Глава 4

Миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс должны прибыть в Сан-Сальваторе вечером 31 марта. Хозяин, рассказавший им, как туда добраться, оценил их желание оказаться в замке до 1 апреля. Леди Кэролайн и миссис Фишер, еще незнакомые между собой, не будут утомлять друг друга в пути, за исключением финала, когда догадаются, кто есть кто, прибудут сюда утром 2 апреля. Значит, к приезду двух дам, которые, несмотря на равные доли в оплате аренды, воспринимались как гостьи, уже все будет готово.

Последние дни марта были полны неприятных событий. Миссис Уилкинс с сердцем, полным вины, ужаса и решимости, рассказала мужу о приглашении в Италию, что он воспринял со скепсисом, не веря в реальность такого путешествия. Он требовал доказательств. Единственным подтверждением была сама миссис Эрбутнот, и после многочисленных уговоров она наконец согласилась встретиться с мистером Уилкинсом и объясниться. После она окончательно убедилась в том, о чем прежде только подозревала, – она все дальше и дальше от Господа.

Да, весь март был полон тревожных событий. Непростой месяц. Совесть миссис Эрбутнот, обострившаяся за годы заботы, не могла принять то, что она делала, с ее собственными высокими представлениями о правильном. Совесть мучила ее. Совесть мучила ее во время молитв. Совесть перебивала просьбы о божественном наставлении неожиданными вопросами вроде «Не лицемерка ли ты? Ты действительно так думаешь? И если говорить откровенно, не разочаруешься ли ты, если эта молитва будет услышана?».

Продолжительная сырая погода тоже была на стороне ее совести, вызывая гораздо больше болезней, чем обычно, среди бедняков. У них был бронхит, у них была лихорадка. Казалось, что бедствиям не будет конца. И вот она уезжает, тратит драгоценные деньги на то, чтобы просто, и только лишь для этого, почувствовать себя счастливой. Одна женщина. Одна женщина наедине со своим счастьем, а здесь – толпа несчастных…

Она не могла посмотреть в глаза викарию. Он не знал, совершенно никто не знал, что она планировала сделать, и поэтому с самого начала она избегала взглядов. Она отказывалась выступать с призывами к пожертвованиям. Разве она могла просить у людей финансовой помощи, если сама тратила так много на собственное удовольствие? Ей не помог и даже не успокоил тот факт, что, когда она обратилась к Фредерику с просьбой ссудить ей небольшую сумму, он сразу выдал ей чек на сто фунтов. Ни одного вопроса. Она страшно покраснела. Он окинул ее взглядом, но тут же отвел его. Фредерик обрадовался, что она взяла деньги. Вот только она мгновенно отдала их в счет благотворительной организации, однако угрызения стали мучить ее только сильнее.

Миссис Уилкинс, наоборот, не чувствовала никаких угрызений совести. Она была совершенно уверена в том, что поехать отдыхать – это здорово и правильно, так же как здорово и правильно взять да потратить на свое счастье отложенные средства.

– Представьте только, как мы похорошеем, когда вернемся, – подбадривала она миссис Эрбутнот, вечно опечаленную даму.

Сомнений у миссис Уилкинс не было, однако страхи мучили ее весь март, пока в тишине и спокойствии незнания мистер Уилкинс наслаждался своей рыбой.

Но все пошло не по плану. Удивительно, насколько все получилось нелепо. Миссис Уилкинс весь месяц готовила только ту еду, которую любил ее муж, закупая продукты и готовя их со страстным рвением, и в чем-то она преуспела: мистер Уилкинс был доволен, точно доволен, и настолько, что даже задумался… Может быть, он все-таки сделал правильный выбор, несмотря на прежние подозрения? И вот в третье воскресенье месяца – хотя миссис Уилкинс намеревалась рассказать об этом в четвертое воскресенье, учитывая, что в этом марте было пять воскресений, и их с миссис Эрбутнот отъезд предстоял на пятое – так вот, в третье воскресенье, после чрезвычайно вкусного ужина (йоркширский пудинг просто таял во рту, а абрикосовый тарт был настолько восхитителен, что нельзя было остановиться), мистер Уилкинс, куря сигару у пылающего камина, в то время как за окном лил дождь с градом, сказал:

– Я подумываю, что на Пасху тебя следует отвезти в Италию.

И он замолчал, ожидая изумления и необузданного восторга жены.

Но нет – ничего подобного. В комнате царила полная тишина, за исключением звука града, стучащего по стеклу, и веселого треска огня. Миссис Уилкинс молчала. Она потеряла дар речи. Она намеревалась рассказать ему свою новость уже в следующее воскресенье, но пока не придумала подходящих слов.

Мистер Уилкинс после окончания войны ни разу не был за границей. Весьма раздраженный неделями дождя и ветра, которые сменялись такими же неделями, он начал задумываться о том, что провести Пасху необходимо за пределами Англии. Его дела шли благополучно, и он мог позволить себе путешествие. В апреле Швейцария никому не интересна, а вот привлекательно звучала Пасха в Италии. Однако он осознал, что если поедет туда без своей жены, это может вызвать много неприятностей и споров, поэтому ему придется взять ее с собой. Кроме того, она могла оказаться полезной в незнакомой стране, где ему было незнакомо местное население и язык, – она могла помочь с вещами и подождать багаж.

Мистер Уилкинс ожидал, что его идея вызовет хотя бы некоторую благодарность и волнение у его жены. Большое удивление овладело им, когда она не проявила никаких эмоций. Он пришел к выводу, что она, вероятно, его не услышала. Возможно, была погружена в глупые мечты. Как же раздражала ее незрелость!

Он повернулся, оба кресла располагались перед камином, и посмотрел на свою жену. Она была увлечена огнем, и ее лицо было красным от тепла.

– Я подумываю, что на Пасху тебя следует отвезти в Италию, – сказал он достаточно язвительно, так как невнимательность в подобные моменты была просто непростительна. – Ты не слышала меня?

Она его слышала, просто размышляла над странным совпадением… действительно удивительным… она только собиралась сказать ему, что… что ее подруга пригласила ее на Пасху… тоже на апрельскую Пасху, верно?.. У нее там есть дом…

Миссис Уилкинс, испытывая ужас, вину и удивление, говорила еще более неразборчиво, чем обычно.

Вечер оказался ужасным. Меллерш гневался и негодовал, что его благое намерение вернулось к нему таким образом. Он настойчиво и с пристрастием требовал у жены отказаться от приглашения. Он убеждал ее в том, что она должна немедленно написать письмо и отклонить приглашение. Ее упрямство шокировало его, и он не мог поверить в то, что ее вообще пригласили поехать в Италию. Он не верил в существование миссис Эрбутнот, о которой до тех пор не слышал ни слова, и только когда она была представлена ему, что было весьма непросто, так как миссис Эрбутнот предпочла бы свернуть все это предприятие, чем солгать мистеру Уилкинсу, и когда миссис Эрбутнот сама подтвердила слова его жены, он все-таки поверил. Он не мог не поверить миссис Эрбутнот. Ее вид оказывал на него в точности такое же впечатление, что и на контролеров в метро. Ей не нужно было много говорить. Но даже это не успокоило ее совесть: она не сказала всю правду. «Ты думаешь, что между неполной правдой и полной ложью есть разница? – спрашивала ее совесть. – А Господь видит такую разницу?»

Последние дни марта напоминали ночной кошмар. И миссис Эрбутнот, и миссис Уилкинс были в полной растерянности. Когда они пытались от нее избавиться, на них накатывало тяжелейшее чувство вины. И вот утром 30 марта они наконец-то отправились в путь, однако никакого радостного подъема или предвкушения отпуска они не испытали.

– Мы всегда были чрезмерно правильными, – бубнила себе под нос миссис Уилкинс, идя по платформе вокзала Виктория: они прибыли за час до отправления. – Вот почему нам кажется, что мы делаем что-то не так. Мы запуганы, мы уже не люди. Настоящие люди даже наполовину не такие правильные, как мы с вами. Что мы только натворили! Мы должны быть счастливы сейчас, здесь на платформе, отправляясь в путь, но мы несчастны, и этот момент испорчен, потому что мы сами его испортили! Что же мы сделали, что такого мы сделали – вот, что хотелось бы мне знать! – с негодованием спросила миссис Уилкинс у миссис Эрбутнот. – Мы просто хотели уехать и немного отдохнуть от них!

Миссис Эрбутнот терпеливо шагала рядом и без лишних вопросов поняла о каких-таких «них» идет речь. Миссис Уилкинс, конечно, говорила об их мужьях, твердо уверенная, что Фредерик, как и Меллерш, неодобрительно отнесся к отъезду своей жены, хотя даже и не знал о том, что она уехала.

Миссис Эрбутнот никогда не упоминала о своем супруге, и этот раз не стал исключением. Фредерик жил в ее сердце слишком глубоко, чтобы о нем можно было говорить. В последние недели он почти не бывал дома, занят завершением еще одной своей ужасающей книги, и даже в день ее отъезда он отсутствовал. Уведомлять его заранее было бессмысленно. Она твердила себе, что ему нет никакого дела до того, чем она занимается, и поэтому оставила ему записку на столе в прихожей, которую он прочтет, если и когда окажется дома. В записке она указала, что уезжает на месяц в отпуск, что ей очень нужен отдых и что Глэдис, их горничная, в которой можно было не сомневаться, позаботится о нем. Она не уточнила, куда едет – ведь это его абсолютно не интересует, ему все равно.

День был противный, ветреный и сырой, им стало дурно во время переезда. Но по прибытии в Кале неприятные ощущения ушли, и перед ними впервые раскрылось чувство великолепия ими задуманного плана. Первой оно овладело миссис Уилкинс, затем бледные щеки ее спутницы засияли розовым огнем. Они пополнили силы камбалой, ведь так настояла миссис Уилкинс: попробовать камбалу, которая не достанется Меллершу, можно только здесь, в Кале. Таможенников и французских носильщиков Меллерш ни капельки не интересовал. В Париже у нее не хватало времени на то, чтобы о нем думать, ведь их поезд опоздал, и они едва успели добраться до Лионского вокзала, откуда отправлялся поезд до Турина. К вечеру следующего дня они уже были в Италии, и Англия, Фредерик, Меллерш, викарий, бедняки, Хэмпстед, клуб, «Шулбредс» – все привычное и обыденное, опыстолевшее им, растаяло в мечтательном тумане.

Глава 5

В Италии, неожиданно, было облачно. Они ожидали солнечной погоды. Но несмотря на это, облака в Италии выглядели как пух. Ни та, ни другая раньше здесь не бывали. Обе с восхищенными лицами смотрели в окна. Часы медленно таяли вместе с теплым светом. Вот уже скоро, совсем близко, и вот они тут! В Генуе начался небольшой дождь – Генуя! Это казалось невероятным: они находятся в Генуе, это было видно по надписи на здании вокзала, такой же обычный вокзал с обычным названием станции… В Нерви лило как из ведра, а в Медзаго, куда они прибыли в полночь из-за опоздания поезда, дождь стеной. Но это была Италия, здесь никакие неприятности не могли произойти. Даже дождь и тот был другой, прямой, честный, падал только на зонтик, в отличие от злобной английской мороси, проникающей повсюду с ветром. И когда дождь закончился, земля расцветала розами.

Мистер Биггс, хозяин Сан-Сальваторе, сказал: «Приезжайте на поезде в Медзаго, а оттуда – на экипаже». Но он забыл, что поезда в Италии иногда опаздывают. Он предполагал, что его гости прибудут в восемь вечера по расписанию и рядом со станцией будет множество носильщиков.

Поезд задержался на четыре часа. Когда миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс спустились с крутых ступенек своего вагона в черную грязь, подолы их платьев сразу промокли из-за занятых руками чемоданов. Если бы не внимательность садовника Доменико, им было бы трудно добраться до места. Обычные носильщики уже разошлись. Но Доменико, предвидев это, послал за ними свою тетушку с носильщиком, за которыми должен был следовать его кузен. Тетушка с носильщиком ожидали их в Кастаньето, деревне у подножия Сан-Сальваторе. Поэтому независимо от того, во сколько поезд прибудет, носильщик не смел возвращаться домой без тех, кого ему послал Доменико.

Кузен Доменико звался Беппо. И появился он перед ними из темноты как раз в тот момент, когда потерянные миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс размышляли, что же делать дальше, ведь поезд уже ушел, а носильщиков не было. Им казалось, что они не на вокзале, а посреди пустующего небытия.

Беппо, который как раз искал их, выскочил из темноты, ярко щебеча на итальянском. Беппо был очень порядочным молодым человеком, хотя внешность его могла запутать, особенно в темноте, особенно в шляпе, заслоняющей ему один глаз. Им не понравилось, как он схватил их чемоданы. Едва ли он носильщик. Но, услышав в потоке слов фразу «Сан-Сальваторе» и после того, как они воскликнули «Сан» и «Сальваторе» так четко, как могли, – эти слова были единственными, которые они знали на итальянском языке, – они поспешили за ним, не спуская глаз с собственных чемоданов, спотыкаясь о рельсы, наступая в лужи, пока не вышли на дорогу, где их ждала небольшая высокая пролетка.

Верхняя часть носилок была поднята, лошадь задумалась. Они забрались внутрь, и вскоре – миссис Уилкинс едва успела подняться – лошадь резво тронулась и понесла их домой, без Беппо, без чемоданов.

Беппо как мог несся за пролеткой, пронзая ночную тишину воплями. Он умело схватил болтавшиеся поводья. Зверь, будучи полнокровным и откормленным отборным зерном, всегда вел себя исключительно достойно, что Беппо не преминул объявить в гордом тоне. Он заботился о коне, словно о собственном сыне. Однако дамы прижались друг к другу от страха. Как бы громко и убедительно он ни говорил, они лишь испуганно смотрели на него.

Он продолжал говорить и говорить, пристраивая чемоданы рядом с ними, полагая, что они рано или поздно смогут его понять. Особенно, если он будет говорить громче и сопровождать свои слова простыми жестами. Но тем не менее они все так же таращились на него. Наблюдая за обеими женщинами, он с сочувствием заметил, какие у них бледные усталые лица и большие глаза. Они были прекрасны, подумал он, а их глаза, пронзительно смотревшие на него как бы поверх багажа, напоминали о глазах Божьей Матери. Единственное, что они продолжали говорить в попытке привлечь его внимание, даже когда он уже залез на козлы и дернул в путь, был вопрос: «Сан-Сальваторе?».

И на каждый такой вопрос он уверенно отвечал: «Si, si, Сан-Сальваторе?»

– Мы же не знаем, туда ли он нас везет? – спросила тихо миссис Эрбутнот. По ощущениям они ехали уже достаточно долго, прорываясь через спящие улочки города, и вот выехали на серпантин, по левую сторону которого, в темноте, расстилалась черная бездна и шумящее море. Справа от дороги выступало нечто темное и высокое – скалы, громадные скалы.

– Мы не знаем, – согласилась миссис Уилкинс, и легкий холодок пробежал у нее по спине.

Им было не по себе. Поздно. Темно. Дорога была пустынной. А если колесо отлетит? Встретятся фашисты или противники фашистов? Они сильно сожалели, что не остановились в Генуе и не отправились в путь на рассвете.

– Но тогда было бы уже первое апреля, – прошептала миссис Уилкинс.

– И так уже первое апреля, – ответила ей миссис Эрбутнот.

– Да, точно, – пробормотала миссис Уилкинс.

Они замолчали.

Беппо повернулся – они уже подметили эту его привычку, а ведь за конем следует смотреть внимательно – и снова обратился к ним с речью, казавшейся ему предельно понятной, сопровождая ее яркими жестами и не используя местных словечек. Как жаль, подумал он, что их матери не заставили их изучать итальянский язык в детстве! Если бы они могли сказать: «Пожалуйста, сядьте прямо и следите за лошадью». Они даже не знали, как сказать «лошадь» по-итальянски. Стыдно быть невежами.