беременности и отправилась в паланкине. Дорога от Виндзора до Рединга была чистой и гладкой, и кортеж в пути не задерживался. Плотно задернув занавески паланкина, Алиенора пыталась отдохнуть и набраться сил для предстоящего похоронного обряда. Чрево ее опять стало сокращаться и расслабляться через равные промежутки времени, но пока без боли. Путешествие на последней стадии беременности, конечно, рискованное предприятие, но не могла же она отпустить своего мальчика к месту вечного покоя одного. Если бы только Генрих был здесь. Но он далеко, а значит она сама отвечает за все. Этим ярким солнечным утром королева думала только о том, что должна пройти этот путь до самого горького конца.

* * *

Когда на следующий день они возвращались в Виндзор, погода испортилась: тучи заволокли небо от края до края, хлынул проливной дождь. Двигались медленно – колеса вязли в густой грязи. За занавесками паланкина Алиенора перебирала четки и видела мысленным взором свечи, расставленные вокруг усыпальницы короля Генриха I, темную яму, в которую опустили тело ее сына. Ему не исполнилось и трех лет, а жизнь уже оборвалась. Монотонное пение монахов, скрежет лопаты по камню, плач придворных дам. Алиенора не плакала. Все ее чувства были погребены под плитой скорбной отрешенности.

Накануне, в ясный и солнечный день, люди выстраивались вдоль дороги. С любопытством, но уважительно они глазели на похоронный поезд, ожидали милостыни. Когда же кортеж отправился в обратный путь, лишь несколько отчаянных храбрецов не побоялись выйти на обочину. Закутанные в плащи, с накинутыми на голову капюшонами, они стояли, протянув к проезжающим руки. Алиенора не раздвигала занавесок, но слышала их мольбы о подаянии. Дождь барабанил по крыше паланкина, и несколько холодных капель упали ей на колени, словно вместо слез, которым она не могла дать волю.

Когда они прибыли в Виндзор, нерегулярные сокращения матки перешли уже в схватки – начинались роды. Марчиза только взглянула на Алиенору, выходящую из паланкина, и немедленно послала за повитухами.

* * *

Резкая боль пронзила все тело Алиеноры, и она стиснула кулаки в уверенности, что вот-вот родит. Повитуха протерла ее лоб холодной водой с травами.

– Госпожа, все идет как надо, – подбодрила она роженицу. – Скоро вы возьмете на руки новое дитя, и оно заглушит вашу боль и восполнит потерю.

Печать, которая сдерживала чувства Алиеноры, ослабла и треснула, и фонтан ярости брызнул наружу.

– Да как ты смеешь даже заикаться об этом? – гневно воскликнула она. – Ни один ребенок никогда не заменит мне сына! Он был всем для меня!

Женщина виновато потупилась и присела в реверансе:

– Госпожа, я только хотела утешить вас. Простите меня.

Алиенора не смогла ответить, потому что нахлынул очередной приступ боли и от выворачивающего нутро спазма хлынули слезы. Младенец выскользнул из утробы, весь мокрый и окровавленный, и, когда он сделал первый вздох и закричал, Алиенора затряслась в рыданиях и завыла от горя. Ей не нужен этот ребенок, ей нужен Вилл.

– Это девочка, миледи. У вас дочь, – кротко произнесла повитуха, приподнимая повыше пронзительно кричащее дитя, еще связанное с телом матери пуповиной. – Прекрасная девочка.

Алиенора заголосила еще пуще. Повитуха не на шутку забеспокоилась. Она перерезала пуповину и быстро передала ребенка помощнице.

– Чрево королевы сместилось; она в смертельной опасности, – объяснила женщина. – Надо немедленно исправить это, иначе нет никакой надежды.

Повитуха быстро перебрала свои снадобья, выбрала орлиное перо и провела им над пламенем свечи, пока оно не начало дымиться. Тогда она споро повернулась к роженице и движениями ладони стала подгонять едкий дым к ее ноздрям.

От резкого зловонного запаха Алиенора задохнулась и судорожно дернулась. Ужасные спазмы перешли в приступ кашля, доходящего до рвотных позывов, но через некоторое время она уже смогла дышать и лежала, ловя ртом воздух, как истерзанный стихией человек, выброшенный на берег после кораблекрушения. По ее щекам тихо струились слезы. Изабелла де Варенн склонилась над ней, обняла крепко и сочувственно и принялась укачивать ее, как ребенка.

Алиенору охватил новый приступ боли, и послед выскользнул в заранее подставленный повитухой таз. Способность чувствовать вернулась к Алиеноре, но она была совершенно измучена и опустошена горем. Казалось, что кровоточащая после родов плоть оплакивает потерянного сына кровавыми слезами.

Ей поднесли ребенка, помытого и завернутого в чистые пеленки. Дочка. В каком-то смысле это даже хорошо, по крайней мере, никто не будет относиться к ней как к созданию, заменившему Вилла. Кожа младенца еще не приобрела нормального цвета, но девочка уже была красива, с сердцеобразным личиком и нежным пушком мягких темных волос, которые напомнили Алиеноре о ее сестре Петронилле, слабой здоровьем и потому живущей под опекой монахинь в аббатстве Сент в Пуату.

– Как вы назовете ее? – поинтересовалась Эмма.

– Матильда, по имени ее бабушки-императрицы, – отозвалась Алиенора надтреснутым голосом. – Так хотел король, если родится девочка.

А если мальчик, сказал ей Генрих, назови его, как тебе захочется. Но теперь это уже не важно. Гонец принесет ему известие о рождении дочери сразу после письма о смерти сына. Скорбь захлестнула Алиенору. В честь появления на свет девочки не будут весело звонить колокола, ибо они извещают о кончине наследника. И это всецело ее, Алиеноры, вина.