Мне сегодня четыре года. Миссис Эллен будит меня в шесть часов и велит читать молитвы. Я становлюсь на колени на свою скамеечку и прошу Бога сделать меня послушным и добродетельным ребенком и благословить моих родителей, но сама в это время думаю, что будет днем и что милорд и миледи для меня приготовили. Теперь я большая взрослая девочка, и мне положено есть с ними за высоким столом в большом зале, как всем взрослым. Это очень страшно, потому что нужно помнить так много разных правил хорошего тона, а я обязательно некоторые забуду, и матушка на меня разгневается. Она часто на меня сердится, хотя я изо всех сил стараюсь быть хорошей девочкой, и миссис Эллен уже сто раз мне повторяла, что можно делать, а чего нельзя. За столом нельзя говорить, если только кто-нибудь не заговорит со мной. Нельзя зевать, рыгать, ковырять в носу, вытирать пальцы о скатерть или — что хуже всего — пукать. И перво-наперво я должна помнить, что каждая трапеза — это как Тайная вечеря, так что нужно есть с такими божественными манерами, как будто я сижу в обществе самого Господа нашего.
Все это еще можно запомнить, но есть ведь и многое другое. За столом подают много блюд, но ребенку нельзя впадать в грех чревоугодия и выбирать больше двух-трех за один раз. Жирная пища, говорит миссис Эллен, слишком горячит кровь. И если вдруг у меня заболит живот, я должна сидеть тихо на своем месте и не хныкать.
Я все вертелась во время молитвы, а сейчас не могу завтракать от волнения, так что миссис Эллен, которая возится с Катериной, говорит мне, чтобы я заканчивала, потому что пора готовиться к моему празднику. Я стою смирно, вытянув руки, пока она надевает на меня много-много красивой одежды — я бы сказала, слишком много для столь жаркого дня.
— Таков обычай, Джейн. Ты должна быть одета как полагается, когда ты вместе с родителями. За столом у них будут гости, и нужно быть одетой согласно твоему положению. Леди не жалуется, даже если ей жарко и неудобно.
Прежде всего миссис Эллен облачает меня в батистовую рубашку с длинными рукавами и манжетами, шитыми золотом. Затем она заставляет меня сделать вдох и зашнуровывает жесткий, узкий корсаж, который впивается мне в живот. Следом идет нижняя юбка из гладкого кремового шелка, а поверх — зеленое бархатное платье с тугим лифом, низкой и широкой квадратной горловиной, большой широкой юбкой, открытой спереди, и длинным шлейфом. Оттого что у него широкие дутые рукава, мне приходится расставить руки, когда миссис Эллен надевает мне меховые нарукавники. Затем она застегивает у меня на талии украшенный драгоценностями пояс, к которому подвешен молитвенник. Расчесав мои длинные волосы, она заплетает их в косы и укладывает на затылке в узел. Потом она надевает мне на голову атласный чепец с накидкой из серебряной парчи, а сверху круглый французский капор с черной вуалью. И напоследок — драгоценности: цепочка жемчуга на шею, подходящая к россыпи жемчужин на платье, брошка на грудь и три кольца.
Смотрюсь в зеркало. Я одета совершенно так же, как моя матушка или другая важная дама, и похожа на маленькую женщину. Потом я с некоторым страхом вспоминаю, что и вести себя должна в соответствии со своим видом. В тесном тяжелом платье это будет нетрудно, но я едва могу двигаться. Я не смогла бы в нем бегать, и придется следить за тем, чтобы не споткнуться, наступив себе на шлейф. А чтобы капор не съезжал с затылка, придется высоко задирать подбородок.
Матушка сама выбрала для меня этот наряд. Она сказала, что хочет, чтобы я блистала и чтобы показывала наш дом с лучшей стороны. Я не совсем понимаю, что она имела в виду, но постараюсь. Хотя мне вовсе не нравится эта тяжелая жаркая одежда, жаль, что без нее нельзя обойтись. Как же я буду есть, когда и дышать-то почти невозможно? Как я буду есть, когда я так волнуюсь из-за того, что пойду обедать в большой зал. Какая жалость, что я не могу в своем простом платье и платке носиться по яблоневому саду вместе с Мег, дочкой повара!
Мег смотрит, как меня наряжают.
— Ты красивая, Джейн, — говорит она.
— Мне неудобно, — жалуюсь я.
Жаль, что я не Мег. Ей можно не учить уроков, а вместо того бегать на свободе с распущенными волосами среди полей, красть яблоки в саду и плескаться в ручье. А меня вечно заставляют вести себя, как подобает юной леди. Мег такая счастливица. Мать может отлупить ее, когда она не слушается, но зато потом всегда ее тискает и дарит гостинцы — свежие теплые плюшки или красивые ленточки, а один раз — хорошенького котеночка. Жаль, что моя матушка не такая.
— Что за прелесть это платье, — восхищается Мег. Я догадываюсь, что ей хотелось бы быть на моем месте, а мне хочется сказать ей, что завидовать здесь нечему.
— Ну, теперь беги, Мег, — обращается к ней миссис Эллен. — Ах да, и захвати на кухню вот эти тарелки, будь добра.
Мег уходит, унося тарелки.
Миссис Эллен оглядывает меня со всех сторон. Я не знаю, довольна ли она тем, что видит, или нет.
— Ну, теперь ты готова явиться в свет и пред собственной матушкой, — говорит она мне и ведет меня и Катерину вниз поздороваться с родителями.
Мы делаем так каждое утро, но мне не всегда это нравится, потому что иногда матушка бранит меня за сделанное или несделанное. Чаще всего она придирается по мелочам: заметив выбившуюся прядь волос или грязь под ногтями, она больно меня щиплет или шлепает и отчитывает миссис Эллен за то, что та меня распустила.
Иногда наши родители готовятся к выезду на охоту или к встрече важных гостей и не хотят, чтобы я или Катерина мешались под ногами. В их спальне воняет псиной, потому что собаки всегда ходят за ними по пятам. Обидно, что я терпеть не могу этот тошнотворный кислый запах, потому что люблю саму комнату, с веселым блеском огня в огромном камине, яркими шторами, полированной мебелью и портретами моей родни, которые меня приводят в восторг, особенно один — портрет моего внучатого дяди, писанный с него, когда он был молодым и красивым принцем.
Мы делаем реверанс и стоим, опустив головы, ожидая родительского благословения.
— Доброе утро, — говорит миледи.
— Доблое утло, — пищит Катерина своим детским голоском и тянет к ней пухлые ручки.
— Не сейчас, детка, — улыбается миледи. — Стой смирно, как хорошая девочка.
— Доброе утро, милорд, миледи, — говорю я, стараясь не выдать своего страха перед матушкой и пристально на нее глядя. Она красивая женщина с каштановыми в рыжину волосами и белой кожей, и сегодня на ней платье и капор, как у меня, только темно-зеленого бархата с жемчужной оторочкой, и маленький молитвенник на поясе украшен драгоценными камнями. В своем богатом наряде она похожа на королеву — на снежную королеву, холодную и далекую.
— Джейн. — Ее голос отдает стужей. В нем, как обычно, звучит нота упрека. — Подойди.
Строго оглядев меня сверху донизу, она кивает миссис Эллен и говорит:
— Хорошо.
К Катерине миледи добрее. Она целует ее в голову, треплет пушистые светлые кудряшки и поддерживает ее, пока та, хихикая, переваливается по ковру. Катерина не бывает ни в чем виновата. Мне же вечно достается.
Но сегодня матушка милостива ко мне, и мой страх почти проходит, когда она подзывает меня к себе и дает большую книгу в красном кожаном переплете. Раскрыв ее, я вижу, что она полна ярких картинок, многие из которых сияют позолотой.
— Здесь рассказы и молитвы из Библии, для твоего образования, — говорит батюшка, но я не очень понимаю, что это значит. — Когда-то эта книга принадлежала твоей бабушке, и я надеюсь, Джейн, что вскоре ты сама сможешь читать по-латыни.
— Благодарю вас, миледи, благодарю вас, сэр, — говорю я так вежливо, как только умею. Я взволнована их необычайной добротой и их подарком. В доме не так уж много книг, и я никогда не видела таких чудесных картинок, так что мне не терпится поскорее все их рассмотреть и насочинять по ним своих собственных рассказов. Еще я сильнее прежнего хочу побыстрее научиться читать, чтобы узнать, что же такое настоящие рассказы.
Пора возвращаться в детскую. Матушка отпускает меня.
— Смотри же, веди себя прилично за столом во время обеда, — напутствует она.
— Да, сударыня, — отвечаю я. Я возвращаюсь наверх, прижимая к себе мой бесценный подарок.
Без десяти одиннадцать миссис Эллен велит мне мыть руки и приводить себя в порядок. Потом мы с ней снова спускаемся по главной лестнице в холл, где слуга провожает меня к моему месту за высоким столом на помосте, у нижнего конца, куда сажают детей. Я стою за спинкой стула, пока мои родители усаживаются на своих высоких резных креслах. Затем усаживается все общество, и наш домашний капеллан читает по-латыни молитву.
Передо мной находится большое плоское серебряное блюдо, нож и вилка (с которыми я уже научилась управляться), бокал тонкого стекла из земли, называемой Венеция, маленькая солонка и салфетка, в которую завернута небольшая французская булка. По скатерти разбросаны свежие душистые травы и цветы и расставлены серебряные чаши для мытья рук. Слуга, развернув салфетку, целует ее и раскладывает у меня на коленях. То же самое он проделывает и для старого лорда, нашего соседа, который сидит рядом со мной. По другую сторону сидит миссис Зуш — она смотрит на меня с доброй улыбкой, но ничего не говорит. Многие из людей в зале, кажется, и не заметили моего присутствия.
Вдруг раздаются фанфары, и вносят первые блюда. Тут много кушаний, которые и пахнут и выглядят очень соблазнительно, — мы в детской никогда таких не едим, у нас всегда простая пища. Я выбираю себе очень вкусную жареную свинину, запеченную с пряностями, с начинкой из изюма и сливок, а в следующую перемену блюд прошу кусочек сазана и фиговый пирог. Пока я уплетаю за обе щеки, лакей все наполняет мой кубок вином, которое я не привыкла пить без воды, но так как я пересолила еду, меня мучит жажда, и я пью вино большими глотками. Вскоре у меня начинает кружиться голова и хочется по-маленькому.
Некому прийти мне на помощь. Все болтают и едят, и шум стоит такой, что им приходится кричать, чтобы расслышать друг друга. Миссис Эллен нигде не видно.
Что же мне делать? Меня охватывает паника. Что будет, если я поднимусь и пойду в уборную? Никто пока не вставал из-за стола. Прилично ли это? Крепко сжимая ноги, я в упор гляжу на миссис Зуш, но она лишь снова улыбается мне и отворачивается.
Я больше не могу терпеть. Я чуть не плачу. Какой будет ужас, если я обмочусь на людях. Мне жутко представить этот стыд и позор и наказание, которое затем последует.
Внезапно все общество встает на ноги. Я вздрагиваю. Что случилось? От удивления забыв о своем неудобстве, я слезаю со стула и тоже встаю, хотя моя голова едва виднеется над столом. В зал входит длинная процессия лакеев, несущих на широком золотом блюде огромный, ароматный, источающий пар, окутанный паром окорок. Пожилой джентльмен рядом со мной, заметив мое изумление, наклоняется ко мне:
— Это говяжье филе! Знаменитейшее из английских мясных блюд. Мы всегда приветствуем его стоя. Такова старинная традиция.
У меня чувство, что я сейчас лопну. Но вдруг меня осеняет. Расставив ноги под своими тяжелыми юбками, я как можно тише и медленнее облегчаюсь в осоку, которой посыпан пол. Затем сажусь, в надежде, что никто не заметит лужу, которую скрывают мои юбки. Или, если заметят, я молю Бога, чтобы подумали на одну из собак, которых в зале полно. Они выпрашивают объедки или просто валяются под столами.
Я испытываю огромное облегчение, наконец-то можно расслабиться, и мое бесчестие, кажется, прошло незамеченным.
О проекте
О подписке