ВВЕДЕНИЕ

Магию в целом слишком долго путали с шарлатанскими фокусами, с галлюцинациями людей с расстроенным рассудком, с преступлениями отдельных злодеев. В то же время многие навскидку толкуют Магию как искусство вызывать беспричинные следствия – и такое определение приводит здравомыслящих людей к выводу о том, что Магия – это бессмыслица.

На самом деле те, кто ничего не понимает в Магии, не смогут вынести о ней верного суждения. Более того, никто не может иметь какого-то индивидуального представления о Магии. Это наука в себе, как, например, математика. Это точная и абсолютная наука о природе и ее законах.

Магия – наука древних магов. Христианская религия, заставив умолкнуть лжепророков и прекратив обман с помощью фальшивых богов, при этом продолжала почитать тех мистических царей, которые пришли с Востока, ведомые звездой, чтобы поклониться Спасителю в колыбели. Они возведены традицией в ранг царей потому, что магическое посвящение придает истинную царственность, и еще потому, что великое искусство магов всеми адептами описывается как Царское Искусство, как Святое Царство – Sanctum Regnum. Звезда, которая вела странников, – это та же самая Сверкающая Звезда, которая присутствует в любых посвящениях. Для алхимиков это знак квинтэссенции, для магов – Великий Аркан, для каббалистов – Священная Пентаграмма. В наши намерения входит доказать, что именно изучение этой пентаграммы само по себе привело магов к знанию того Нового Имени, которому предстояло быть вознесенным над всеми именами и заставить преклонить колени все живые существа, способные к поклонению.

Магия объединяет в себе все, что есть точного в философии, все, что есть вечного и непоколебимого в религии. Ей удается без каких-либо противоречий примирить эти две дисциплины, столь различные между собой на первый взгляд, – чувства и разум, науку и веру, подчинение и свободу. Магия вручает человеческому мозгу точный философски-религиозный инструмент, не менее надежный, чем математика; более того, именно в нем корень непогрешимости той же математики.

Итак, Абсолют существует в области понимания и веры. Свет человеческого интеллекта не был забыт Высшим Разумом. Существует неоспоримая истина; существует безошибочный метод познания этой истины. Те, кто получит это знание и примет его за жизненное правило, смогут своей волей управлять всеми низшими существами, всеми блуждающими духами, иными словами, станут судьями и царями всего мира.

Но если это так, то почему же столь высокая наука до сих пор почти никому не известна? Возможно ли это, чтобы столь яркое солнце было скрыто за темнотой неба? Трансцендентальная Наука была доступна лишь самым блестящим умам, понимавшим необходимость терпеливого молчания. Если доведется искусному хирургу посреди ночи вернуть зрение слепому от рождения, исцеленный все равно не сможет понять, что такое свет, пока не наступит день. Так и у науки бывает своя ночь и свое утро, поскольку жизнь, знания о которой она содержит, характеризуется постоянным движением и сменой фаз. О правде можно сказать то же самое, что и о свете. Скрыто – не значит утеряно, а найдено – не значит изобретено. Печать вечности наложена Богом на науку, служащую отражением Его величия.

Эта трансцендентальная, абсолютная наука, разумеется, Магия. Это может показаться парадоксальным тем, кто никогда не сомневался в непогрешимости Вольтера – этого блестящего дилетанта, который считал себя очень умным только на том основании, что никогда не упускал случая посмеяться там, где следовало бы поучиться. Именно Магией была наука Авраама и Орфея, Конфуция и Заратустры, именно магическое учение изложено на каменных таблицах Енохом и Трисмегистом. Моисей очистил их и открыл заново. Но он же придал им новый вид – вид Священной Каббалы, исключительного наследия Израиля, глубокой тайны его священников^[2]. Благодаря элевсинским и фиванским мистериям некоторые из каббалистических символов сохранились, правда в искаженном виде, и среди неевреев, и мистический ключ затерялся в растущем сонме суеверий. Иерусалим, убийца своих пророков, раз за разом продававшийся ложным ассирийским и вавилонским богам, кончил тем, что и сам, в свою очередь, утерял Священное Слово, когда указанный магам священной звездой Спаситель пришел, чтобы починить истрепанную завесу старого храма и передать Церкви новое кружево легенд и символов – еще больше запутывающих профанов, а избранным несущих все ту же истину, что и всегда.

Пентаграмма Абсолюта

Именно это невезучий эрудит Дюппи должен был увидеть на индийских планисферах и на таблицах Дендеры; тогда он не стал бы отрицать ни истинно католическую, универсальную и вечную религию, ни дошедшие до нас сквозь века памятники науки^[3]. Именно память этого научного и религиозного Абсолюта, этого учения, изложенного в слове, этого потерянного и обретенного слова и послужила движущей силой всех античных посвящений. Сохраненная ли, профанированная ли знаменитыми тамплиерами – именно эта память была передана тайным организациям розенкрейцеров, иллюминатов и масонов и легла в основу их странных ритуалов, более-менее известных знаков и их традиций в целом; именно она стала ключом к их могуществу.

Мы не собираемся отрицать, что на учение и мистерии Магии пала печать профанации. Повторяясь из века в век, искажение науки стало ужасным уроком для тех, кто необдуманно раскрыл ее тайны. Из-за гностиков христиане запретили Гнозис, и официальное святилище их было закрыто для высших посвящений. Таким образом, иерархия знания оказалась скомпрометированной вмешательством узурпирующего невежества, а беспорядок в святилище не преминул отразиться беспорядком в государстве, поскольку царь, желая того или нет, всегда зависит от священнослужителя, и именно из Божественного наставления земные власти черпают энергию для своего существования.

Ключ к науке был брошен детям – как и следовало ожидать, они не поняли, как им правильно пользоваться, и в итоге практически утеряли. Однако, несмотря на это, граф Жозеф де Местр, человек потрясающей интуиции и большой душевной смелости, а к тому же убежденный католик, увидев, что мир лишился религии, но оставаться в таком состоянии более не может, инстинктивно обратил взор на последние святыни оккультизма и чистосердечной молитвой призвал наступление того дня, когда естественное притяжение, существующее между наукой и религией, заставит их наконец слиться воедино благодаря человеческому гению. «Это будет великим событием, – писал граф, – оно завершит окружающее нас XVIII столетие… и мы будем вспоминать о нашем сегодняшнем невежестве, как сейчас вспоминаем о варварстве Средневековья».

Предсказание графа Жозефа де Местра сбывается. Союз веры и науки, сложившийся испокон веков, заявляет о себе в полной мере – хотя и не благодаря никакому гению. Ведь не нужно быть гением, чтобы видеть солнце; гении никогда не демонстрировали ничего, кроме собственного редкого величия и светоча разума, недостижимого для толпы. Нет, необходимо найти ту великую истину, которую самый простой человек сможет понять и подтвердить, если понадобится. Но и вульгарной эта истина стать не сможет, ибо она иерархична по сути своей, а толпу устраивает лишь анархия. Массам не нужна абсолютная истина – будь иначе, прогресс бы остановился и жизнь человеческая вместе с ним. Для развития интеллекта людей необходимы столкновения мнений, бури страстей, конкуренция идей. Люди в массе своей интуитивно это чувствуют и потому и покидают с такой легкостью врачебный кабинет ради того, чтобы столпиться вокруг трибуны очередного шарлатана. Те из них, кто считает себя любителями философии, зачастую похожи на детей, играющих в шарады, – они не дают слова знающим правильный ответ, ведь это лишит игру всякого интереса.

«Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят», – гласит Вечная Мудрость. Так, чистота сердца способствует и чистоте разума, а честность желаний – четкости понимания. Ставящие правду и справедливость превыше всего получат в награду именно правду и справедливость, поскольку Провидение одарило нас свободой воли для того, чтобы мы могли жить. Правда же проявляется лишь в умеренности – она никогда не толкает нас к ярости или медлительности в действиях; эти состояния являются следствием подчинения лжи.

Однако, согласно Боссе, правда первичнее, чем все, что может отталкивать или притягивать наши чувства, и именно правдой, а не нашими желаниями должны определяться наши поступки. Царство Божие живет не по прихотям, будь они человеческими или божественными. «Вещь честна не потому, что так хочет Господь, – говорит святой Фома, – но Господь хочет ее потому, что она честна». Божественная Гармония управляет математикой вечности. Господь создал все сущее имеющим число, вес и меру, гласит Библия^[4]. Установите лишь угол творения, произведите пропорциональное умножение, и вся бесконечность начнет преумножать круги свои, наполняя их вселенными, которые будут пропорциональными скоплениями проходить под символическими стрелками вашего компаса. Но теперь представьте себе, что в некоей точке, бесконечно выше вашей, другая рука держит свой компас или квадрат – и тогда линии небесного треугольника неизбежно пересекутся с линиями компаса науки, образуя с ними вместе таинственную звезду Соломона^[5].

«Какой мерою меряете, такой и вам будет отмерено», – гласит Библия. Господь не борется с человеком, чтобы сокрушить его своей мощью; на Его весах всегда ровный баланс. Желая испытать силу Иакова, Он принимает человеческий облик, и в конце побежденный получает благословление (помимо самой славы выстоявшего в таком поединке) и имя Израиль, что означает «сильный против Бога»^[6].

Все мы наслышаны касательно догмата о вечной каре; чересчур ревностные христиане объясняют его так: Господь способен вечно мстить за конечное прегрешение потому, что причина конечности прегрешения лишь в нехватке у грешника величия, которого у Бога в избытке. По такой логике императору мира следовало бы приговаривать к смерти ребенка, по неосторожности запачкавшего краешек его мантии. Величие нужно совсем не для этого. Святой Августин понимал суть величия куда лучше – он сказал: «Бог терпелив, потому что вечен». Господь – это сама справедливость, следящая за торжеством добра. Он никогда не прощает, как люди, и никогда не гневается, как люди; напротив, злая сущность по натуре своей несовместима с добром, как день с ночью, как хаос с гармонией. А поскольку свобода воли человека непреложна, то все ошибки искупаются, а зло наказывается страданием естественным образом. Глупо взывать к Зевсу, если наша карета застряла в грязи, – пока мы сами не возьмем лопату и жердь, как тот кучер из басни, Небеса не будут внимать нашим мольбам. Помогай себе сам – и Господь поможет тебе. Именно этими разумными и в высшей степени философскими соображениями и обуславливается возможная вечность наказания, оставляющая тем не менее лазейку для спасения путем искупления и раскаяния^[7].

Именно соответствие вечным правилам мироустройства может позволить человеку слиться с энергией творения и стать самому творцом и хранителем. Господь не ограничил количество витков в лестнице света Иакова. Все, что Природа сотворила низшим по отношению к человеку, подчинено ему; и задача человека – расширять свое царство путем непрерывного восхождения ввысь. Продолжительность жизни вплоть до вечности; воздух и его ветра; земля и ее металлические жилы; свет и его миражи; тьма и ее сны; смерть и ее призраки – все они подчиняются царскому скипетру магов, пастушьему посоху Иакова и жезлу Моисея. Адепт становится царем стихий, толкователем видений, он управляет провидцами, владеет трансмутацией металлов и является хозяином жизни в целом – согласно математически точному порядку Природы и ее соответствию воле Высшего Разума. Такова Магия во всей своей славе. Но кто сейчас готов поверить в это? Лишь те, кто способен к верному изучению и честному поиску истины. Мы не пытаемся скрыть истину под маской метафор или под вязью иероглифов – ведь пришло время рассказать обо всем, и мы сделаем это. Вкратце, наши намерения – снять покров тайны с науки, которая, как мы уже указывали, скрыта под тенью древних мистерий. Гностики по глупости выдали и по ошибке исказили их; приписываемые тамплиерам преступления покрыли их мраком; непроницаемая таинственность высших масонских ритуалов лежит на них. Далее, мы планируем вывести на свет фантастического Царя Шабаша, обнажить корни Черной Магии и ее ужасающую действительность, давным-давно осмеянную правнуками Вольтера.

Многие читатели думают, что Магия – это дьявольская наука. Мы смело признаемся, что не боимся дьявола. «Я боюсь лишь за тех, кто боится его», – сказала по этому поводу святая Тереза. Но признаемся мы и в том, что не считаем дьявола подходящей мишенью для насмешек. Так или иначе, наша цель – вывести эту сущность на свет. Но вот рядом оказались два, казалось бы, плохо совместимых между собой понятия – дьявол и наука; и теперь становится ясным наш замысел в целом. Если вытащить олицетворение тьмы на свет – разве призрак лжи не растает от правды? Разве бесформенные ночные тени не исчезают при свете дня? Таковы будут первые поверхностные суждения, и их носители отмахнутся от нас, не слушая. Недоучившиеся христиане решат, что мы подрываем одну из основных догм их этики, подвергая хуле учение об аде, а остальные зададутся вопросом – а стоит ли вообще бороться с устаревшими мифами, в которые никто давно не верит. Так что очень важно для нас четко объявить свою цель и свои принципы.

Итак, мы должны объяснить христианам, что автор этой книги – такой же убежденный христианин. Он придерживается строгой католической веры и поэтому не осмеливается подвергать сомнению ее догмы, напротив, борется против неверия в его наиболее губительных формах, а именно – против ложной веры и предрассудков. Автору приходится вытаскивать из тьмы черного наследника Аримана ради того, чтобы показать при свете дня, как тот беспомощен и несчастен. Автору приходится также подвергнуть вечную проблему зла научному рассмотрению, развенчать царя ада и склонить голову последнего к подножию креста. Разве девственная и вместе с тем материнская наука, наука, светоносным образом которой является Дева Мария, не может сокрушить главу старого змея?

С другой стороны, автор может ответить и на псевдофилософские возражения: зачем искать отрицания тому, что не можешь понять? Разве неверие не делает человека более растерянным и менее собранным, чем вера? Разве жуткие формы олицетворенного зла вызывают у вас лишь улыбку? Разве вы не слышите рыданий человечества под сокрушающими шагами чудовища? Разве никогда не достигал ваших ушей кровожадный смех злодея, преследующего невинного? Разве сами вы никогда не чувствовали, как в душе распахиваются зияющие пропасти? Зло существует – такова грустная истина; оно правит некоторыми душами; оно возрождается в некоторых людях; оно, таким образом, персонифицируется, а значит, появляются и демоны; но самым сильным демоном является Сатана. Я не прошу вас признать большего, но сложно будет вам не согласиться с изложенным.

Не должно оставаться никаких сомнений в том, что наука и вера оказывают друг другу взаимную поддержку лишь до той степени, до которой их области остаются четко разделенными. Во что мы верим? В то, чего точно не знаем, хотя, возможно, и стремимся к этому всей душой. Объект веры сравним с базовым положением науки; о понятиях, лежащих в области знания, нельзя судить с позиций веры, как и об объектах веры нельзя судить с позиций знания. Конец веры не подвержен научному обсуждению. «Верю, ибо абсурдно», – заявлял Тертуллиан, и это высказывание, на первый взгляд парадоксальное, безупречно с точки зрения высшей логики. Превыше всего, что только мы можем представить себе с рациональной точки зрения, находится бесконечность, к которой мы стремимся с неутолимой жаждой, но которая ускользает от нас даже во сне. Но разве сама по себе бесконечность не абсурдна для нас, существ, чье суждение конечно во всем? Все мы чувствуем, что так оно и есть; бесконечность вторгается в нас, переполняет нас, ошеломляет и сокрушает нас.

На границах науки находятся ее сумерки – возможные гипотезы; за этими границами, там, где разум признает свое бессилие, начинается область веры. Превыше разума человеческого существует еще Разум Божественный – полный абсурд для моего слабого рассудка, но абсурд бесконечный, повергающий меня в растерянность, абсурд, в который я верю всей душой.

Добро само по себе не является бесконечным, равно как и зло; а раз Бог является вечным объектом веры, то дьявол должен принадлежать науке. В какой из католических догм есть пункты о дьяволе? Не богохульством ли будет заявлять, что мы верим в дьявола? В Священном Писании приводится его имя, но нет описания. Книга Творения ничего не говорит о восстании ангелов; она описывает грехопадение Адама, вызванное змеем – самым хитрым и опасным из живых существ. Мы знакомы с христианскими традиционными взглядами на этот предмет; но эту традицию можно объяснить лишь с помощью одной из самых сложных и запутанных научных аллегорий, и что может значить такое объяснение для веры, стремящейся только к Богу и гнушающейся работой Люцифера?

Люцифер (Светоносный) – странное имя для духа тьмы! Несет ли он действительно свет, ослепляющий слабые души? Несомненно, да; в традиции полно упоминаний о Божественных Откровениях. «Сам Сатана принимает вид ангела света», – говорил