Глава 4

1539 год

В том году июль в Шваненбурге выдался жаркий. Заниматься чтением или вышивать было трудно. Но мешала Анне не только удушливая жара. Мать пришла к ней и сообщила, что король Генрих сам выразил озабоченность, действительно ли она свободна от прежде данных обещаний.

– Послы требуют письменного подтверждения того, что ее помолвка официально расторгнута, – сказала герцогиня. – Король желает, чтобы это дело разрешилось, потому как слышал о вашей добродетели, уме и прочих достоинствах. Если вы не свободны, он попросит руки Эмили, но предпочел бы вас, так как вы старшая. Он тревожится только о том, чтобы ничто не препятствовало вам выйти за него замуж. – Мать улыбнулась. – Думаю, доктор Олислегер сможет удовлетворить его в этом.

– Я уверена, тут не о чем беспокоиться, – сказала Анна.

Мать положила ладонь на ее руку:

– Надеюсь, вы довольны этим браком, дитя?

– Да, миледи. Признаюсь, сперва он был мне не по душе, но я понимаю, в чем мой долг, и постараюсь стать хорошей супругой для короля, чтобы вы и Клеве могли мной гордиться. – Анна осознала, что примирилась с ожидавшей ее участью, и даже испытывала радостный трепет в душе от предвкушения великой судьбы.

– Послы хотят встретиться с вами, и я думаю, сейчас самое время, раз вы скоро станете королевой англичан.

– Разумеется. Я буду рада принять их.

– Хорошо. Я организую встречу с ними в саду сегодня после обеда. Скажите вашим горничным, чтобы одели вас в алое бархатное платье. Оно вам очень идет, и вы будете выглядеть превосходно.

Анна согласилась. Алое платье – самое роскошное из всех, что у нее имелись. Из того красного шелкового, с предательскими пятнами, она выросла. Как дорого она заплатила за свое удовольствие… и, может быть, заплатит еще больше. Эта мысль не давала ей покоя и приходила в голову чаще и чаще, по мере того как ее брак с королем становился все более вероятным. Может ли мужчина узнать, что его жена не девственница? А еще страшнее, способен ли он определить, что она рожала?

Решительно отбросив в сторону неуместные страхи, Анна пошла переодеваться для встречи с послами.

Сидя на каменной скамье в саду между матерью и Эмили, Анна чувствовала, что выглядит принцессой до кончиков ногтей. Юбка платья, обшитая золотой тесьмой, мягкими складками лежала вокруг ее ног; длинные рукава, собранные над локтями узорными лентами, свисали почти до земли; поверх расшитого драгоценными камнями лифа лежали тяжелые цепи и крест, усыпанный самоцветами; на голове у нее был изящно отделанный Stickelchen из шелкового дамаста, надетый поверх крылатой батистовой шапочки и покрытый вуалью из золотистых нитей; пальцы унизаны кольцами.

Когда послы подошли и низко поклонились, Анна грациозно кивнула им. Доктор Уоттон, выступавший в роли главы делегации, вел себя с изысканной вежливостью; он явно имел большой опыт в искусстве дипломатии.

– Мне говорили, что красотой ваша милость превосходит герцогиню Миланскую, как золотое Солнце затмевает своим блеском серебряную Луну, – сказал он. – И теперь я сам вижу, что это правда. Его величество – счастливейший из мужчин. Говорят, вы наделены множеством прекрасных качеств.

– Леди Анне привили все добродетели и навыки, необходимые супруге, – сказала герцогиня Мария. – Она умеет читать и писать, готовить и весьма умела в обращении с иглой.

– Восхитительно, восхитительно! – воскликнул доктор Уоттон. – Вы музыкальны, миледи?

– Я не пою и не играю на музыкальных инструментах, сэр, но люблю музыку, – ответила Анна.

Ей показалось или в его добродушии просквозило легкое недовольство?

– На каких языках вы говорите?

– Только на немецком, сэр, – ответила она, чувствуя свою ущербность. Неужели посол ожидал, что она владеет английским? – Но я уверена, что быстро выучусь говорить по-английски.

– Очень хорошо, очень хорошо. – Уоттон повернулся к матери. – Ваша милость, удалось ли сделать что-то, чтобы его величество получил затребованные портреты?

– Увы, нет, – призналась мать. – Мы надеялись, что их напишет мейстер Вертингер, но он занят другими заказами. Мы послали за мейстером Кранахом в Саксонию, однако пока не получили ответа.

– Ничего, мадам. Его величество пришлет своего художника, мастера Гольбейна, если это приемлемо.

– Разумеется. – Герцогиня улыбнулась. – Я уверена, герцог Вильгельм даст разрешение. Мы все наслышаны о работах Ганса Гольбейна.

– Я также получил указания сказать вам, мадам, и герцогу, что, если имеются какие-либо затруднения с приданым, мой господин ставит добродетель и дружбу превыше денег.

«Генриху, похоже, не терпится», – подумала Анна. Все короли хотели денег.

– Он очень щедр, – с расширившимися от удивления глазами отозвалась мать.

В начале августа двор переехал в Дюрен, охотничий замок Вильгельма, расположенный в гористой части герцогства Юлих. Бо́льшую часть времени герцог проводил, запершись в кабинете с доктором Уоттоном и послами. Наконец он назначил доктора Олислегера и Вернера фон Гохштадена, великого магистра двора^[13] Клеве, послами в Англию.

– Они будут обладать полномочиями для улаживания всех вопросов, – сказал Вильгельм Анне, когда семья собралась за столом на ужин. – И мы предложим приличную сумму в качестве приданого, несмотря на намек короля, что мы можем отказаться от выплаты.

– Спасибо вам, Bruder, – поблагодарила Анна.

Она не хотела ехать в Англию без приданого, чтобы не чувствовать себя ущербной.

Мать закончила трапезу и повернулась к ней:

– Кажется, мое дорогое дитя, вы скоро отправитесь в Англию.

– Если королю понравится мой портрет, – сказала Анна, чувствуя, как при мысли о расставании с родными в горле у нее встает ком.

– Он может предпочесть мой, – встряла Эмили.

– Тогда я порадуюсь за вас, – отозвалась Анна.

По правде говоря, она сама до сих пор не понимала, испытает в таком случае зависть к сестре или облегчение.

– Думаю, он попросит руки Анны, – сказал Вильгельм.

– Мне жаль будет разлучаться с любой из вас. – Мать выглядела печальной. – Но я знаю, в чем состоит мой долг, так же как вы знаете свой. Именно ради этого вас так старательно растили и воспитывали.

– Доктор Уоттон задал мне странный вопрос, Анна, – сказал Вильгельм. – Он поинтересовался, не имеете ли вы склонности к кое-каким увеселениям этой страны?

– Он имел в виду, не пьяница ли я?! – ужаснулась Анна.

Эмили фыркнула и, едва сдерживая смех, ткнулась носом в свой кубок, а мать возмутилась:

– Какая наглость! И это притом что вы, сын мой, известны своей воздержанностью. Эти англичане невозможны!

– Но вопрос вполне оправдан, ведь мы, немцы, славимся любовью к пиву и вину, в общем, говорю об этом с сожалением, – к пьянству. Лютер и тот называл нас запойными демонами. В Англии о нашей репутации, без сомнения, известно.

– Король опасается, как бы ему не подсунули вместо жены пивную бочку!

Эмили захохотала, Анна тоже прыснула со смеху.

– Надеюсь, что нет! – откликнулась мать, но даже ей с трудом удалось подавить улыбку.

В начале августа в Дюрен приехал Ганс Гольбейн.

– Художник приехал! – крикнула Эмили, высовываясь из красивого эркерного окна в башне Герцогини, возведенной отцом для своих женщин. Анна присоединилась к сестре, но успела заметить только спину Гольбейна, когда тот входил в дверь, расположенную внизу, под ними. Девушки наблюдали, как из повозки на двор выгружают мольберт и другие приспособления.

– Не позвать ли нам горничных? Пора подбирать наряды.

– Я надену алый бархат, – сказала Анна. – Это платье произвело хорошее впечатление на доктора Уоттона, надеюсь, оно понравится и королю.

Говоря это, она следила глазами за коренастой фигурой снова появившегося во дворе Гольбейна: лакей вел художника к отведенным ему апартаментам в гостевом доме из красного кирпича, стоявшем напротив башни.

– Он выглядит довольно брюзгливым, правда? – поделилась наблюдением Эмили.

И не ошиблась. Подтверждения не замедлили явиться во время первого же сеанса позирования. Гольбейн оказался человеком молчаливым; его квадратное лицо имело львиные черты и обрамлялось широкой, наподобие лопаты, бородой и коротко подрезанной челкой. К работе художник относился весьма серьезно, разговоров не поощрял и, хотя был способен поддержать беседу с Анной по-немецки, делал это, только когда был в настроении, а по большей части молчал.

– Пожалуйста, не шевелитесь, – скомандовал ей Гольбейн.

Несколько набросков уже были сделаны, и теперь он писал портрет на небольшом круглом куске пергамента, который сам вырезал.

– Это будет миниатюра? В Англию легче послать миниатюру, чем большую картину.

– Да, ваша милость. Большой портрет я напишу позже. А теперь, прошу вас, не разговаривайте.

– Можно мне посмотреть, как вы рисуете? – спросила Эмили, сидевшая у стены и ерзавшая от скуки.

– Нет, принцесса. – Художник взглянул на Анну. – Не двигайтесь, миледи, и не отворачивайтесь от меня. Положите правую руку поверх левой.

Утро заканчивалось, солнце поднялось высоко, и Анне в ее роскошном платье стало жарко, хотелось снять головной убор. Волосы под ним взмокли от пота и прилипли к голове. Она подняла руку, чтобы утереть лоб.

– Не шевелитесь! – одернул ее Гольбейн.

Время тянулось бесконечно. Тишина, как и жара, подавляла. Эмили зевала. Наконец мастер отложил кисть.

– На сегодня достаточно.

– Можно посмотреть?

– Не сейчас. Когда я закончу. Надеюсь, завтра. Доброго дня, ваши милости. – И он принялся вытирать кисти.

Анна поняла, что их отпускают. Слава Богу, портрет скоро будет готов. Она молилась, чтобы он был похож и она выглядела привлекательно. К счастью, Гольбейн пользовался хорошей репутацией.

Принцесса не разочаровалась. Когда на следующий день художник заявил, что закончил работу, Анна внутренне затрепетала, увидев себя на портрете скромно улыбающейся и написанной весьма изящно. Цвет лица был чистый, взгляд спокойный и лицо милое.

Доктор Уоттон, которого позвали посмотреть миниатюру, был доволен.

– Мастер Гольбейн, вы сделали портрет очень похожим.

Настала очередь Эмили. Пока Гольбейн делал первый набросок и резко командовал, чтобы она не шевелилась, Уоттон стоял за плечом художника, что того сильно раздражало.

– Это прелестно! – провозгласил Уоттон, беря в руки законченный рисунок. – Какое сходство! Не нужно писать миниатюру. Этот рисунок подойдет.

Гольбейн рассердился.

– Мне поручили написать две миниатюры, – резко возразил он. – Король лично дал такое распоряжение.

– Король хотел увидеть портреты как можно скорее, – отреагировал Уоттон. – Предпочтительно – еще вчера! Позвольте мне отправить этот рисунок и миниатюру сегодня. Уверяю вас, его величество будет доволен. Я ручаюсь.

Гольбейн закатил глаза и сказал:

– Очень хорошо, доктор Уоттон, – но по голосу было слышно, что он вовсе не рад.

Анна взглянула на портрет Эмили. Сестра выглядела необычно для себя мрачной. Ее красивое платье не попало на рисунок, но короля Генриха, несомненно, больше интересовало лицо. Предпочтет ли он ее Анне? Она так не думала, потому что этот портрет не показывал Эмили во всей красе. В нем не был схвачен ни ее солнечный характер, ни остроумие. Сделано ли это нарочно, чтобы выбор точно пал на Анну? Или Эмили выглядела бы иначе, если бы Гольбейну дали шанс написать миниатюру?

В любом случае теперь уже было поздно что-то менять; портреты отправят королю Генриху сегодня, и вскоре они узнают, которой из них суждено носить корону Англии.

Вильгельму, казалось, было все равно, которую из его сестер выберет король, если тот решился-таки взять одну из них в жены. Анна понимала, что по большому счету нет никакой разницы, имя какой принцессы впишут в брачный договор; целью стремлений обеих сторон являлся этот союз сам по себе.

– Его величество был очарован портретом леди Анны, – сияя улыбкой, сообщил доктор Уоттон, – и сразу заявил, что хочет жениться именно на ней. – Посланник поклонился Анне так почтительно, будто она уже была королевой.

Сцена эта происходила в кабинете Вильгельма, куда его сестры спешно явились по требованию Уоттона.

Обрадованная, что выбор пал на нее, но не вполне уверенная в своих чувствах касательно ставшего почти решенным брака, Анна улыбнулась послу.

– Король оказывает мне высочайшую честь, – сказала она, взглянув на Эмили, которая наверняка чувствовала себя уязвленной тем, что выбор пал не на нее, но хорошо это скрывала.

– Его величество с нетерпением ждет вашего прибытия в Англию, – сказал ей доктор Уоттон. – Уже наступил сентябрь. – Он повернулся к Вильгельму. – Вы готовы заключить контракт, сир?

– Конечно готов, доктор Уоттон, – с ликующим видом ответил тот.

Анна смотрела с помоста, как ее брат подписывает брачный договор: Вильгельм размашисто поставил подпись на глазах у всего двора. Потом, по его кивку, она встала, чувствуя на себе выжидательные взгляды всех, кто был в зале. Анна боялась этого момента, никогда прежде ей не приходилось выступать перед людьми, но было понятно: нужно привыкать, ведь у королевы Англии будет много публичных обязанностей. Анна набрала в грудь воздуха:

– Я хочу выразить сердечную благодарность его милости, моему брату, и людям Клеве за то, что выбрали меня для брачного союза, лучше которого я не могу и желать.

Ну вот, дело сделано, все, как просил Вильгельм, и голос ее ни разу не дрогнул. Анна сделала реверанс и села. Мать одобрительно смотрела на нее.

Вильгельм занял место рядом с ней, опустившись в огромное кресло, и подозвал своих послов. Им предстояло обсудить множество деталей контракта: приданое, которое Анна привезет с собой; содержание, которое выделит ей король Генрих; состав ее двора и как она доберется до Англии.

Обязанности посла Вильгельм возложил на доктора Олислегера; ему-то и был передан список поручений.

– Скажите его величеству о моем желании, чтобы он вел переговоры с вами, как со мной, если бы я присутствовал там лично. Да поможет вам Бог.

В тот вечер Анна попросила, чтобы матушка Лёве прислуживала ей в спальне.

– Кое-что сильно меня тревожит, – призналась она, стоя у окна и вглядываясь в ночь. – Скоро я уеду в Англию. И как буду тогда узнавать о житье малыша Иоганна в Золингене?