В подобных разговорах назидательная точность была моветоном, поэтому ни Катя, ни Надя, известные в коллективе за дотошность, не стали указывать на то, что Марина была с переводческого, а Юля, захваченная по пути из университета Ксюшей и весь вечер взиравшая на происходящее большими глазами поверх столешницы, с экономического. Учились-то они все равно вместе.

– Вот черт, – вздохнул один из парней. – Знал бы я, что на филфаке такие девчонки учатся, я бы тоже туда учиться пошел.

– Я бы с тобой тогда не общался. Парень на филфаке – это убого.

– А ты за словом в карман не лезешь, Дим!

– Но он прав, – вполне ожидаемо поддержала Марина. При всякой возможности она во всю силу своего упрямства выступала против юношей-гуманитариев, заявляя, что натуралов среди них нет и быть не может. – Будь у нас хоть один нормальный парень на направлении, думаешь, мы бы сидели тут одни?

Катя сдвинулась глубже в угол, когда ребята расселись за их столиком. Она стала почти невидимой, и только время от времени из рассеянного полумрака угла платиновым блеском мерцали глаза, ловя свет лампы. Завязался разговор. Никто ни о чем конкретном не говорил, слова расточались впустую, но время не текло, а буквально проносилось мимо.

– А что это там за девчонка в углу спряталась? Эй, как тебя зовут?

Девушки переглянулись между собой. «Понеслась», – пробормотала Надя в стакан. Марина, не желая участвовать в скандале, подмигнула Диме и довольно громко, чтобы он уж точно услышал, сказала соседке, что отойдет в уборную.

Катя медленно оторвала глаза от телефона.

– Ты ко мне обращаешься?

– Да.

– Я Катя.

– Здорово, я Никита.

– Не сказать, что приятное знакомство.

Его угодливая улыбка дрогнула.

– Как грубо, – хмыкнул он, делая над собой усилие. – Что это с тобой, настроение плохое?

– Как рожу твою увидела, так сразу поплохело.

– Ну ты и стерва, – обиделся Никита. – Чем я тебе так не понравился-то?

– Рожа уж больно смазливая. А на ушах что это? Сережки? Миленько. Где взял? В Lady Collection?

Сидевшие рядом парни прыснули от смеха, и это взбесило Никиту еще больше. Его смазливое лицо без улыбки приобрело даже мужские черты, но, стоило ему открыть рот, вся внешняя привлекательность слетела.

– А что это у тебя под боком? Сумочка Louis Vuitton? На барахолке нашла?

Катя засмеялась и довольно искренне.

– Где у тебя глаза? На заднице? Это Hermes!

– Я не обязан разбираться в ваших бабских штучках.

– Ты хотел сказать «в наших»? – продолжала смеяться Катя. – У тебя такое свежее лицо, расскажи, какими патчами пользуешься?

– Кать, – Наташа дернула ее за руку, – прекрати.

Катя замолчала, делая подруге одолжение, но продолжила смотреть на парня напротив с издевкой, которая была еще более унизительна, потому что парировать ее было нельзя. У Кати был редкий дар – она с легкостью выводила людей из себя. Не имея жалости к людским слабостям и горестям, она с каким-то садистским удовольствием давила на их раны и тем больше было удовольствие, чем меньше ей нравился человек. Ее любили и ненавидели одновременно: она была справедлива, она была честна, она была жестока и неуступчива.

По натуре Кожухова не была ни скандалисткой, ни грубиянкой, но за последнее время барьеры, выстроенные вокруг ее детских травм, серьезно истончились. Она плохо спала, становилась импульсивно агрессивной и раздражительной и находила отдушину только в одном удовольствии – в выражении боли, недовольства и непонимания, которые отражались на лицах незаслуженно обиженных людей. Впрочем, было ли это незаслуженно? Во всех них было что-то, что Кате не нравилось на уровне физиологии, что-то, что выводило ее из себя.

Никита что-то сказал себе под нос, и парень рядом с ним жестоко ухмыльнулся.

– Лучше не нарывайся, – встряла Надя, сидевшая рядом.

– Вот именно, – поддержала Ксюша с насмешкой. Она сидела на другом конце стола и испытывала обиду от того, что ее никто не замечал последние пять минут. – Она носит в сумочке нож.

– Кишка тонка, – фыркнул Никита.

Девушки переглянулись.

– Будь тонка, я бы не носила.

– Выебывайся в другом месте. Тебе за это светит уголовка.

– Никит, – одернул его другой парень. – Никит, притормози.

Катя недобро ухмыльнулась. Нет, конечно, она знала, что лучше для самообороны брать перцовку, – ее об этом предупреждал продавец, – но в холодном блеске оружия было что-то романтичное. В том, как оно лежало в руке, как легко вылетало лезвие, какая затейливая гравировка вилась вокруг рукоятки – все в этом ноже заставляло ее трепетать, особенно сейчас, когда зверь внутри нее выл и ломал стены. Хотя перцовый баллончик она все же купила.

Уголовная ответственность ее не страшила. Ее отец в девяностые был… Не лучшим человеком. У него был даже свой послужной список, о существовании которого Катя только догадывалась. Но из девяностых он вышел не только с ним. Сергей Анатольевич крепко сидел в правительстве, продолжал сохранять неплохие связи бывшими бандитами, как и он, плотно обосновавшимся среди элиты страны, и держал контакт с представителями разных силовых структур, моргавших строго по расписанию и именно в тот момент, когда Сергею Анатольевичу это было нужно. Она никогда не боялась ответственности. Только не уголовной.

– Ребят, не ссорьтесь, – вклинилась Юля. Она была такой маленькой и незаметной, что за весь вечер о ней вспомнили всего два-три раза. – У нее и правда сегодня плохое настроение, пожалуйста, давайте не будем ругаться. Она…

Девушка оглянулась на Катю, прося помощи.

Кожухова закатила глаза.

– Тему курсовой всрала, – солгала она, не совсем понимая, что должны были означать эти слова.

Ребята пошли на уступки и подхватили ее отмазку. Буря за столом улеглась, и разговор вновь перетек в русло непринужденного флирта. Марина вернулась слегка потрепанная, но довольная, и стала вести себя еще более непринужденно, будто не в туалете трахалась, а у бармена за стойкой лонг-айленд глушила. Катя под конец вечера немного расслабилась и даже вставила пару едких замечаний, которые всем понравились.

Разошлась компания ближе за полночь. Катя, слегка захмелевшая, краем глаза увидела, как один из парней напористо теснит одну из ее девчонок в сторону метро.

– Юль, – окликнула Кожухова. – Ты на машине?

– Ага.

– Подкинь меня до дома, – Катя потянула девушку на себя. – Извиняй парень, она у нас единственная трезвая.

Стоявшая неподалеку Lada пропищала два раза, моргнув фарами. Катя залезла на переднее сидение.

– Ну и холодрыга на улице! – протянула она, растирая ладони.

– Еще бы! Ты в одном пальто, – заметила Юля, все еще смущенная настойчивостью парня. – Спасибо, что помогла.

– Не благодари, – отмахнулась Катя, подставляя руки теплому воздуху печки. На улице был конец ноября, и ее осенние перчатки уже не грели. – Ты меня вроде как до дома везешь.

Юля хотела было предложить остаться у нее, – они с однокурсницей снимали квартиру на Академической, не желая жить вскладчину с тараканами в МГУшной общаге, – но прикусила язык, посчитав неуместным везти к себе пьяную подругу, особенно из тех, кто, как это называется, «себе на уме». Вместо этого она улыбнулась:

– Да. Точно.

Юля вывернула на шоссе.

– Хорошо посидели, да?

Катя прикрыла глаза, чувствуя легкое головокружение, и приоткрыла щелочку окна, пропуская внутрь свежий воздух.

– Да, – ответила она. – Неплохо.

Юля не включала музыку в машине, когда с ней ехала Катя. С первой совместной поездки она уяснила, что для Кати такого понятия, как неловкая тишина, не существует. Они случайно познакомились на манеже недалеко от Первого учебного корпуса, а потом часто встречались у главных ворот, куда после занятий стекались студенты, идущие в сторону станции метро. Не сказать, чтобы они были подружками (Катя не раздавала этот титул направо и налево), но Кожухова относилась к ней с участием и даже иногда в качестве исключения звала в кафе со своими однокурсницами. Юля была миниатюрной девочкой, довольно скромной, и ее редко замечали в больших компаниях, поэтому на таких встречах она прибивалась к Кате и Наташе и ни с кем другим не разговаривала. Иногда она замечала, как Катя подолгу рассматривает ее, но это только льстило Юле.

Сама Кожухова находила Юлю очень милой. У нее были густые золотистые волосы, большие зеленые глаза с темными вкраплениями, она одевалась в милую девчачью одежду и носила детские вещи, потому что на ее рост было сложно найти что-то в сетевых магазинах, при ходьбе она очень живо перебирала крохотными ножками, но Кате все равно приходилось сбавлять шаг, чтобы та не устала. Ее присутствие ощущалось, как легкий флер, как воздушная сахарная вата.

Машина остановилась на красном, и Катя ущипнула ее за мягкую розовую щеку.

– Эй!

– Извини, – хмыкнула Катя, – я подумала, что ты сахарная вата.

– И что, сладкая? – рассмеялась Юля, краснея.

Катя облизнула пальцы.

– Еще не распробовала.

Опьянение той стадии, в которой находилась Катя, неизменно действовало на нее возбуждающе, но она никогда не терялась. Ее ум, этот на редкость невозмутимый страж, был холодным даже в минуты, когда тело казалось раскаленным добела. Катя гордилась тем, как легко умеет подавлять свои желания, но иногда, оставшись одна, очень сильно об этом сожалела. То, что опасения ловили ее даже в пьяном угаре, не доставляло ей радости. Она никогда не могла отпустить контроль до конца, потому что самым страшным бичом для нее был стыд.

– Ну так попробуй еще, – просто сказала Юля, улыбаясь дорожной камере.

О, она бы попробовала! Она бы хотела попробовать. Она бы заставила Юлю заехать на пустую парковку у дома, и целовала бы ее до тех пор, пока опухшие губы не начали зудеть.

Катя живо представила, как перелазит на соседнее кресло и, просунув руку между дверью и сидением, тянет за рычаг, откидывая спинку назад. Что бы она сделала первым? Стянула с себя рубашку? Расстегнула бы ее пуговицы? Оставила бы на ее мягкой шее укус?

Ладони закололо от желания смять ее – да хоть свою! – грудь через кофту, но Катя сжала кулаки и приоткрыла глаза. Она горела.

– Смотри-ка, почти приехали! Ну и дома! А охрана машину пропустит?

Катя знаком показала остановиться у пропускного пункта.

– Ты уверена, что нормально доберешься до дома?

– Не переживай, – отмахнулась Юля. – У меня там парковка в двух шагах.

Катя хотела было пригласить ее к себе, но вовремя прикусила язык. Вместо этого она улыбнулась:

– Да. Точно.

Глава 2. Новый год в семье Кожуховых

Тридцатого декабря Катя вернулась домой в резиденцию (как скромно называл свой загородный дом глава семейства). Это был большой участок, огражденный сплошным каменным забором три метра в высоту, за которым, скрываясь от любопытного взгляда всяких «Фондов борьбы с коррупцией», стоял просторный трехэтажный дом. В свое время Сергей Анатольевич, насмотревшись на золотые унитазы и вензеля у своих друзей-толстосумов, не имевших вкуса, но имевших деньги, ставил здесь фундамент под усадьбу в стиле ампир, но, увидев план дома, Вероника Кирилловна, как она любила говорить, поседела несколькими прядями и заявила, что ноги ее не будет в таком безвкусном особняке. Поэтому на месте несостоявшегося памятника малиновым пиджакам и новым русским стоял дом, выстроенный по «концептуальному» плану, как это модно было говорить. Концептуальность состояла преимущественно в том, что весь первый этаж был обнесен ростовыми окнами. Летом их поднимали, и этаж становился замечательной террасой. В стороне от главного дома стояли два гостевых и еще банный домик, отгороженный деревьями, так как он никак не вписывался в господствовавший на участке модерн. В одном из гостевых домов обычно жил смотритель и располагался домашний персонал, нанятый по случаю многолюдных торжеств. Предстоящий «une soirée amicale»³, как называла Вероника Кирилловна учрежденное ею празднование Нового года, был как раз одним из них.

Катя приехала, когда все приготовления были завершены: дом сиял чистотой и гирляндами, в залах стало пусто (мебель убрали, чтобы освободить пространство для гостей), большую ель во дворе украсили шарами размером с человеческую голову и припорошили искусственным снегом, а домашняя елка, стоявшая в вестибюле, вся искрилась мишурой и стеклом. Оставалось лишь утвердить итоговый вариант меню, здорово отличавшийся от того первого варианта, на котором настаивала Вероника Кирилловна, тяжело переживающая из-за санкций на деликатесы, которые все же не исчезли с их стола.

Вот уже четвертый год Кожуховы устраивали у себя в резиденции праздник, куда приглашали своих ближайших друзей и их домашних – всего десять семей. Десять точно таких же выскочек, как Кожуховы, наживших капитал не самым честным путем. Это были своего рода отщепенцы от олигархов – люди, не столь богатые, чтобы позволить себе отдельный остров, но из тех, которые некогда им помогали и теперь находились под протекцией их дружбы, зашибая миллионы на патентах, нечистых сделках, уходе от налогов. Это были люди из разных областей, но имевшие прямое или косвенное влияние на распределение бюджетных средств – именно эти презентабельные господа становились реальной причиной недоимок, преступной халатности на местах и урезания тех или иных статей дохода проектов, казавшихся на своем старте необыкновенно прибыльным вложением.

По своему опыту, Катя знала, на что похожи все эти вечера – ужасающая в своей благообразности ярмарка тщеславия. Под руководством Вероники Кирилловны собравшиеся под одной крышей новые русские со своими супругами и детьми разыгрывали аристократию вместо того, чтобы с честью принимать свою мещанскую долю. Однако отыгрывали они неубедительно, не понимая даже самой идеи аристократизма, как не понимает козел разницы между цветами и травой. Женщины неизменно подражали аристократкам Лондона и Парижа конца XIX века, вернее, тому образу, который у них сложился под воздействием неких потусторонних сил, а мужчины все как один походили на карикатурного американского банкира – что видели, то и лепили. К концу вечера эта разношерстная толпа делилась на два лагеря: женщины разыгрывали свою партию в одной части дома, мужчины, заняв наверху Синий зал, как называла большую гостиную на втором этаже Вероника Кирилловна, пили и закусывали, поднимая время от времени такой шум, что его было слышно на женской половине. Был на этих вечерах и третий лагерь – jeunesse dorée⁴, дети этих людей, курсировавшие от первого этажа ко второму в поисках пристанища, но к концу вечера оседавшие на женской половине, потому что на мужской, как бы любимы они ни были, их никто не ждал (бывало, особенно назойливых даже прогоняли «к мамке»). Отмечали здесь до последнего и, как бы Вероника Кирилловна ни старалась придать своему приему лоска, мужчины за обсуждением политики, биржи и курса доллара засыпали прямо в своих креслах в кумаре от сигар.

День приезда гостей Катя полдня провела на нервах, боясь, как бы ее мать, кружившаяся волчком по дому, не вытянула ее из комнаты участвовать в приготовлениях. Она ненавидела приемы, так сильно будоражившие кровь Вероники Кирилловны, любившей примерять на себя роль организатора, которая, пусть и выматывала ее, все же приносила много удовольствия чисто нарциссического характера. Вероника Кирилловна любила все, к чему прикладывала свою руку и не зря. Чего нельзя было отнять у этой женщины, так это изумительного вкуса и порабощающего перфекционизма – два качества, которые были фундаментом всякого ее успеха.

К счастью, Катя была готова и почти не испытала раздражения, когда Вероника Кирилловна без стука распахнула дверь, врываясь в комнату.

– Ты выбрала, что наденешь? – без предисловий спросила она.

Катя показала на молочно-белый костюм, висевший на дверце шкафа.

– Костюм? – скривилась Вероника Кирилловна, и ее маленькое лицо с узким подбородком стянулось к центру, словно она съела что-то очень кислое. – Нет, никакого костюма! Почему ты не выбрала платье?

– Под него нужны туфли, – просто ответила Катя, заранее знавшая, что ее мать будет недовольна всем, что бы она ни выбрала.

– А ты собиралась что надеть на ноги?

Катя кивнула на кроссовки на высокой подошве. Вероника Кирилловна медленно провела по лицу руками.

– Так, ладно. Я сама выберу, в чем ты пойдешь.

С этими словами ее мать ушла, оставив дверь открытой нараспашку. На самом деле, Катя даже не готовилась к вечеру. Весь день она провела в общем чате, читая переписку, как страницы романа. Марина заявляла, что ей «капец как сильно» понравился парень, с которым она познакомилась в кафе месяц назад (здесь Катя хмыкнула, потому что «познакомиться» было как-то слабо для того, что на деле было «трахнулась в кабинке»), и, подбадриваемая Наташей, жадной до всяких подробностей романтического толка (Катя бы не удивилась, узнав, что она пишет фанфики в свободное время), и Надей, почти наверняка сидевшей с Мариной за одним столом или по крайней мере в одной комнате, рассказывала, какой этот Дима Ален Делон. У Марины такие приливы были в порядке вещей. Периодически какой-то гормон бил ей в голову, и она уже не представляла себе жизни без предмета своего обожания, который, по опыту, надоедал ей чуть ли не через неделю после того, как они начинали встречаться. Было, конечно, в истории Марины и много истерик, и разрывов, и скандалов, но, как казалось Кате, исключительно потому, что та любила привлечь к себе внимание. На деле же Марину не так уж задевали все эти расставания – слишком их было много, слишком они были все одинаковые, чтобы искренне плакать по ним. В общем, их чат, который давно пора было переименовать в «БабСовет», выплевывал сообщения быстрее, чем Катя успевала постичь глубину охватившего Марину горя. Короче говоря, три часа активнейшей переписки не привели к каким-либо выводам, и тема потеряла остроту даже в глазах Марины, поэтому последнее Наташино сообщение осталось без реакции.

Дочитав до точки – логического завершения, так как точку как всегда никто не поставил, – Катя отбросила телефон на кровать. Она чувствовала себя сытой и довольной. Маринины истории всегда подогревали ее застывшую кровь и приносили такое упоение, словно это она сама была влюблена.

«Катюх, че с фейерверком на сегодня? – написала Марина. – В нашем районе видно будет?»

Лыгиных и Лыкиных на новый год к Кожуховым никогда не приглашали, хотя Сергей Анатольевич был хорошо знаком с отцом Марины. Тому было две причины. Во-первых, Иван Евгеньевич принадлежал другому обществу – в нем было больше от художника, чем от бизнесмена, – и в разговорах, которые вели между собой поселенцы Синего зала, ему было мало проку. Во-вторых, он был неприлично молод (ему было 37 лет) и вдовец. Маму Нади, Анжелику Кузьминичну, в расчет и вовсе не брали – Вероника Кожухова считала, что люди из сферы услуг, даже хозяйки салонов красоты, заведомо ближе к разночинцам, чем к аристократии, чей лоск она старалась перенять.

«А в прошлом году разве было?»

«Нифига»

«Ну и в этом не будет». Решив, что ответила слишком резко на простое подначивание, Катя дописала: «Вы далеко слишком».

«Ясн». «Ну скинь хотя бы, как вы фуа-гра жрете».

«Это скорее про тебя».

Маринин отец владел несколькими презентабельными ресторанами в Москве…

«Хрена с два». «Папаня больше по макаронам теперь».

…и недавно открыл новый итальянский ресторан на Патриарших прудах.

В комнату вернулась Вероника Кирилловна.

– Вот! – объявила она, вешая на шкаф длинное черное платье, мерцавшее крошечными стразами по всей юбке. Кинув на Катю уничижительный взгляд занятой женщины, она важно бросила прежде, чем выйти из комнаты: – Надеюсь, украшения выберешь сама.

Катя еще какое-то время провалялась на кровати. Ей совершенно не хотелось двигаться, еще больше ей не хотелось спускаться вниз и выжимать из себя любезность.

В конце концов, ей все-таки пришлось встать. Она надела платье, достала декоративные перчатки. Туфли с изящными веточками и стразами в форме листьев на каблуках Катя надела в последнюю очередь. Она как раз думала, как убрать волосы, когда в ее убежище снова вторглась Вероника Кирилловна.