2

Чудовища сомкнулись вокруг нас вопящим кольцом. Они вопили и били палками по земле, словно исполняя жуткий синхронный танец. Я зажмурился, задрожал ― не то от страха, не то от холода. Я ведь все еще лежал на мерзлой земле.

«Господи, пожалуйста, если я выберусь отсюда живым, обещаю всегда обходить мутных типов, нюхающих клей, за километр, ― думал я. ― Обещаю, что перестану жмотиться и каждую Пасху буду покупать новую свечку. Я буду помогать маме мыть пол. И самостоятельно относить свои грязные вещи в стирку. Да я даже начну сам выбрасывать мусор, только спаси меня! Не только меня… Нас с Томой. Но если это невозможно, то… Хотя бы Тому. Она куда лучше меня».

Тома что-то пискнула, но я не разобрал. А вот Круч услышал и ответил ей, что сейчас они поиграют в интересную игру. Круч и Яйцеголовый встали по обе стороны от меня, схватили за куртку и, грубо подняв с земли, заломили мне руки.

– У тебя был шанс, но ты его упустил, ― сказал мне Круч, как будто с сочувствием. ― Упрямый как осел и гордый. Блевать тянет от таких. А ты… ― Он перевел взгляд на Тому.

– Я не гордая, честно! ― выпалила та.

– Докажи! ― ухмыльнулся Круч.

Тома растерялась.

– Что… нужно сделать?

– Встань на колени!

Тома вопросительно посмотрела на меня и… подчинилась. Я отвернулся. Мне было противно видеть Тому настолько униженной. Сама она не отрывала от земли глаз. Круч похвалил ее, назвал послушной девочкой. Мне хотелось сплюнуть. Круч задумался, перевел взгляд с меня на Тому и обратно и вдруг спросил:

– Вы двое ― друзья?

Тома что-то утвердительно пискнула.

– На что вы готовы пойти друг ради друга?

Вопрос был адресован мне. Но я молчал.

– Отвечай! ― Круч встряхнул меня.

– На все. ― Я не мог соврать, хоть и понимал, чем это грозит.

– Тогда поиграем в кота в мешке!

По моему позвоночнику пробежала новая волна озноба.

Совинолицый подошел к Томе сзади и натянул ей на голову пакет. Тома завизжала. Я вырывался, ругался, угрожал, но парней это только забавляло. В ушах загудело. Голос Круча доносился будто через помехи: «Что ты сделаешь ради своей подружки? На что ты готов ради нее? На что? На что?»

Томе заломили руки, и у меня сжалось сердце. Круч выпустил меня, но его место тут же занял Яйцеголовый. Круч прошелся вокруг, поднял с земли стеклянную бутылку, разбил ее о кирпич. Аккуратно поднял осколки и протянул мне ― будто официант, подающий клиенту лучшее блюдо ресторана.

– Еш-ш-шь стекло, ― сказал он зловеще.

– Не буду, ― ответил я. Что за чушь? Он что, это всерьез?

– Ах не будешь, ну тогда…

Круч бросил на землю осколки, кивнул Совинолицему. Тот, схватив Тому, потащил ее к костру и низко наклонил над ним ее голову. Тома взвизгнула от боли. От жара пакет сразу прилип к ее лицу.

– Козлы! Да что же вы делаете? Вы же сожжете ее! ― Я опять тщетно рванулся вперед.

Тому отпустили. Она отползла от костра и соскребла с лица расплавленный целлофан. Ее лицо было все черное. Круч вкрадчиво поинтересовался:

– Так ты будешь есть стекло? Или нам поджарить твою подружку?

Я растерянно обвел глазами злые лица, надеясь, что это всего лишь шутка. Я встретился взглядом с Томой, и она потупила голову. Я знал: Тома хочет, чтобы я подчинился. Она боялась. Я закрыл глаза. Сдался. Я понимал: торчки не шутят, они правда сожгут ее. Если я не помогу. Круч указал на землю, будто приглашал меня к праздничному столу. Я медленно наклонился, взял самый маленький осколок, неуверенно посмотрел на Тому. Все было словно в тумане. Будто это происходило не со мной. В каком-то сне.

Положив осколок в рот, я сжал челюсти. Во рту отвратительно скрипнуло. Небо тут же пронзила боль, а на языке образовался резкий вкус ржавчины. Я тщетно пытался разгрызть твердый осколок. Круч и остальные смотрели на меня все с теми же безумными улыбками. Тома продолжала изучать землю.

«Осталось ли что-то от твоей гордости, Стас Шутов?» ― обратился я к самому себе. И… вдруг осознал, что они не причинят Томе вреда. Сломать меня. Именно это ― цель Круча. Но я этого не допущу. Я с отвращением выплюнул стекло вместе с кровью и крикнул, что они не посмеют навредить Томе.

Круч заходил из стороны в сторону, наверное, выдумывая новые пытки. А затем он сказал то, чего я совсем не ожидал услышать: пообещал отпустить Тому. Та с надеждой подняла глаза. Она все так же избегала моего взгляда, не смотрела на меня, будто меня здесь не было. На лице Томы застыло жалобное выражение. Круч повторил обещание, но добавил, что для этого Томе придется кое-что сделать.

– Что?.. ― По ее дрожащему голосу я понял, что она готова на все, и с ужасом представил, что сейчас ее заставят есть стекло… но нет.

– Порежь ему вены! Перейди на нашу сторону!

Тома переспросила, решив, что ослышалась. Слова прозвучали во второй раз.

Круч говорил с Томой по-отечески. Даже ласково обнял. Пытался убедить, что я ― враг, а врагов надо наказывать. Круч сможет отпустить ее, когда она докажет свою преданность. А для этого ей нужно порезать меня. А потом Круч протянул Томе «розочку» от разбитой бутылки. Тома взяла ее неуверенно, держала слабо, все это казалось нелепым. Мне вывернули руку и оголили запястье.

– Ну же! Смелее! ― Круч подтолкнул Тому ко мне. Она шла будто на ватных ногах. Подойдя вплотную, она подняла пустые овечьи глаза, в которых застыл вопрос: как поступить? Я отвел взгляд. Пусть сама решает.

Тома все же прикоснулась ко мне чертовым стеклом, хотя я до последнего надеялся, что она не станет. Тома слегка провела по моей коже тупой стороной, не оставив ни боли, ни следов.

– Ты все делаешь неправильно! ― Круч разозлился, и, выхватив горлышко из рук Томы, оттолкнул ее. Тома упала. Я зажмурился, но боли не последовало. Круч отвлекся и на время забыл обо мне. ― Девчонки ничего не могу сделать нормально. От них одни сопли и слезы!

Тома, сжавшись на земле в комок, тихо всхлипывала. Но тут же Круч сменил гнев на милость. Погладил Тому по голове, как любимую зверушку. Успокаивающе сказал, что она хорошая девочка и что хороших девочек не за что наказывать. Наказывать надо борзых упрямцев. А Тома свободна, ее отпускают.

Тома недоверчиво посмотрела на Круча, с испугом ― на меня, а потом снова на Круча, уже вопросительно.

– Мы немного поиграем с ним и отпустим, ― сказал Круч мягко. ― Мы ничего ему не сделаем. Просто пошутим. А ты иди. Иди же, ну!

И, когда Тома уже собралась встать, он наклонился над ней и сказал на ухо, но так, что я все расслышал.

– Но если ты кому-нибудь скажешь о том, что увидела, мы убьем его. А потом я приду на твою улицу, найду тебя и разрежу тебе живот, вот здес-с-сь, – Круч дотронулся до живота Томы. ― Я намотаю твои киш-ш-шки на забор, и птицы будут их клевать. Иди, девочка.

Тома вскочила и побежала. На меня она даже не взглянула. Как будто меня больше не существовало.

– Беги, крольчиш-ш-шка! Беги, да не оглядывайся! – крикнул Круч ей вслед.

На несколько секунд мне вдруг стало необыкновенно легко дышать. Тома на свободе. Она позовет на помощь, и меня спасут. Но тут Круч снова подошел ко мне и посмотрел в упор ― так, что от страха свело живот.

– А теперь мы поиграем…

До этого момента все мои мысли занимала Тома, я совсем не думал о себе. Но теперь Тома в безопасности. А что будет со мной? Все головы повернулись ко мне. В воздухе разливалось безумие. Откуда столько ненависти? Что я сделал этим парням?

– Я не буду играть в твои дурацкие игры, ― все же смог выдавить я.

Круч осклабился.

– Эта игра тебе понравится! Мы поиграем в раба и господина. Чур я господин! ― Круч выставил вперед ногу. ― Мои ботинки очень грязные. Вылижи их!

Остальные заржали и выжидательно уставились на меня.

– Не стану, ― твердо сказал я.

– Рабы должны подчиняться. Не подчинишься ― накажем!

Но я упрямо стоял с прямой спиной. Тогда мне снова заломили руки и наклонили к земле. Ботинки Круча зависли перед глазами.

– Лижи! Лижи! Лижи! ― раздался хор голосов.

Я притворился, будто собираюсь подчиниться, и наклонился ниже. Круч поднял ногу повыше ― я схаркнул. Плевок попал на ботинок и штаны. Я выпрямился. Круч, растерянно взглянув на плевок, медленно поднял голову. Его лицо побледнело и исказилось злобой. Я понял: игры кончились.

В следующую секунду меня бросили на осколки. Круч наступил мне на руку и с чувством провернулся. Под моей рукой было стекло. Ладонь пронзила резкая боль.

– Еш-ш-шь землю! Ешь землю! Ешь!

Вот бы все это оказалось игрой… Вот бы кто-нибудь сейчас сказал: «Ты убит. Иди домой». И я с радостью понесся бы прочь… Но это была не игра. Ладонь кровоточила и уже даже онемела.

Я верил, что Тома добежит до одного из лагерей, расскажет друзьям, что случилось, и отряд ринется на помощь. За сколько она найдет ребят? Не заблудится ли? От лагеря мы шли долго, но, может, она отыщет путь короче?

Парни накинулись на меня, бросили на спину. Теперь двое держали мои ноги, один ― руки. Яйцеголовый силой открыл мне рот, а Круч стал заталкивать в глотку мерзлые клочья земли. Я закашлялся. Я пытался сопротивляться, но это было бессмысленно. «Нужно потерпеть. Помощь уже близко», ― думал я. Я представлял Томку. Видел ее испуганное лицо, слышал сбивчивое дыхание. Она старается, бежит изо всех сил. Грязная, в ссадинах. Ветки бьют ей по лицу, оставляя царапины. Она падает, но тут же вскакивает.

Тома – мой лучший друг. Она приведет помощь.

Я пытался выкашлять землю, но получалось плохо. Мне не хватало воздуха.

И вот я увидел в мыслях, как Тома прибегает в лагерь. А там кипит ожесточенная битва, все уцелевшие собрались в решающей схватке. Тома падает, сбивчиво бормочет, что я в беде. И вот весь отряд бежит на помощь.

Где же они? Ведь я вот-вот задохнусь и умру.

– Пожалуйста, перестаньте, ― промычал я. ― Хватит!

Но чудовища улюлюкали и все повторяли:

– Ешь! Ешь!

Почему так долго? Неужели Тома заблудилась? Или не нашла никого у лагеря и теперь бегает по лесу, отчаянно пытаясь отыскать хоть кого-то? Или она решила не блуждать здесь и сразу ринулась в город, чтобы привести взрослых? Ну конечно! Тома все просчитала! Позвать взрослых – лучшее решение. Взрослые мигом все решат.

Торчки дали мне передышку и отпустили. Я сразу перевернулся на живот, встал на колени, и меня вырвало. Со всех сторон раздалось довольное ржание.

– Что дальше, Круч? Может, заставим его сожрать это?

Желудок снова свело. Ароматы хвои, костра, мерзлой земли, прелых листьев перемешались с химозной вонью плавленного целлофана и клея. К этому прибавились животные запахи: пота, рвоты и крови. Я вцепился ногтями в мерзлую землю до боли, пытаясь удержаться в реальности. Все кружилось перед глазами, я будто вращался в бешеном смерче. И тогда я представил, что это война. Все это время я воевал не с тем врагом и не видел настоящего. А настоящий ― вот он, передо мной. Враг схватил меня и теперь выпытывает секреты. Но я ничего не выдам. Я не сдамся.

Позывы прошли. Я все еще стоял на коленях, пытаясь восстановить дыхание. Чьи-то руки потянули за куртку, затем меня перевернули на спину. Над головой зависла гнилая ухмылка Круча.

– Ну что? Будеш-ш-шь слушаться?

Я молчал.

– Я же все еще могу тебя простить.

И снова тишина. Круч встряхнул меня.

– Ну? Скажи: с-с-слушаюсь и повинуюсь, мой господин. Встань на колени. Скажи это. Вылижи мои ботинки и сможешь идти домой.

Со всех сторон опять раздался хохот.

Дом… Какое чудесное слово. По телу разлилось тепло. Я бы многое отдал, чтобы сейчас оказаться дома. Но я ни за что не позволю так себя унизить.

И я плюнул Кручу в лицо.

Дальше я ничего не видел, перед глазами лишь мелькали черные и оранжевые точки. Зато я отчетливо чувствовал каждый удар: ногами под ребра, по лицу, почкам, голове, коленям, большинство ― в живот. Глаза застилали едкий пот, грязь, кровь. А потом я вдруг почувствовал жар от костра и острую боль в ухе. В голове взорвался ядерный гриб.

– Круч, ты его сожжешь на хер. Надо тушить, ― раздался чей-то голос.

– Ты прав. Вызываем пожарных.

Перед тем, как потерять сознание, я услышал хор расстегиваемых ширинок, а затем на меня хлынули теплые вонючие струи.

Я не знаю, как вышел из леса. Сознание включилось на пороге дома. Я помнил полный ужаса крик мамы ― приглушенный, будто доносящийся через толстые стены и сквозь равномерный гул, словно за этими стенами кто-то пылесосил.

Я зашатался, и меня подхватили заботливые руки. Дальше я помню происходящее только вспышками.

Тряска. Шум мотора. Прохладная рука на пылающем лбу, нежный мамин голос:

– Потерпи, Стас. Все будет хорошо.

– Тома, Тома, ― бормотал я. Второй слог имени тяжело мне давался, губы с трудом шевелились, и я его просто проглатывал.

– Что ты говоришь? Тебе больно? Холодно? Потерпи, Стасик…

Но я все повторял себе под нос: «Тома. Где Тома?»

Затем реальность погрузилась в темноту.