Глава 5
1529–1531 годы

Письма матери были полны переживаний по поводу развода короля – его Великого дела, как называли это в народе. Папа прислал из Рима кардинала, чтобы тот разобрал дело вместе с кардиналом Уолси, и судебное заседание устроили в главном зале монастыря Черных Братьев, недалеко от старого дома Парров. Королева пребывала в большом волнении, – писала мать, – потому что король вел себя так, словно вердикт предрешен, и даже планировал коронацию Анны Болейн. Король был уверен, что его святейшество не откажет английскому Защитнику Веры^[2] в справедливом решении. Однако Екатерина держалась очень храбро. К счастью, мистресс Анну отослали домой ждать исхода дела.

В следующем послании мать описывала, как королева явилась в суд, встала на колени перед королем и страстно воззвала к нему, моля избавить ее от этого испытания. Он ничего не отвечал, только смотрел в пустоту. Ее милость поднялась и вручила судьбу дела Господней воле, дав итальянскому кардиналу предлог перенести разбирательство в Рим. Король вознегодовал, кардинал Уолси впал в немилость, а мистресс Анна вернулась ко двору, брызжа ядом. Мать сильно тревожилась за королеву Екатерину, находившуюся в глубоком горе. Она добавила, что на Анну все это очень сильно повлияло.

За столом в Гейнсборо-Холле в основном обсуждали те же события. Кэтрин жалела бедную королеву, а вот сэр Томас держался совершенно иного мнения.

– Она должна понять опасения короля по поводу наследования престола и с благодарностью удалиться, – заявил он.

Кэтрин была потрясена этими словами, но она уже знала, что свекра лучше не злить и не портить себе репутацию в его глазах. В конце концов, ей ведь приходилось жить под его крышей.

– Мистресс Анна Болейн, – продолжал сэр Томас, – истинная евангелистка, страстная сторонница реформ, а Церковь, Бог знает, нуждается в переменах. От влияния этой леди на короля может произойти только благо.

«Только скандал», – припечатала про себя Кэтрин, вспоминая бедную благочестивую королеву, которую дерзкая Анна Болейн всеми силами старалась сместить с трона.

Однако сэр Томас разошелся, и все семейство молча внимало тому, как он развивает полюбившуюся ему тему.

– Сегодня приходится покупать себе путь на Небеса, в то время как священники богатеют на продаже индульгенций, – разглагольствовал свекор. – Многие из них развращены и продажны. Покажите мне экономку священника, и я покажу вам его любовницу. И не заставляйте меня начинать с епископов! Они все алчные хапуги в золотых ризах и усыпанных каменьями митрах, обитающие во дворцах, которые ломятся от сокровищ. Они живут как короли. Тогда как наш Господь, примеру которого им должно следовать, был простым плотником.

Сэр Томас помолчал, накладывая себе мяса на тарелку.

– Но больше всего меня злит, что только священникам позволено толковать Писание. А некоторые из них неграмотны или просто глупы. Это всего лишь вопрос времени, но у нас будет Библия на английском, чтобы мы могли читать и толковать ее сами. И все те книги, которые кардинал запретил от имени короля, – о них мы тоже получим возможность составить собственное мнение. Мои друзья при дворе говорят, что мистресс Анна читает их безнаказанно, вот так, и даже показывает королю.

– Не всем дано наслаждаться вседозволенностью мистресс Анны, сэр, – пробормотал Эдвард.

– Будет дано, мальчик мой, будет, когда она вставит свою ногу в стремя, – возразил его отец.

– Но разве это правильно – подвергать сомнениям учение Церкви? – не уступал Эдвард. «Довольно смело сказано», – подумала Кэтрин. – Разве это не ведет к ереси?

Его сестра Агнес тихо ахнула от безрассудной смелости брата.

Сэр Томас сурово посмотрел на сына:

– Что такое ересь, когда католики называют еретиками лютеран, а сам Лютер бросает те же обвинения католикам? Ересь зависит от того, кто указывает пальцем, мальчик.

– Тогда кому судить, кто прав, а кто нет?

– Каждый человек должен следовать голосу совести, как говорит доктор Олгуд.

Доктор Олгуд, их домашний священник, был горячим поборником реформ, и сэр Томас восхищался им. Эти двое всему предпочитали жаркий спор о религии.

– Но что, если закон объявит ваше мнение ересью? – упорствовал Эдвард.

– Бога ради, мальчик! – взревел сэр Томас. – Я здесь закон, и никто не должен мне перечить, тем более сомневаться в моих словах.

Эдвард сдался. Все вдруг деловито занялись едой. Юный Генри подавился мясом, и его пришлось колотить по спине, что дало желанный предлог отвлечься от разгоравшейся ссоры.

Во многом помимо воли, так как она была воспитана богобоязненной и верующей, Кэтрин согласилась, что некоторые замечания сэра Томаса не лишены смысла. Как беднякам попасть на Небо, если доступ туда нужно покупать? Почему епископы живут в роскоши, когда многие люди голодают? И что плохого в том, чтобы читать Библию по-английски? Но тем не менее властители, начиная с короля, запрещают людям делать это. Кэтрин опасалась, как бы ей самой не впасть в ересь. Что до священников, разве они не возвышены своим саном и не обособлены от простых смертных рукоположением? Разве они недостаточно компетентны, чтобы толковать Писание? Ее ведь так учили. Кэтрин задумалась: интересно, а что думает свекор по поводу молитв святым?

Каких мнений держалась леди Бург, Кэтрин понятия не имела. Братья и сестры Эдварда тоже никогда не высказывали своего отношения к взглядам отца. Кэтрин провела в Гейнсборо уже достаточно времени, чтобы понять: никто не смел противиться железной воле сэра Томаса. Он был человек своенравный и имел склонность разражаться ужасными вспышками гнева при малейшем нарушении установленных правил. Дети, очевидно, боялись его и выказывали абсолютное послушание. Их хорошее поведение соизмерялось со страхом перед отцом.

А тот отличался непредсказуемостью: никто не знал, на что и как он отреагирует. Не раз Кэтрин видела, как ее свекор посылал за учителем и требовал, чтобы ему показали тетради детей. Потом хмуро просматривал их; сыновья и дочери стояли рядом, застыв в напряженном ожидании, а учитель заметно дрожал. Если им повезет, они услышат от отца скупое слово похвалы, что будет воспринято как манна небесная. Чаще же он рявкал, что написавший эту чушь болван заслуживает порки, после чего хватался за хлыст и использовал его по назначению. Делал он это часто, даже за самые ничтожные проступки, вроде выхода к завтраку с непричесанными волосами или ерзания на скамье в церкви. Казалось, он следил за всеми беспрерывно и только и ждал, как бы приструнить за что-нибудь.

На Кэтрин сэр Томас пока ни разу не орал. Она старалась не злить свекра, не привлекать к себе лишний раз его внимания и полагала, что он все еще держится о ней хорошего мнения. Однако Кэтрин опасалась, что и она тоже в один прекрасный день может вызвать его неудовольствие и начнет жить в страхе, особенно если ей не удастся выполнить свою обязанность и родить ему внуков. Она не могла сказать сэру Томасу, почему до сих пор не беременна. Вполне возможно, что родители и правда не догадывались о наклонностях Эдварда, а значит, вина падет на нее. Мужчины в таких случаях всегда возлагают вину на женщин.

Уходя из холла в свою комнату, чтобы собраться с духом перед очередным эпизодом постыдной возни с мужем в постели, Кэтрин устало вздохнула. Ей так повезло в детстве: она росла в счастливой и спокойной обстановке дядиного дома, наслаждалась свободой. Жизнь под благосклонным оком дяди Уильяма была совершенно другой. Трудно было привыкнуть к домашней тирании сэра Томаса. А тот вдруг окликнул ее.

– На одно слово, прошу вас, Кэтрин! – раздался его звонкий голос.

Она поспешно вернулась и встала перед свекром, сидевшим в своем высоком кресле на помосте.

– Сэр Томас? – Кэтрин заставила себя улыбнуться.

Он строго посмотрел на нее:

– Я заметил, что почти каждый день после обеда вы катаетесь на лошади.

– Я так привыкла, сэр, – смешавшись ответила Кэтрин.

– Что ж, придется это прекратить. Вы никогда не выносите ребенка, носясь в седле по всей округе.

– Но, сэр, я не жду ребенка, – возмутилась Кэтрин. – В противном случае я, естественно, перестала бы ездить верхом.

Она чувствовала, что все домашние смотрят на нее. Они никогда не посмели бы пререкаться с хозяином дома.

– Но вы должны ждать ребенка! – рявкнул сэр Томас. – И больше никаких катаний на лошадях, пока он не появится на свет.

– Но, сэр…

Тот стукнул кулаком по столу.

– Молчать! – И повернулся к Эдварду. – Потрудитесь добиться послушания мне.

Кэтрин подумала, уж не мстит ли он своему сыну за то, что тот осмелился завести с ним спор о религии.

Эдвард взял ее за руку и повел через дверь в западное крыло дома.

– Исполните свой долг, мальчик! Подарите мне внука! – крикнул им вслед сэр Томас.

Когда они оказались в своей комнате, Кэтрин бросилась на кровать и разрыдалась. Она не знала, как вынесет запрет ездить верхом. Это было одним из ее главных развлечений. Конечно, можно гулять по парку, если сэр Томас не выдумает какую-нибудь причину, почему ей не следует делать и этого, но прогулки не дадут ей захватывающего дух удовольствия от скачки в седле, когда ветер треплет волосы, а лошадь мчится во весь опор. Кэтрин все бы отдала за возможность вернуться в Рай-Хаус, к матери. Никогда еще не испытывала она столь сильной тоски по дому.

– Мне так жаль, Кэтрин, правда жаль. – Эдвард сам едва не плакал. – Это все моя вина. – Он притянул ее к себе.

Нуждаясь в утешении, Кэтрин прильнула к нему, они начали целоваться, а потом случилось наконец то, чего она больше всего желала.

Лежа в постели, исполненная облегчения, что ей не придется носить на себе позорное клеймо бесплодной жены, и размышляя, могла ли она уже забеременеть, Кэтрин уткнулась в плечо обнимавшего ее одной рукой мужа.

– Не знаю, что на меня нашло, – хихикнул он, – но я этому рад. Теперь я могу спокойно смотреть в лицо отцу.

– Вы не думаете, что он безумен, как ваш дед? – спросила Кэтрин.

– Я не знаю. – Эдвард вздохнул. – Он не безумен в том смысле, как был мой дед. Но в нем будто сидит какой-то бешеный зверь. Кажется, ему нравится держать нас всех в страхе.

– Что ж, я ему этого удовольствия не доставлю! – заявила Кэтрин. – Пусть только попробует. Он узнает, что у меня стойкое сердце.

– Вы будете ему достойным противником, – сказал Эдвард, прижимая ее к себе. – Но мне жаль, что вам нельзя теперь кататься верхом.

– Мне будет легче выносить это, раз теперь у меня, вероятно, есть веская причина не садиться на лошадь.

– Молюсь, чтобы вы не ошиблись! – сказал Эдвард и поцеловал ее.

Беременность не наступила. И новых соитий тоже не было. Магия, сработавшая в тот раз, больше не оказывала своего волшебного действия на них. Они вернулись к возне в постели и безуспешным попыткам довести дело до счастливого завершения. Недели шли, приближалась зима. Кэтрин казалось, что люди присматриваются к ней, надеясь увидеть признаки беременности. Может, это только ее воображение. Господи, лишь бы только сэр Томас не начал задавать ей вопросы – это будет для нее равносильно смерти!

Но вдруг случилась нечаянная радость! Всех их ждала передышка. В декабре сэра Томаса вызвали ко двору. Наконец – наконец-то! – король решил вернуть к жизни старое баронство Боро и хотел поручить это ему. Кроме того, сэру Томасу предстояло заседать в палате лордов в качестве лорда Боро из Гейнсборо.

Сэр Томас ликовал. Исполнились его надежды – свершилось то, ради чего он трудился все эти годы. Свекор ходил по дому надутый как петух и требовал, чтобы все обращались к нему «милорд».

– Когда-нибудь ты унаследуешь мой титул, мальчик, – говорил он Эдварду, хлопая его по спине. – Ты станешь пэром королевства, а после тебя – твой наследник. – Он бросил на сына многозначительный взгляд.

– Я горжусь вами, сэр, – отозвался Эдвард, игнорируя колкий намек.

Все хором облегченно вздохнули, когда новоявленный лорд Боро отбыл в Лондон.

– Не ждите меня на Рождество, – сказал он своей леди, когда та подавала ему при отъезде стременной кубок. – Я не знаю, сколько времени будет заседать парламент, и не против поучаствовать в каком-нибудь пире при дворе.

Когда он ускакал, атмосфера в доме стала легче. Они прекрасно встретили Рождество. Йольское бревно потрескивало в очаге, гирлянды из зеленых ветвей источали аромат, наполнявший дом ощущением праздника. Вся семья собралась за столом; они пировали, пели, танцевали и веселились. Играли в жмурки, прятки и «драконью пасть»^[3], а в день Святого Стефана ездили верхом на охоту, и Кэтрин, делая это, нарушила запрет лорда Боро. Дети смеялись и шалили, как никогда, даже леди Бург участвовала в общем веселье и выглядела гораздо спокойнее.

Кульминацией праздничных торжеств стала Двенадцатая ночь. Приготовили традиционный пирог, в который запекли горошину и боб. Все юные участники праздника молились о том, чтобы им достался кусок с сюрпризом и они, став королем и королевой вечера, получили власть над остальными. Вожделенные куски получили брат Эдварда Генри и его сестра Агнес, но главенствовал на пиру Генри. Он затеял игру в фанты и заставлял всех делать глупейшие вещи. Кэтрин пришлось простоять пять минут неподвижно, как статуя, а вся компания пристально следила, не шевельнется ли она. Кэтрин не шелохнулась. Потом настал черед Эдварда, и ему было велено залезть под каждый стол и проползти под ним во всю длину. Исполняя приказание, тот попутно щекотал всем сидевшим ноги, вызывая смех и визг.

Затем Генри подозвал управляющего и приказал поцеловать самую красивую женщину в зале. Бедняга смутился; при обычных обстоятельствах женщины из семьи хозяина были для него недосягаемы. Но все сестры Эдварда строили ему глазки, так как он был красивый парень, и даже леди Бург подхихикивала. После довольно продолжительной паузы управляющий подошел к ней позади стола, наклонился и жадно поцеловал в губы. Леди Бург порозовела от волнения, а все покатывались со смеху, пока не заметили лорда Боро. В накидке и сапогах тот стоял в дверях и наблюдал за ними с громовым выражением на лице.

– Что это такое, мадам?! – взревел сэр Томас.

Управляющий побледнел, а леди Бург стала совсем серой. Муж прошагал к ней и схватил за запястье, поднимая со стула.

– Милорд! Прошу вас… – запинаясь, пролепетала она.

– Это была всего лишь шутка, сэр! – крикнул Эдвард. – Мы играли в фанты. Генри – царь Горох, и он приказал нашему доброму управляющему поцеловать самую красивую леди в зале. Естественно, он выбрал матушку. В этом нет ничего дурного.

«Неужели, – подумала Кэтрин, – лорд Боро ни разу в жизни не видел таких праздничных забав?» Насколько она могла судить по рассказам матери, при дворе развлекались не менее буйно. Он наверняка знал, что это было безобидное дурачество и его жена ни в чем не повинна, но сэр Томас остался верен себе и углядел в происходящем нечто греховное. Продолжая сжимать запястье леди Бург в своей железной руке и не обращая внимания на ее протесты, он вытащил бедняжку из зала. Все слышали затихающие вдали крики и визг.

За столом наступила ошалелая тишина. Менестрели прекратили игру. Несколько девочек и Генри плакали. Управляющий с красным лицом поспешил позвать слуг, чтобы убрали со столов. Никто не пытался продолжать пир.

Грум лорда Боро распахнул дверь и обратился к Эдварду:

– Сэр, хозяин желает, чтобы вы, мистресс Кэтрин и все юные джентльмены и леди безотлагательно явились к нему в главный покой.

Дети лорда Боро все как один встали, чтобы исполнить приказание отца, и торопливо, с дурными предчувствиями, затопали к нему. На какой-то безумный момент Кэтрин задумалась: интересно, а как он отреагирует, если она откажется идти вместе со всеми, наверняка ведь грядет очередная омерзительная сцена. Однако она уже достаточно долго прожила в Гейнсборо и понимала: последствия такого поступка будут весьма и весьма неприятными.

Войдя в главный покой, Кэтрин ужаснулась, увидев бедную леди Бург стоящей на коленях на молитвенной скамье; по щекам ее лились слезы, а сэр Томас, кипевший от ярости, гнул свой кнут. Дети хором ахнули.

– Джентльмены, леди! – пролаял он. – Я вызвал вас сюда, чтобы вы посмотрели, как муж поучает жену, которая опозорила его своим развязным поведением. Смотрите и вынесите из этого моральный урок: вы мальчики, учитесь, как руководить женой, а вы, девочки, запомните, что жена должна быть вне всяких подозрений.

Когда он грубо задрал своей жене юбки и поднял кнут, Кэтрин отвернулась, кипя от негодования. Она сама не догадывалась, что способна испытывать такую ярость. Ей потребовалось напрячь все душевные силы, чтобы не кинуться к свекру и не вырвать у него из рук кнут. Но нет, на такое ее не хватило, однако она не станет смотреть, как он бьет свою несчастную жену; этого удовольствия она ему не доставит. Кэтрин опустила глаза, вздрагивая от каждого крика и всхлипа леди Бург. Двенадцать раз этот зверь хлестнул ее по заду, бесстыдно выставленному напоказ перед детьми, в ужасе таращившими на все это глаза. Неужели он не уважает собственную жену? Как, по его представлениям, после такого унижения сможет она проявлять свою материнскую власть над детьми?

Наконец экзекуция закончилась. Леди Бург согнула плечи и с плачем оперлась на молитвенную подставку. Лорд Боро твердым шагом вышел из комнаты, а Анна и Маргарет, старшие девочки, поспешили утешить мать и повели ее в постель.

– Если мы и научились сегодня чему-нибудь, – буркнула Кэтрин Эдварду, – так это тому, что ваш отец – садист.

Эдварда трясло.

– Я помню, как он делал это с ней и раньше, когда мы были маленькие. Тогда у него вообще не было никакой причины.

– У него и сейчас не было причины! – со злостью возразила Кэтрин, когда следом за подавленными юными Бургами и их матерью они вышли из зала.

Эдвард закрыл дверь их комнаты и сел у очага:

– Значит, вы не поняли? Мы все знали. Мать и управляющий… Это тянется уже какое-то время. Никто не винит ее. Мы за нее радовались, потому что знаем, как трудно ей жить с нашим отцом. И он тоже знал. Вот почему решил преподать всем урок на ее примере. Он ее не любит, она просто его собственность, и ни один мужчина не должен прикасаться к ней.

– Я не знала, – сказала Кэтрин, думая, как хорошо скрывала свою любовную связь леди Бург. – Они на самом деле любовники?