Любой другой риелтор уже давно бросил бы это неблагодарное занятие. Никто не стал бы терпеть грубости Винсента, и двух прирученных крыс в чулане, и постоянно мигающий свет, и запах прогорклого молока в кухонной раковине.
Джет поднялась с кровати и заглянула в коробку. Там сидел маленький черный котик, уже не котенок, но еще и не взрослый кот. Тот самый Грач, который повсюду ходил за Джет прошлым летом, когда они гостили у тети. Она взяла его на руки и рассмеялась – впервые за столько дней! Кот застыл у нее на руках, удивленный, что ему уделяют так много внимания.
Ее единственным утешением были книги. В те ночи, когда ее донимали нехорошие мысли, что, наверное, незачем жить в таком мире, где нет Леви, она с головой погружалась в книгу и тем и спасалась, обнаружив, что чтение помогает сбежать от реальности не хуже любой ворожбы.
Та девочка, кем она была раньше, исчезла уже навсегда. Иногда она приходила на место аварии. Она больше не слышала мыслей других людей и ощущала себя одинокой, как муха, застывшая в янтаре.
Она была похожа на одичавшую кошку, недоверчивую, настороженную, и все равно оставалась невероятно красивой, несмотря на все попытки себя обезобразить.
– В смысле, он мой фамильяр? Значит, по-твоему, я ведьма?
Френни прижалась щекой к груди Хейла, закрыла глаза и стала слушать, как бьется его сердце. Она могла бы лежать вот так, рядом с ним, целую вечность. Она подумала о записях в дневнике Марии Оуэнс и опять промолчала, хотя понимала, что завтра ей будет еще труднее заставить себя заговорить.
– Мне все равно, кто ты. Главное, что ты со мной, – сказал Хейлин.
Утешение Френни искала в объятиях Хейлина, хотя и знала, что так нельзя. Она поклялась себе, что будет с ним только раз, а потом все закончится, но они виделись каждый день. И чем сильнее они сближались, тем труднее ей было смириться с мыслью о неизбежном расставании. Она должна была поговорить с Хейлом уже давно, но не могла заставить себя приступить к этому разговору.
Теперь она поняла, почему они бросились следом за Джет в ту злополучную ночь. Это был страх перед Уиллардами, перед их общей историей судей и осужденных.