4. Пермь, 1918 год

Выпускник кадетского корпуса Василий Безукладников, уроженец города Чёрмоза, верой и правдой служил царю и Отечеству до поры до времени, да бурная жизнь молодёжи в Петербурге незаметно втянула его сначала в сочувствующие революционерам, а потом и в ярые их сторонники. Но продолжая служить в армии и после Брест-Литовского мира 3 марта 1918 года, по распоряжению большевиков вместе с Генеральным штабом он передислоцировался с русско-германского фронта в Поволжский военный округ с центром в Самаре, где собиралась Добровольческая армия, в будущем подчинённая Колчаку. Продолжая свою военную службу, Василий планировал переход в ряды Красной армии. Полк, в котором служил Безукладников, выдвинулся к Казани, чтобы захватить направляемые для оплаты контрибуции вагоны и пароходы с золотом. Будучи доверенным лицом командира, Василий проник в тайный замысел задания, а именно: вывезти из хранилища в Казани царское золото вниз по Волге, пока большевики не захватили город. Это был подходящий момент явиться к красным с секретным донесением и помочь организовать перезахват золота.

Так Василий остался у красных, и они спланировали не препятствовать продвижению подвод и баркасов, а направить их вверх по Каме, охраняя от случайных грабителей. Род Безукладниковых когда-то был очень состоятельный, но отец Василия, по легкомыслию и вольности, разорил всё до него нажитое, так что в революцию Василию терять было нечего, а до чужого богатства у него не было ни зависти, ни корысти. Всегда хватало ему его жалования, и даже не от сознательности, а от равнодушия не стремился он урвать от общего разора что-то лично для себя.

В Пермском штабе армии большевиков комиссар Семён Полуектов рассказывал товарищам, как он неожиданно для себя стал большевиком.

– Бывают же, братцы, такие события, которые определяют всю дальнейшую жизнь. Работал я тогда в кузнечном цехе подсобным рабочим на чёрмозском железоделательном заводе. Многие тогда в цехах организовывались в просветительские кружки и читали запрещённую литературу; вся Россия тогда волновалась накануне 1905 года. Мне было всего четырнадцать лет, и по малолетству я нигде тогда не участвовал. Но как-то ноябрьским утром вся бригада, гулявшая накануне на свадьбе нашего товарища, вышла на работу в глубоком похмелье. В головах гудело так, что вся наша смена работать просто не могла. Работа тяжёлая, опасная, а тут после выпитой накануне браги все просто бесцельно шатались по цеху. А по цехам молодёжь, называющая себя «сознательной» и читающая брошюры, давно готовилась к забастовке, составляла вместе со старшими товарищами воззвание.

Прибежал к нам смотритель:

– Опять все пьяные, работать не можете!.. Что мне с вами делать? Мне же сейчас попадёт от управляющего. Ох!

И вдруг его осенило, как чёрт подтолкнул под рёбра:

– А, всё равно вы не работаете, так хоть объявляйте забастовку, ребята на заводе давно уже собирались, у них и требования написаны всякие.

Послушались и пошли сразу по цехам да запустили тревожный свисток, который и обозначил начало заводской забастовки для населения Чёрмоза. Некоторые рабочие приходили из города и пополняли образовавшуюся уже толпу. Все двинулись к дому управляющего, выкрикивая, что нам надо с ним переговорить о наших нуждах и об улучшении нашего быта.

От рабочих ещё раньше были выбраны уполномоченные, которые составили и подали управляющему письменные требования.

И ночь на 23 ноября свела рабочих лицом к лицу с управляющим на парадном крыльце господского дома, где и завязались горячие переговоры. Но управляющий был горд и неразговорчив, повернулся к народу спиной и из-за спины показал кукиш. Народ возмутился, сгрёб его и с руганью и бранью поволокли на пруд к проруби.

Не надо сомнений,
Не надо тревог —
Нас в эту смуту
Сам чёрт поволок.

Не знаю уж, что на всех нас нашло, но по дороге с управляющего стянули пальто и надели на него старый зипун, на ноги – лапти, напоили кислым вином, а на закуску одна нищенка сунула ему в рот сухую ватрушку со словами:

– Поешь, чего мы едим.

Привели к проруби, и тут многие испугались, а другие раззадорились настолько, что готовы были управляющего топить.

Перепугался и сам виновник невзгод и бед рабочих и согласился всё подписать. Тогда опять обратным ходом повели его по направлению к волостному управлению подписывать бумаги.

Вот тут-то я и почувствовал вкус к общей борьбе, к братству рабочих, способному добиться многого при сплочённости и целеустремлённости. Хотя тогда выгоды от всего было немного. Всех активистов потом похватали и увезли в Соликамск судить. Пришлось многим старшим товарищам пострадать, а я плотно присоединился к революционному движению.

Тут в дверь комиссариата заглянул солдат:

– Товарищ комиссар, к вам просится барин.

– Пусть войдёт.

Безукладников вошёл небрежно, несмотря на риск всей операции – ему, потомственному буржуа, войти в логово пролетариата, ведь не раз он слышал истории о расправах с такими, как он. Но природная храбрость и удаль брали вверх над естественной осторожностью.

– Комиссар, я к вам с предложением… – и не договорил, округлив глаза: за столом сидел его верный адъютант. Они оба были призваны в армию в 1914 году и служили на Западном фронте, но революция развела их по разным сторонам идеологии, а теперь и по разным сторонам иерархии. Теперь Семён начальник, а Василий был в полной его власти.

Семён был характера доброго, не держал зла на своего давнего командира, не стремился поглумиться над ним, как это сделали бы другие адъютанты, затаившие злобу на своих жестоких начальников. Поднявшись из-за стола, он пожал руку вошедшему знакомцу.

– Очень рад, что и вы с нами, командир.

– Теперь ты командир, но я с предложением: надо организовать переправку особого «груза» из Казани. Восставшие против большевиков «демократические контрреволюционеры» с мощной речной флотилией захватили Самару, Симбирск и подходили к Казани. Большевикам необходимо спасать «золотой запас», не дожидаясь подхода Красной армии.

– А как ты собираешься «груз» направить не по намеченному отрядом Каппеля, захватившим Казань, направлению вниз по Волге до Самары?

– У меня есть «свой» экипаж на одном из судов, и после погрузки они пойдут не вниз по Волге, а вверх по Каме.

– Годится, но в отряде об операции никто не должен знать.

Оба были довольны достигнутой договорённостью и без промедления с небольшим отрядом выдвинулись в Казань.

5. Казань, 1918 год (август—сентябрь)

Из Москвы в Казань поступали эшелоны с золотом, которые перевозились под присмотром охраны и в сопровождении контролёров с документами, в город также поступали простые мазутные бочки, сразу свозившиеся на пристань для отправки пароходами и баржами в дальний строгановский завод. Следил и руководил отправкой молодой инженер Степан Павленин, выходец из тех же дальних мест, выучившийся на инженера в Петрограде, приобщившийся к революционерам и пропитавшийся новой идеологией.

Бочки катились по трапу, подталкиваемые грузчиками, крепкие, просмолённые, с непонятными знаками, похожими на иероглифы. Но грузчикам было все равно, что грузить и куда. Платили им всей бригаде сдельно, сразу после погрузки. Не знали они и не предчувствовали никакой беды и никакого подвоха от привычной погрузки. А между тем тёмная история жизни и смерти уже начала раскручиваться над ними. Уже где-то прозвучал печальный звон отъезжающей колесницы судьбы не только над каждым из них, но и над всей страной на многие десятилетия, а, может быть, и на столетия.

Степан приложил немало усилий, чтобы это довольно щекотливое поручение досталось ему. Для этого ему пришлось даже вспомнить и использовать не совсем честные приёмы, вернее, задействовать впрямую некие «таинственные силы». Сам он, как истинный современный нигилист, не верил ни в какие нематериальные силы – такая уж волна шла среди молодёжи начала ХХ века. Но его мама… Ах, мама, мама… Как она оберегала его от тёмных, как она считала, сил, как внушала во всём быть осторожным, так как, хочет он этого или нет, а является представителем древнего рода ведунов, и в нём наследственно заложена дремлющая сила, опасная для него же при неправильном применении. И постепенно, незаметно учила его мама приёмам для разных случаев, а также собрала ему в дорогу узелок с травами в помощь вдали от дома.

Вот и пригодились сейчас эти травки. Ох, как он был зол когда-то на мать и на этот узелок, просто чудо, что он его не выбросил сразу, отправляясь в Петербург на учёбу в начале 1914 года. Эти травки, вернее одну из них, так называемую «траву забвения», всю осень накануне отъезда его мать заваривала и подсыпала ему в еду и питьё; и все для того, чтобы он забылся и забыл свою внезапно вспыхнувшую любовь к простой девушке Шурочке, несмышлёному почти ребёнку, озорной и весёлой пятнадцатилетней сиротке. Едва заглянув в её глубокие карие глаза, услышав её необыкновенный звонкий голос на общих посиделках, куда он заглянул совсем случайно, уже не мог Степан забыть Шурочку и перестать мечтать о ней.

В нижней части посёлка одна вдова сдавала просторную горницу для вечерних посиделок молодёжи – получалось что-то вроде клуба. В начале вечера собирались девушки, прихватив с собой нехитрое рукоделие, – в основном вязание крючком (потому что места занимает мало), но иногда приносили рубашку и обмётывали петельки. Однако обмётывать петельки аккуратно при шумном сборище было трудно, и получалось – как смеялись подружки, – словно у кошки глазки болят (однако это не относилось к Шурочке – у неё как раз из-под маленьких, почти детских ручек всё выходило особенно красиво и изящно). Но в основном время проходило весело за песнями и разными рассказами.

Позднее независимыми группами вваливались парни с самодовольными улыбками, скрывающими явное смущение перед будущими невестами. Это по сути и были повторяющиеся еженедельно неформальные смотрины невест скромного рабочего посёлка, где молодые люди знакомились, присматривались, выбирали друг друга без участия свах, обоюдно и без принуждения после сватались, как положено, и создавали семьи. Всё было просто и красиво. В положенное время появлялся гармонист или балалаечник, а то и оба сразу, и начинались танцы.

Шурочка Нестерова совсем юной вошла в круг девичника благодаря своему необыкновенному умению очень красиво и быстро вязать сложнейшие узоры подзоров и скатёрок, а также благодаря своему тонкому слуху и звонкому голосу, который мог моментально подхватить и вести любую из известных песен. Небольшого роста, смуглая, с пышными русыми волосами, она была необыкновенно хороша бьющей через край неутомимой энергией, которую изливала на окружающих, заряжая их такими искрами юмора и озорства, что ей невозможно было не восхищаться, даже страшно завидуя её притягательности и простоте.

Степан с приятелями зашёл на посиделки случайно и увидел это чудо – Шурочку, её маленькие ножки, одетые в высокие ботиночки со шнурками, так ловко отплясывающие чечётку и выделывающие немыслимые повороты в незамысловатом танце. Партнёром Шурочки был паренёк очень на неё похожий – это был её старший брат Павел, но, в отличие от неуёмного задора сестры, его взор хранил необыкновенную серьёзность и сосредоточенность при всеобщем веселье.

Брат и сестра Нестеровы, несмотря на родство, были совершенно разными людьми и по характеру, и по мировоззрению, хотя сами они ещё этого не понимали и дружили и любили друг друга искренней братской любовью. Сама их фамилия – Нестеровы – несла в себе смысловую нагрузку: по такому принципу раньше на Руси давали определения – прозвища, которые после превратились в фамилии. Смысл фамилии Нестеровы просматривался: «не стереть», не исчезнуть с лица земли, не уйти в небытие. А как это произойдёт, неведомо было ни сестре, ни брату. Может быть, это затрагивает не физическое исчезновение – каждый смертный на этом свете, – а постоянное присутствие нетленного духа в помощь творящим добрые дела.

А пока играла гармонь и кружились пары, и Степан следил, не отрываясь, за Шурочкой, которая тоже сразу же заметила статного паренька с непокорными вихрами.

Возглавлял вошедшую группу парней сосед Шурочки – Миша Дёмин – красивый, высокий, статный, голубые выразительные глаза со страстью даже не смотрят, а взирают на окружающих вопросительно и призывно; тёмные изящные брови взлетают, как крылья взволнованной птицы, кожа на скулах отливает белизной, как у самой изысканной барышни.

Взгляды всех без исключения девушек мечтательно устремились на вошедшего во главе группы Михаила, но Шурочка была совсем равнодушна к соседу, ведь она знает его с самого рожденья, как и своих братьев, и ничем его не выделяет.

А Михаил, чувствуя свою неотразимую мужскую привлекательность, с лёгким юморком отпускника-гусара поглядывал на девчат и, проходя мимо, мог позволить себе шепнуть лукавое словцо на ушко зардевшейся девушке или притронуться к локотку. Но танцевать он не любил, потому что не умел, а делать то, что не получается лучше других, ему не позволяла гордость.

Протолкнувшись среди танцующих, Михаил подошёл к Павлу, небрежно поздоровавшись с его сестрой, таинственно отозвал в сторонку.

– Сегодня собираемся у портного, – сказал он Павлу условную фразу, которой договаривались об очередном сборе политического кружка.

А Степан тем временем подошёл к Шурочке и пригласил её на очередной танец. С этого танца и началась у них необыкновенная любовь.

Каждый раз, прибегая на посиделки, Шурочка в первую очередь смотрела на висящие в прихожей шубейки и тулупчики – не мелькнёт ли среди них пальто Степана; и сразу теплело на душе у девушки.

А как задорно они танцевали! Иногда Шурочка шутки ради исполняла фигуры за кавалера, и вся радость, вся искренность юности выражалась в их отношениях. И какая уж там «трава забвения» – травка не помогает там, где чувства настоящие. Вот и Степан до сих пор не забыл свою Шурочку, ждал встречи с ней, стремился в дальний уральский городок.

Но в задуманном им деле эти «травки» должны были помочь. Заварил он «траву забвения», настоял на ней бражку, да и напоил грузчиков после окончания работы, и припас для будущих исполнителей, чтобы никто ничего не запомнил, что грузили и куда везли.

По пути в Чёрмоз на пароходе бочки и ящики сопровождали Степан и Анатолий с доверенными людьми. Приплывший груз был выгружен на берегу Камы, после чего Степан и Анатолий приняли меры по доставке груза с помощью подвод к заводской платформе, от которой с помощью вагонеток он доставлялся в тоннель.

В это время город заметно опустел, так как летом более трёхсот добровольцев записались в Красную армию и ушли на фронт воевать с белочехами, наступавшими в Поволжье. Оставшееся трудоспособное население придерживалось в основном левоэсерских настроений.

Давний друг Степана Миша Дёмин ушёл с ополчением в Красную армию, а Шурочка с нетерпением ждала встречи с любимым. Время для неё бежало быстро; подрастал младший братишка Ванечка, а старший брат Павел записался в Красную армию и тоже ушёл на фронт. Степан и не надеялся застать на месте верных друзей Павла и Михаила, но несмотря на это, нужно было организовывать размещение бесценного груза с соблюдением всех мер предосторожности и тайны. Но тут свершилось чудо – он увидел давнего знакомого Василия Безукладникова с его адъютантом Семёном Полуектовым, который давно уже бредил революцией и был у красных командиром. Кому как не им можно было доверить планы по претворению задуманного!

Степан Павленин был из купеческого рода, вся его семья занималась издавна торговлей и имела в городе свои склады и лавки. Так от родных Степан узнал, что рядом с их складом имеется заводской продовольственный склад, полностью заполненный спиртными напитками. Степан и товарищи решили заставить заводское управление открыть эти склады и начать продажу спиртного, чтобы предотвратить нежелательные волнения на заводе после ухода в ополчение большинства революционно настроенных рабочих, так как нормы выработки нужно было выполнять, давать план, а рабочих осталось мало.

Когда начали продавать спиртное во всех лавках и тавернах, народ развеселился и перестал настороженно наблюдать за происходящим в городе. А Степану только этого и было надо. Лишь на минуту забежав повидать Шурочку, умчался в тоннель размещать груз. Вовремя появился и руководитель всей операции Анатолий Поляков. Он тоже не зря спешил в этот городок: его здесь ждала с нетерпением огромная любовь – Леночка. Не успели они встретиться и стремительно обняться после долгой разлуки, как Анатолий побежал к тоннелю, где под руководством Степана размещали в заветные тайники секретный груз. А чтобы никто из участников работ в будущем не проговорился вольно или невольно, Степан загодя приготовил заговорённую бражку, настоянную на «траве забвения» по рецепту своей матушки. Единственное, что успел сделать до выпивки Анатолий, – это составить схему размещения тайников, да Степан успел заложить в тайники каравай ржаного хлеба, испечённый его матушкой с добавлением «травы забвения», и произнести требуемое заклинание: