Они не хотели, чтобы мы превратились в роботов, подобно советским или японским школьникам. Видимо, именно по этой причине советские и японские дети сдают экзамены лучше нас. Потому что их не научили думать.
– Селин, то, что я слышу, указывает на одну весьма простую и весьма естественную вещь: боязнь конкуренции и боязнь быть отвергнутым. Очевидно, в школе вы были весьма успешны. Затем приехали в Гарвард, а здесь – полторы тысячи ваших ровесников, которые ничуть не менее успешны, а некоторые, возможно, – куда более. В каждой беседе вы усматриваете подтекст конкуренции. Вы опасаетесь, что не окажетесь на должной высоте, что вас отвергнут.
Во всём, что ты пишешь с таким вниманием и с такой глубиной, есть твой образ. Именно поэтому я боюсь тривиальности разговорной речи. Попробуй я установить с Тобой связь той же глубины, как в этих письмах, – а вдруг у меня бы не вышло?
Нам кажется, – продолжал он, – будто свет движется плавно, а согласно квантовой теории он скачет. Волны – сочетание плавного движения и скачков. Возможна ли вообще на нашей планете подлинная плавность? Разве бывает плавная математика или плавный секс? Плавность прекрасна, но нежизнеспособна. Энергия берется из скачков, из способности к мгновенным переменам. Бессмертие – это плавное движение.
– Да, я так думаю, – сказала она. – В любом случае, даже если их меньшинство, среди них должна быть я. В глубине души у меня есть талант к благополучию. Я это чувствую.
– Я понимаю, что вы говорите, – ответила я. – Но разве это – не вопрос выбора? Если вы не хотите приходить сюда, вас никто не заставляет. Но если вы хотите, то тогда мы должны учить дроби.
– Выбор? – Она фыркнула. – Тут ни у кого нет никакого выбора. Учитель сказал, что я должна сюда ходить.