II
Фокусник

Мы не виделись уже неделю. Невыносимо долго. Особенно если учесть, что я не мыслю себя без тебя. Так уж получилось. Получилось рано, сразу, пронзительно и навсегда. С того самого момента, тринадцать лет назад, когда в полутемном коридоре академии ты вдруг оказался так близко, что я смогла разглядеть совершенный рисунок твоих глаз с зеленой звездочкой вокруг зрачка и синей крапчатой бездной за ней. Идеальное творение природы, божий промысел. Куда мне до него? Ломаные линии, причудливо меняющие очертания при расширении зрачка, гениальное сочетание цветов и оттенков. Эти глаза – самое волнующее произведение искусства из всех, что мне доводилось видеть, и они мои. Потому что я не мыслю себя без тебя. Когда же ты наконец вернешься из этой бессмысленной поездки? Я чувствую себя как наркоман без дозы: тело ломит, мысли вязнут в зыбкой паутине памяти. Черт возьми, Макс, ну почему ты не взял меня с собой в этот проклятый Нью-Йорк?!

Ты знаешь, я, пожалуй, подарю Императору твои глаза. Хотя бы потому, что ни о чем другом не могу думать в твое отсутствие, а может, потому, что он – Император.

Кисть едва касалась холста. Тонкая рука с белыми длинными пальцами порхала над мольбертом, как капризная бабочка, на мгновенье замирая в одной части картины и тут же устремляясь к другой.

Когда его не было рядом, работа спасала ее. Она ставила перед собой белый холст, зажимала в руке палитру и созидала новые миры. Миры, в которых, так или иначе, угадывалось его присутствие. Пожалуй, его следы на ее работах были очевидны лишь для нее, но так оно лучше. Ведь делить Макса она ни с кем не собиралась, но избавить от него свои творения тоже не могла.

Макс – совершенство, эталон, золотое сечение. Она поняла это сразу и чувствовала нутром, чувствовала в буквальном смысле, когда нижняя часть ее живота при взгляде на него начинала жить своей жизнью и каждый вдох щекотал грудную клетку изнутри. Это блаженное, ни с чем не сравнимое ощущение внутренней наполненности, одушевленности напоминало то, что она испытывала, рассматривая великие полотна, но было во много крат сильнее. Ведь Макс – не статичное творенье, не замершая навек картина или скульптура, он живой. Каждое его движение, каждый поворот головы, изменчивая игра света на его коже щекотали ее нутро новыми гранями совершенства. Она не могла привыкнуть к нему, как не могла привыкнуть к изученным до последнего мазка репродукциям любимых полотен. Макс был прекрасней любого рукотворного произведения. Свои собственные картины она приправляла его совершенством, как изысканными специями: на каких-то полотнах пытаясь воссоздать тот самый голубой или зеленый, которыми любовалась в его глазах, где-то угадывались линии его тела, овал лица.

Вот и сейчас ей пришла в голову мысль подарить Императору его глаза. Потому что он – Император. К тому же на картине должно быть слишком много багряно-красного и оранжевого, почему бы не оттенить это огненное буйство бирюзой? Обилие красного на картине с Императором – не ее прихоть, заказчика. Точнее, заказчик просил, чтобы картины в точности повторяли фигуры Старшего аркана Таро. Колоду он передал ей вместе с инструкциями.

Карту Императора она пока отложила в сторону, встала со стула, прошлась по комнате, присела на подоконник спиной к окну. Зеркальная гладь стекла отразила острые позвонки на тонкой длинной шее и худенькое плечо, оголенное широкой горловиной белой туники. Она взъерошила на затылке коротко стриженные черные волосы, свела лопатки, откинула назад голову, потянулась – и снова исчезла в глубине комнаты.

Усевшись на диван, она опять взялась за изучение фигур. Первым в ряду из четырех карт, которые наугад были взяты из колоды, лежал Иерофант, затем Смерть, Повешенный и Верховная Жрица. Она не знала, с какой именно фигуры приступить к выполнению необычного заказа, и решила доверить дело случаю, не глядя достав несколько карт. Случай указал на Иерофанта.

За день до этого в галерее она услышала бесцветный голос, назвавший ее по имени. «Фрида?» – прошелестело за спиной. Она обернулась не сразу, настолько невыразительным был этот шелест, словно шорох бумаги, от которой в галерее периодически освобождали картины. «Фрида», – прошелестело снова уже более явственно, и она повернула на звук тонкий профиль.

За спиной стоял мужчина. Ухоженный, элегантный, пожалуй, даже щеголеватый для своих лет. Однако определить его возраст с какой-либо точностью было довольно сложно. Его лицо, такое же невыразительное, как и голос, могло принадлежать человеку лет от пятидесяти и до бесконечности. Хотя нет, про бесконечность Фрида, пожалуй, загнула, но предположить, что ему шестьдесят пять, семьдесят, семьдесят пять, она могла с легкостью. Может, потому, что кожа его напоминала ей древний пергамент, тонкий, охристо-бежевый, пожухший за давностью лет и оттого покрытый тонкой паутиной морщинок и глубокими изломами. Такой пергамент мог быть извлечен из древней гробницы египетского фараона и оказаться таким же старым, как мир.

«Фрида», – произнес он в третий раз, и его голос наконец обрел несколько ярких нот. Это окончательно развеяло некую иллюзорность образа, вывело ее из задумчивости. Теперь она повернулась к нему всем телом, протянула бледную руку.

– Добрый день. Меня зовут Давид, отчество необязательно. Рад знакомству с вами, Фрида.

– Добрый день. Чем обязана?

Фрида была не самым приятным в общении человеком, такой же резкой, как линии ее угловатого тела, такой же холодной, как черные пещеры ее глаз. Все эти светские расшаркивания и так называемые хорошие манеры вызывали в ней чувство глубокого отвращения, почти такое же, как мазня, которую штампуют горе-художники, чтобы впарить непритязательным гостям столицы или просто людям с полным отсутствием вкуса. Приторные улыбочки, беседы о погоде, о том, где в Москве лучше всего готовят фуа-гра, или как чудесно вписалось кресло Филиппа Старка в интерьер чьей-то гостиной, были такими же фальшивыми, как неоново-лазурные небеса, безмятежные моря, игрушечные кораблики на холстах, выставленных в ряд на Старом Арбате. Фрида не терпела фальши ни в искусстве, ни в жизни, ибо фальшь не имела ни ценности, ни смысла. Истинное и ложное, по ее внутреннему ощущению, обладали свойством притягивать к себе одноименные заряды вопреки всем законам физики. Фальшь не льнула к Фриде, потому что она во всем искала истину. Истинную красоту, истинное искусство, истинную любовь…

Неудивительно, что она так и не стала завсегдатаем гламурных мероприятий и модных суаре, хотя прочно занимала свое место среди тех, кого в столице называли творческой богемой. Обилием приятелей и друзей она также похвастаться не могла, да и не испытывала в них особой нужды. Ей достаточно было Макса и путешествий по собственным мирам, которые проступали в мире реальном на ее полотнах.

Одно из таких полотен сейчас висело у нее за спиной. Она рассматривала его до появления незнакомца – на нем Макса было больше, чем в других ее работах. Фрида скучала – ее тянуло к картине. Она даже жалела, что вывесила полотно в галерее.

Большинство ее картин были выполнены в жанре абстракционизма, потому до конца могли быть понятны только ей. Гадать, что передано в той или иной ее работе, созерцатели могли сколько угодно, но Фрида вкладывала в свои полотна определенный смысл. Под ее взглядом геометрические фигуры, линии и красочные разводы на картинах словно оживали, складывались в замысловатый пазл, на котором она явственно видела свой замысел.

Незнакомец, кажется, даже не посмотрел на полотно. Он внимательно вглядывался в глаза Фриды, словно мог увидеть в них больше образов и картин, чем в самой галерее. Теперь и у нее появилась возможность разглядеть его внимательней. Невысокого мужчину отличала идеальная осанка, вероятно, благодаря этому предположения о том, сколько ему может быть лет, не заходили дальше цифры семьдесят пять. Он стоял прямо, ровно, судя по всему, не сильно этим утруждаясь. Тонкий, статный, он держался естественно и легко. Трость в его руках, скорей всего, служила лишь декоративным атрибутом и никакой практической ценности не имела. Дорогой костюм цвета горького шоколада, скроенный точно по фигуре, шейный платок из шелка особой выделки, на котором удачно сочетались в причудливых линиях холодный бледно-голубой и теплый насыщенно-бежевый. Булавка в платке имела замысловатую форму: две змеи обвивали жезл, на конце которого сверкал камень, а по краям от него располагались серебристые крылья. Если бы камень не был таким крупным, Фрида приняла бы его за бриллиант. Камень неудачно оттенял его глаза, на его фоне они казались тусклыми. Голубизна в них выцвела, словно рисунок, забытый под солнцем на много лет, цвет их стал блеклым. Фриде на мгновенье захотелось взять в руки кисть – оживить утраченную яркость радужки.

– Я хотел бы заказать у вас ряд картин, – сказал он.

– Вы любитель абстрактного искусства?

– Не совсем так. Я хотел бы заказать вам не абстрактные картины, а вполне конкретные.

– Тогда почему вы обратились именно ко мне?

– Потому что вы – Фрида. И потому что вы очень талантливы, у меня нет в этом никаких сомнений.

Фрида улыбнулась, но в улыбке читалась досада. Ей стало скучно.

– Вы, вероятно, страстный поклонник Фриды Кало?

Ох уж эта Кало! Сравнения со знаменитой мексиканкой порядком поднадоели Фриде за ее тридцатидвухлетнюю жизнь. Точнее, за последние двадцать три года, с тех пор как она переступила порог художественной школы.

Незнакомец рассмеялся, слегка запрокинув голову и склонив ее набок, не отрывая от Фриды взгляда. Смех его оказался глухим, гортанным, тихим.

– Нет, я поклонник другой Фриды, хотя в картинах Кало есть свой шарм. Тем не менее мне нужны именно вы. Я долго искал вас. И не зря. У меня такое чувство, что мы знакомы тысячу лет.

– Вряд ли, я несколько моложе, чем вам показалось, – Фрида не удержалась от колкости в ответ на банальную лесть, но все же смягчила ее едва заметной улыбкой. – Если вы так хорошо меня знаете, скажите, что вы видите на этой картине?

Она указала на свою работу, висящую за спиной. Он взглянул на пестрое полотно лишь мельком и ответил незамедлительно:

– Я вижу вашу боль. Эта боль – часть вас, неотъемлемая и бóльшая, которую вы любите сильнее, чем саму себя. Вам кажется, что именно в этой части вашего естества заключено совершенство.

– В чем суть вашего заказа? – она задала вопрос поспешно и сухо. Ей не понравилось, как отозвался в ней ответ незнакомца, словно камень упал в спокойное озеро, и по воде разошлись круги. Пускать первого встречного в святая святых, туда, где безраздельно властвует Макс – в свой внутренний мир, – ей совсем не хотелось. Она уже жалела, что задала вопрос о картине.

– Я думаю, детали моего заказа лучше обсудить в тихом уютном месте, например за чашечкой кофе. Вы не против, если я приглашу вас в ресторан?

У входа в галерею Давида ждал личный водитель. Марками машин, как и многими другими проявлениями внешнего мира, Фрида особенно не интересовалась. Поэтому отметила лишь то, что большой черный автомобиль с плавными линиями и глянцевым блеском похож на корабль. Ассоциация усилилась, когда машина плавно покатила по центральным улицам Москвы, заключив Фриду в уютный салон, отделанный натуральной кожей кремово-бежевого цвета. В салоне витал едва уловимый, немного терпкий запах кожи, бесшумно работал кондиционер.

Из тесных улочек Китай-города они выплыли на просторную Моховую, свернули на Тверскую и двинулись в сторону Ленинградки. Проехав Белорусский вокзал, машина снова нырнула в переулки и остановилась у крыльца с массивной деревянной дверью, у которой стоял швейцар. Они вошли в полумрак просторного помещения с очень высоким потолком, где на большом расстоянии друг от друга стояли круглые столы под белоснежными скатертями.

– Это один из моих любимых ресторанов в Москве. Вы позволите мне самому сделать заказ для вас?

Фрида ответила согласием – ей было не так уж важно, какие яства окажутся перед ней на столе. Давид указал официанту пальцем на два пункта в меню, добавив: «Мне как всегда». Официант кивнул и бесшумно удалился.

– Собственно, суть моего пожелания заключается в следующем… – Давид достал из внутреннего кармана пиджака бархатный мешочек. Аккуратно развязал тесьму, выложил на стол стопку картинок. – Это двадцать две карты Старшего аркана Таро Тота. Вы, вероятно, о нем слышали?

– О Таро слышала, о Таро Тота – нет, – призналась Фрида, не испытывая по этому поводу никаких угрызений совести.

Давид посмотрел на нее словно испытующе и в то же время лукаво. Его выцветшие при дневном свете глаза в интимном освещении ресторана нет-нет да и оживали искрящимися всполохами, как камни в освещении ювелирного магазина.

– Тогда вас ждет много интересных открытий, – улыбнулся он. – Но обо всем по порядку. Я хочу заказать вам двадцать два полотна, точно повторяющие изображения на этих картах.

– Двадцать два? Но что вы собираетесь делать с таким количеством картин? Открывать собственную галерею?

Давид рассмеялся своим глухим гортанным смехом.

– Нет, они нужны мне для личного, скажем так, пользования. Я собираюсь повесить их в своем доме.

Фрида взяла колоду в руки, разглядывая фигуры. Карты представляли собой завораживающее зрелище, одну за другой она выкладывала их на стол. В верхней части каждой из них стояли римские цифры, в нижней – подписи на английском, в середине царило буйство образов и красок.

– Вы что, наделяете эти картинки особым смыслом? Верите, что они обладают определенной силой?

– Это не просто картинки, Фрида. Старший аркан Таро – это не случайное собрание персонажей, это ключи. Ключи от потаенной двери, за которой сияет истина. На этих картинах вы не найдете ни одного случайного символа, здесь каждая, даже едва заметная деталь имеет свой порядок и смысл. Старший аркан Таро Тота – великая книга мудрости, дарующая силу.

– И вы действительно верите в такие вещи? – повторила Фрида свой вопрос на новый лад, удивленная услышанным.

– В какие вещи? – Давид улыбнулся так, словно предвкушал удовольствие.

– В магическую силу карт Таро, например. Да и вообще в магию?

– Конечно. И вы, Фрида, верите в «такие вещи», просто боитесь себе в этом признаться.

– Не уверена.

Его глаза казались Фриде все ярче, они, будто губка, впитывали краску, наливаясь цветом.

– Все мы маги, хотим мы того или нет. Нюанс в том, что маги, как и сама магия, бывают заурядными, а бывают выдающимися. Разница в степени осознанности. Человек, как вы знаете, создан по образу и подобию Высшего существа, если хотите – Бога. Поэтому в каждом из нас заложена способность созидать. Эта функция – неотъемлемая часть человеческой сущности. Она так же непроизвольна, как дыхание, и так же всегда активна. Осознанно Бог создал большой мир. Осознанно или бессознательно мы каждую секунду жизни созидаем вокруг свой собственный, локальный. И он, послушный нашей мысли, возникает вокруг нас, как послушно вашей кисти на холсте возникают образы. Хотите простой пример? Чего бы вам сейчас хотелось съесть или выпить?

– Ну, допустим, двойной эспрессо и тирамису.

Когда Фрида произносила эти слова, официант с подносом был уже на полпути. Он сделал последние несколько шагов, остановился и начал выставлять на стол заказанные блюда. Карпаччо из говядины и вода Perrier для Давида, двойной эспрессо и тирамису для Фриды.

Впервые с момента их знакомства Фрида позволила себе рассмеяться.

– Забавный фокус. Неожиданно, – призналась она. – Ну и как вы это сделали? Хотя могу предположить, что это может быть простым совпадением, случайностью…

– Случайностей, милая Фрида, не бывает. Как, собственно, и совпадений. Все в этом мире закономерно, абсолютно все. А что касается «фокуса», то проделал его не я, а вы.

– Я? И как же, позвольте узнать?

– Вы хотели эспрессо и тирамису, поэтому они материализовались в вашей реальности. Я выступил лишь проводником вашей воли.

– Ну да, ну да, – улыбнулась она. – Популярная в последние годы теория об управлении реальностью с помощью мысли. Я не сильно увлекаюсь такими вещами, но даже до меня долетали отголоски этого модного нынче веяния. «Трансерфинг реальности», если не ошибаюсь, и еще, кажется, «Секрет». Сейчас даже школьник, не затрудняясь, выложит вам сакральные знания по этому предмету.

– То, о чем вы говорите, имеет место. Но эти книги на самом деле не лгут, хотя и всей правды не раскрывают. Чтобы получить полное представление о том, как работает механизм, нужно собирать знания по крупицам, дополняя картину, набросанную в этих книгах в общих чертах. Так или иначе, обладает человек этими знаниями или нет, он сам созидает свою реальность. Просто те, кто владеют предметом, делают это осознанно и качественно, а неведающие – как придется и часто в ущерб себе. Но суть не в этом, а в том, что это простейшая магия, можно сказать, бытовая, право и способность ее вершить есть абсолютно у каждого. Однако она имеет одно существенное ограничение – с ее помощью нельзя подчинить себе волю другого человека. Потому что каждый обладает свободой воли как неотъемлемым священным правом. Например, силой своей мысли и воли вы не можете заставить другого человека присутствовать в вашей реальности, если он того не хочет, не можете заставить его полюбить или возненавидеть вас. Гораздо большую власть дарует другая магия, высшая. Она доступна не многим, тем, кто обладает не только знаниями, но и смелостью переступить черту, нарушить запреты.

– Боюсь, что в этих темах я окажусь не самым благодарным слушателем и не самым интересным собеседником.

– От вас этого и не требуется. Просто возьмитесь исполнить мою просьбу, напишите эти картины. Можете не сомневаться, гонорар вас не разочарует.

– Но почему я?

– Я уже отвечал вам на этот вопрос, – мягко произнес Давид. – Потому что вы – Фрида. Дело в том, что колоду Тота рисовала художница Маргарита Фрида Харрис. Мне бы хотелось, чтобы полотна, предназначенные для меня, были также написаны Фридой.

– Я могу подумать, стоит ли мне браться за этот заказ?

– Конечно. Возьмите колоду, чтобы предмет размышлений был перед глазами, и свяжитесь со мной в любое время, как только примете окончательное решение.

Этот разговор не произвел на Фриду какого-то особого впечатления – у каждого свои причуды. Она и сама была личностью незаурядной, поэтому легко принимала сложность внутреннего устройства других. Человеку обязательно нужно во что-то верить, так почему бы кому-то не верить в силу каких-нибудь карт, оберегов, пророков, чего и кого угодно? Ведь нынешнее время не предлагает конкретных и убедительных объектов для веры – ни Бога, ни царя, ни вождя, ни культа. Поэтому каждый наделяет верой то, что ему ближе. Пусть так.

Вернувшись домой, она раскрыла колоду веером. Фрида Харрис, по-видимому, была недурной художницей и занимательной личностью – было в ее творении нечто гипнотическое. Карты приковывали внимание, каждая из них словно открывала перед Фридой глубокий туннель, в который хотелось ступать осторожно – шаг за шагом, но все дальше и дальше. Фрида оглядела пустую комнату, в которой не было Его, и подумала, что заказ пришелся кстати. Собственных новых замыслов для картин у нее пока не было – источник вдохновения укатил в заморские страны. А работать – всяко лучше, чем маяться скукой и тоской. Через пару часов она наугад вытащила из колоды Иерофанта, Смерть, Повешенного и Верховную Жрицу. Установила на мольберте новый холст и набрала номер Давида.

– Я возьмусь за эту работу, – сказала она.

– Отличная новость, Фрида. С какой карты собираетесь начать?

– Это будет Иерофант.