Глава 5

Меня вызывают к директору после последнего урока. С тоской плетусь в учительскую, вытираю о штаны липкие от пота ладони и думаю, где же я накосячил.

Открываю тяжелую скрипучую дверь и в полной растерянности топчусь на пороге.

– Проходи, проходи, – говорит директор, который склонился над столом вместе с завучем. – Садись.

Я послушно усаживаюсь на стул перед ними. Пальцами нервно стучу по сиденью: у них на столе – наш классный журнал за прошлый год.

Где же я накосячил? Что успел натворить? Вроде плохих оценок нахватать не успел, за предыдущий год так и вовсе выбился из середнячков в успевающие. Может, повариха настучала, что мы с Архипом в столовой устроили войну и пулялись картофельным пюре? Или уборщица сдала нас, разозлившись, что мы презерватив с водой в туалете лопнули?

– Мы видим твои успехи, Кирилл. – Директор задумчиво листает страницы журнала. – Ты показываешь блестящие результаты!

Вот это поворот! К чему он клонит?

– Помнится, в прошлом году мы хотели отправить тебя на областные олимпиады по английскому и по математике. Уверен, ты бы занял первые места. Просто золотая голова… Жалко, что ты не смог побороться за нашу школу.

Я смущенно смотрю в пол, разглядываю дырочки в линолеуме. Я сказал тогда, что дедушка болеет, но на самом деле… Просто не хватило бы денег на дорогу. Просить же у учителей не захотелось.

– Перейдем к делу. – Директор откладывает журнал и внимательно смотрит на меня своими маленькими глазками, блестящими за толстенными стеклами очков. – Ты знаешь о социальной программе, которую мы ввели в прошлом году. Об отборе лучших учеников и переводе их в спецшколу при нефтяной корпорации. Мы отобрали десять учеников. Они хорошо проявили себя, и программу решили продлить еще на год.

Я впиваюсь руками в сиденье стула. Мне кажется, что он шевелится и брыкается подо мной, еще чуть-чуть – и он сбросит меня на пол. Чувствую, что из-под волос по лбу течет пот. Он щекочет кожу, попадает в глаза.

О чем говорит директор? К чему клонит? Ну же, не тяни! Неужели?..

– Да, Кирилл. – Глаза за стеклышками так и сверлят меня. – Мы решили включить тебя во вторую десятку избранных. Поставь здесь свою подпись… – Директор протягивает мне какие-то бумаги. Я машинально рисую подпись. – И еще нужна подпись твоего дедушки. Ждем его в пятницу. Ему мы скажем, какие документы нужны для перевода.

Я выдыхаю – и удивляюсь: оказывается, я не дышал почти минуту!

* * *

Я бегу домой спотыкаясь – мне и страшно, и волнительно. Сердце в груди – точно малюсенькая пташка, которая отчаянно бьет крылышками и хочет вырваться на свободу. Вот это да! Да я же лечу!

Я бегу, а все вокруг кажется мне прекрасным. Лужи под ногами, серые тучи над головой, холмы с выцветшей травой, хмурые дома и дворы, кособокие сараи, выпирающая из них рухлядь, грядки с трупиками морковок, вылинявшее белье, болтающееся на веревках, натянутых между бараками… Все вдруг заиграло яркими красками.

Попасть в десятку счастливчиков… Да об этом же мечтают все дети Чертоги!

Дома, едва раздевшись, на кухне я рассказываю дедушке потрясающую новость и жадно пью воду из банки: когда волнуюсь, я все время много пью. Я выдул целый литр!

– Куда ты? – кричит дедушка с площадки, когда я мчусь вниз по лестнице – прыгаю через две провалившиеся ступеньки.

– К Архипу! – кричу я в ответ.

– Надень хотя бы второй ботинок, я уже не говорю про штаны! – слышу я сверху.

Я останавливаюсь на ступеньке. Задумчиво гляжу на черный ботинок на правой ноге и на красный носок на левой. А потом на синие трусы. Да, дедушка прав, так идти нельзя. И когда я успел раздеться? Не помню.

Я быстро возвращаюсь, надеваю штаны и второй ботинок, хватаю куртку и лечу к Архипу поделиться своей радостью. Дома его нет – но я знаю, где он. Мчусь к карьеру, на баржу. Я так быстро перемахиваю через забор, что рву штаны на заднице о колючую проволоку. Но мне все равно! Меня просто распирает от желания поделиться новостями!

Ботинки застревают в вязкой зеленой массе. Ноздри липнут друг к другу – воздух здесь какой-то густой и тягучий. В горле першит.

Вон она, наша ржавая железная любимица!

Поднимаюсь по пружинящей доске, которая нам служит мостком. На палубе останавливаюсь – слышу какие-то странные звуки, похожие на кряхтение.

Иду к корме, и… Вижу такое, от чего мои ноги будто гвоздями прибивают к палубе. В горле моментом пересохло – как будто я не пил воду двое суток. Волоски на ногах и руках встают дыбом – как шерсть на загривке у вспугнутого кота.

Архип вешает человека. Держит в руках конец веревки, перекинутой через трубу над палубой, а в петле на другом конце болтается мальчишка – наш новенький. Он появился в нашей команде недавно, я даже не знаю его прозвища.

Новенький и издает это жуткое кряхтение. Его лицо исказила жуткая гримаса, глаза от ужаса стали размером с блюдца. Он держится за веревку, отчаянно пытаясь подтянуться, и дергает ногами.

А Архип… улыбается. Господи, я помню эту улыбку, так он улыбался тогда, на мусорной куче под судными трубами, в день, когда Гусь упал на осколки бутылок.

Вся команда в сборе, все окружили Архипа и несчастного мальчишку. Ничего не делают, ждут чего-то…

– Что ты творишь? – кричу я и подбегаю к Архипу, толкаю его изо всех сил.

Он падает, выпуская веревку, и мальчишка мешком плюхается на палубу.

Архип лежа злобно смотрит на меня.

– Он – предатель! – шипит он.

– Что он сделал такого? Ты же его убить мог!

Я помогаю бедному мальчонке снять петлю и подняться на ноги. Он потирает шею трясущимися ручками, его слабые ножки дрожат.

– Он – предатель! – Архип встает и тычет пальцем в беднягу. – Он наврал нам! Он на крови клялся, что за нас. Что будет выполнять все правила нашей команды. А сам… предал!

Ох уж эти правила… Архип расписал их на целый том и торжественно расклеил по всей барже. Треть их больше похожа на нацистские лозунги – это разные пафосные фразы о свободе и справедливости. Правила говорят, что мы должны ненавидеть тех, кто живет по ту сторону пограничной черты и забора. Они – виновники всех бед Чертоги. Они забрали себе то, что предназначалось нам.

Я никогда не относился к этому серьезно. Я думал, что это просто очередная игра, не более. Но все оказалось совсем не так…

– Он скрыл, что его берут! Что его отобрали в очередную десятку перебежчиков! Вот, погляди, что я сегодня из учительской спер – это список! Перечень этих чертей! И его фамилия там! И подпись! – Архип достает из кармана смятый листок и кидает его мне.

Я пытаюсь развернуть листок, но онемевшие пальцы не слушаются.

Только бы моей фамилии там не было. Только бы ее не было…

Уф! Ее нет. Это неполный список – не хватает троих, меня в том числе, – Архип украл его перед тем, как я поставил свою подпись. Но почему второй части списка тут нет?

– Я убью их. Найду и всех убью. – Глаза Архипа горят. Красное лицо перекошено от злости. Я никогда раньше не видел его в таком состоянии – будто сам черт в него вселился! – Они не доживут до того дня, когда перейдут в ту школу!

– Архип, давай отпустим его сейчас, потом решим, что с ним делать, – тихо говорю я и осторожно кладу руку на плечо друга. – Пойдем домой. Ты заболел, тебе нужно в кровать – сложные вопросы оставим на потом.

– Ты прав, я что-то плохо себя чувствую – знобит всего. – Он действительно весь дрожит – а лицо теперь не красное, а бледное. – И голова кружится.

Я смотрю на новенького, киваю ему, мысленно приказывая бежать. Мальчишка понимает меня, и через секунду его уже и след простыл.

Мы отводим Архипа домой.

Поздним вечером у себя дома я хожу по коридору, пружиня на шатких половицах, и с тоской думаю, что же мне теперь делать.

Мне не хватает воздуха, в квартире слишком душно. Выхожу на балкон, смотрю на тусклый свет окон в доме напротив и глажу нашу корову.

Теперь я уже думаю, что друг вряд ли за меня порадуется. Он станет радоваться, когда я буду болтаться в петле над палубой.

Черт. Это плохие мысли, неправильные. Он же мой лучший друг! Архип не повесит меня! Лучшие друзья не вешают друг друга на палубах заброшенных барж. Не вешают, что бы ни случилось!

Ой ли?.. Я в этом уже не уверен.

Как же мне ему сказать?

– Что мне делать, моя роднуля? – Я смотрю в печальные проволочные глаза коровы, но не жду ответа.

И вдруг становится как-то слишком тихо.

Я больше не слышу трепыхание крылышек.

Маленькая пташка в моей груди больше не бьется. Она умерла.

Глава 6

Я так и не смог сказать ему. У меня было столько возможностей…

Я мог бы сказать ему в школе, когда он слонялся возле учительской, ожидая, когда все выйдут, чтобы пошарить там в поисках недостающей части списка. Он ходил кругами и повторял одно и то же. Говорил, что найдет их, отловит по одному. Первого повесит. Второго утопит. Третьего сожжет. Четвертого. Пятого. Шестого…

Я мог бы что-то сказать, вставить несколько слов между его заключениями об участи четвертого и пятого или шестого и седьмого.

Я мог бы заметить: «Хей, Архип, а я ведь тоже есть в списке. Я восьмой».

Я ему не верю. Не хочу верить.

Это не мой Архип – мой Архип хороший, понимающий, добрый ко мне друг. Он дарит мне конфеты, всегда вытаскивает из неприятностей. Он просто с виду кажется злым и жестоким, но в душе Архип добряк. Он не может так со мной поступить, ведь я его лучший друг. Ведь это же мы – Архип и Кирилл. Но почему же тогда я до сих пор ему не сказал?

Я мог бы сказать ему на барже за игрой в карты, или когда мы шли домой из школы, или вечером, когда смотрели фильм у меня дома, или когда сидели на кухне и ели вкуснецкий луковый суп. На улице. На уроках. В понедельник. Во вторник. В среду. В любой из дней следующих двух недель, в течение которых нам, отобранным ученикам, предстояло подготовиться к переходу в новую школу – пройти медосмотр, собрать многочисленные справки и бумаги.

И сегодня вечером, в четверг, когда Архип прибегает ко мне, и мы вместе топчемся на балконе, я тоже могу сказать ему, но не говорю.

Архип сообщает потрясающую новость: он подслушал разговор в учительской и узнал, что завтра вся десятка вместе с родителями припрется в школу подписывать документы о переводе.

– Наконец-то завтра мы сможем увидеть всех этих вонючих перебежчиков – а потом зададим им жару! – Архип довольно потирает руки. – Они не отделаются легко!

Ну же… Скажи ему! Это – последний шанс. Признайся, может, тогда он тебя не повесит.

Но колени дрожат от страха. Я не могу ему сказать.

– Да! Зададим им! – Я размахиваю кулаками, бью по корове, показывая, как гневаюсь на чертовых перебежчиков. Корова недовольно поскрипывает.

– Завтра пойдем вместе к школе? Я узнал, они в шесть вечера собираются.

– Да! Пойдем вместе!

Зачем я соглашаюсь? Что я творю? Я же иду вместе с дедушкой, нам должны выдать пропуск и приглашение… Что я делаю? Как мне выкручиваться?

Архип уходит, а я еще долго стою на балконе. Во что я вляпался? Что же будет завтра?

Вокруг меня все горит. Мы все горим. Горит наша дружба. Сгорают все мои тринадцать лет. И я никак не могу потушить этот пожар.

* * *

Весь следующий день проходит медленно. Я специально делаю все долго, чтобы растянуть время и отдалить шесть вечера.

На часах пять сорок пять. Дедушка уже ушел, я ему сказал, что подойду позже, все равно возня с документами касается только взрослых и мы, дети, там не нужны.

– Ну что ты копаешься? Пошли быстрее!

Архип нетерпеливо переминается с ноги на ногу, а я неспешно копошусь в комоде в поисках носков.

– Ищу не рваные… И одинаковые…

Архип отпихивает меня, копается сам.

– Вот, – протягивает он мне целую пару.

Я лезу под кровать, делаю вид, что что-то ищу. Как же я хочу остаться тут, под кроватью!

– Ну, что теперь?

– Ищу рубашку.

– Так вот же она!

Пальцы не слушаются, я две минуты застегиваю одну пуговицу.

– Что с тобой? Ты чего так нервничаешь? – ворчит Архип и сам застегивает на мне рубашку. – Пошли уже, хорош копаться!

На улице я иду медленно, нарочно спотыкаюсь. Завязываю шнурки, которые и не думали развязываться.

– Мы опоздаем из-за тебя! Пошли быстрее! – Архип уже сильно злится на меня.

Ох, Архип. То-то еще будет…

Мы стоим перед закрытой дверью в учительскую. Архип подглядывает в щелку слегка приоткрытой двери.

– Ну? Видишь что-нибудь? – интересуюсь я.

– Ага! Вон родители Абрамова! И он туда же… Ну, погоди у меня. Ой! А там твой дедушка… Что он там делает? Его вызвали, да? Уборщица настучала про чертов презерватив? Вот овца… Эй, Кир, ты чего побелел так?

Оторвавшийся от щелки друг смотрит на меня с беспокойством.

Архип, ты же не дурак… Не заставляй меня это говорить. Додумай сам, прошу.

– Кир, ты чего…

Открывается дверь, появляется мой дедушка.

– Заходи, Кирка. Принимай официальное приглашение и пропуск.

Я иду сгорбившись, как на казнь.

– Ты чего такой потухший? Плясать должен от радости! – Дедушка слегка подталкивает меня в спину.

Теперь в учительской все мы – десять счастливчиков, десять изгоев.

Здесь хороший запах – видимо, так пахнет надежда на светлое будущее.

Дверь остается открытой. В проеме я вижу лицо Архипа, когда мне дают пропуск и поздравляют. Это лицо обиженного мальчика, у которого обманом отняли любимую игрушку, глаза ребенка, который все еще надеется, что все это окажется злой обидной шуткой. Через секунду Архип разворачивается и убегает прочь.

Эх… А я до последнего надеялся, что мой друг меня поздравит.

Какой же я наивный дурак.

* * *

Мы переходим в новую школу с понедельника. В выходные я не вижусь с Архипом, не хожу на баржу. Боюсь попадаться ему на глаза.

Все семьи счастливчиков наверняка сейчас пекут торты. Дедушка тоже кудахчет на кухне, готовит что-то вкусное. У всех праздник, а у меня траур… Я боюсь представить, что будет в понедельник.

И вот этот день наступает. Мы, новые ученики, собираемся у главного входа в Голубые Холмы, где всегдашняя охрана пропускает только тех, у кого есть пропуска.

Наконец-то этот желтый прямоугольник появился и у меня. Пластиковая карта с моей фотографией и именем и фамилией.

Также здесь те, кто попал в программу в прошлом году, первая десятка. Они держатся поуверенней, смело протягивают охране пропуска. А мы, новички, как котята-потеряшки, мнемся в сторонке, сбившись в кучку, не знаем, что делать.

Мы следуем по очереди за теми, кто уже прошел, так же протягиваем пропуска охране.

Первый раз я официально перехожу границу Чертоги. Переступаю черту и оказываюсь на другой стороне.

Нас ждет школьный автобус. Я ни разу в жизни не бывал внутри школьного автобуса. Здесь все, как в фильмах. Здесь классно. Автобусы, которые ходят по Чертоге, больше похожи на потрепанные скотовозки, а школьный автобус похож на дом. Мягкие кресла, ковровая дорожка в проходе, даже есть туалет, водитель внимательно следит, чтобы каждый пассажир пристегнулся… Мне странно это все.

Здесь, у пропускного пункта – первая остановка. Входим только мы, дети из Чертоги. Автобус везет нас дальше по поселку.

Я рассматриваю яркие домики, чистые дорожки, аккуратные клумбы.

На следующей остановке в автобус заходит ватага мальчишек и девчонок. Мне страшно. Будут ли зашедшие на нас таращиться? Как они отнесутся к нам?

Я пытаюсь вжаться в кресло. Из-за спинки с любопытством разглядываю новых пассажиров. У одного мальчика – о, боже! – зеленые пряди. Если бы у нас кто так выкрасился, то его бы поколотили и обрили налысо – нечего выделяться. У девочки на голове что-то типа кошачьих ушек. У другого мальчика на ногах красные сандалии и белые носки – вот позор! Кто-то вертит в руках йо-йо – я видел такие штуки в каком-то журнале.

Все дети в одежде разных цветов, они шумные, веселые, быстро переговариваются на неизвестных мне языках.

Я сразу расслабляюсь, уверенный, что меня примут хорошо, ведь они все – разные.

Они отличаются от нас, мои сверстники – намного крупнее и выглядят старше. Они улыбаются нам, и я удивляюсь: в них нет привычной нам злобы и настороженности.

А вот и конечная остановка. С шумом толпа покидает автобус. Я считаю до десяти, глубоко вдыхаю и следую за остальными.