6

Нева стояла под душем, разглядывая себя в огромное запотевшее зеркало, приклеенное прямо на стену. Ей нравилось слушать монотонную дробь воды по полу душевой кабины.

«Выдумщик этот Адам», – лениво думала она, протирая поверхность зеркала пальцами и рассматривая изъяны в своей точеной фигурке.

«Бесподобный», – усмехнулась она, вспоминая лохматую неухоженную шевелюру Адама.

– Нева, – постучался в дверь ванной, Бесподобный, – я состряпал для нас сказочный обед!

Нева поймала себя на том, что широко улыбается.

Ох уж эти кавалеры. Одни, завидев ее, застывают столбом; другие, заливаясь отчаянным румянцем, отводят глаза; третьи преследуют, настойчиво осыпая цветами.

Но Нева непреклонна, первый раз она обожглась в девятнадцать лет. Влюбленная в преподавателя Медицинского института, сама не своя последовала за ним, в нищенскую обстановку коммунальной квартиры, а впервые пригубив вина (воспитывалась родителями в строгости) опьянела настолько, что сама упала в объятия ушлого препода. После ночи любви (ее первой ночи и первого сексуального опыта), он (старше ее на двадцать пять лет) сделал вид, что ничего между ними не было и постепенно, она вновь скатилась до выканья.

В двадцать пять лет, едва оправившись от потрясения первого удара, получила второй удар в виде мужа (свадьбу она организовывала сама, венчалась с суженым в подвенечном свадебном наряде старшей сестры). Муж, выдававший себя за порядочного и ответственного человека, на деле оказался крайне безответственным алкашом и драчуном. Он тиранил ее и гонял с помощью кулаков по всему небольшому пространству общежитской комнатки.

Промучавшись с ним три года, Нева собрала вещички и ушла к родителям, но получила жесткий отказ.

Ее христиано продвинутые папа с мамой, молящиеся целыми днями в церкви, выгнали младшую дочь на улицу с пожеланиями возвратиться к мужу, в общагу, терпеть побои и унижения.

«Бог терпел и нам велел!» – истово перекрестила ее напоследок мать и захлопнула перед носом дочери двери.

Неву приютила подруга, Вера.

Они дружили с детства, со школьной скамьи и Зоя вошла в их тандем, создав трио в старших классах школы.

И хотя Вера с Зоей – две миловидные дамы и мысли не могли допустить о так называемой стервозности, самой распространенной версии у мужчин для оправдания разводов (особенно смешно это было бы допустить с наивной простушкой Верой Павловной), тем не менее бывшие мужья пели всем вокруг именно о стервозности, хамстве и идиотизме бывших жен.

«Что же», – вздохнула Нева, вылезая из душа, – «они, хотя бы не страдают психическими расстройствами».

И мысленно сравнила зеленоватую, вечно напряженную морду лица своего муженька с агрессивными, но «живыми» лицами двух мужей подруг.

Все дело в тупом чиновничьем беспределе, решила она, натягивая чистое нижнее белье. Полицейским не платят за психов, но если изменить букву закона, если заставить депутатов пересмотреть некоторые пункты, если, напротив, за каждого социопата упрятанного за решетку платить денежные премии, глядишь, мир бы очистился от мерзавцев, хотя…

Нева натянула на влажное тело футболку и шорты.

– Это не актуально для России, – сказала она вслух, вспоминая сталинские репрессии в то не далекое время, когда частенько в психиатрические клиники попадали вполне нормальные люди, вина которых заключалась лишь в противостоянии существующей власти.

Впрочем, по радио и телевидению, то и дело проскальзывает информация о продолжении сталинских традиций, где антипутинцы устраивают акции протеста под зарешеченными окнами психушки, куда без суда и следствия заключили очередного политического оппозиционера.

– Подлость какая, – фыркнула Нева.

– Что, что? – отозвался Адам. – Вы что-то сказали Нева Никитишна?

– Ничего! – прокричала она из-за двери.

В доме Адама, никого, кроме них двоих не было.

«И это главное», – всем своим видом сказал Адам, отодвигая для гостьи стул.

Нева, подхватив двумя пальцами воображаемый длинный подол, уселась, словно королева.

Адам включился в игру, перекинув полотенце через руку, услужливо склонился в полупоклоне.

– Мадам! – произнес проникновенно. – Сегодня на обед в нашем ресторане мы готовы порадовать вас отличными блюдами: летним салатом из свежих овощей, восхитительным вишневым пирогом с взбитыми сливками. Осмелюсь предложить особенное блюдо, окрошку!

Вопросительно глянул он на гостью.

Нева немедленно состроила плаксивую гримасу:

– Хочу окрошку!

– Будет сделано!

Закончив трапезничать, он спросил у нее, все ли ей понравилось. Нева благосклонно кивнула, и царственным жестом подав ему руку, проследовала к диванчику.

– Ну вот, поели, теперь можно и поспать! – произнесла она, зевая.

Адам услужливо достал из шкафа для нее подушку и плед, сам на цыпочках вернулся в кухню, где принялся тихонько наводить порядок.

Из раскрытого окна соседнего домика плыл запах жареных блинов, и доносилась не громкая мелодия джазового оркестра.

Бесподобный изменяясь в лице, прислушался:

– Знакомая музыка, – процедил он сквозь зубы и тенью, пройдя мимо спящей на диване, Невы, вошел в небольшую комнатку.

Вещи и предметы, в беспорядке разбросанные по комнате были покрыты, здесь, толстым слоем пыли. Сквозь плотно зашторенные окна не пробивались солнечные лучи. Покопавшись в комоде, из которого свешивался красный бюстгальтер на одной бретельке, Адам достал из ящика альбом с фотографиями, раскрыл и вгляделся в изображение.

На него смотрела молоденькая девушка в строгом удлиненном платье послушницы. И хотя послушница улыбалась, почти радостно приветствуя фотографа, но глаза ее были мертвы, в глазах сквозила ледяная пустыня. Глядя на снимок, Адам надолго задумался.

У каждого из нас есть свои скелеты в шкафу, вот и у Адама Бесподобного они тоже имелись.

Его родители давным-давно покинули этот свет, не вовремя оказавшись на дороге у пьяного лихача не видевшего не то, что предупреждающий об остановке красный сигнал светофора, но толпу пешеходов пересекающих под разрешительный, зеленый автомобильную дорогу.

После похорон остался Адам, двадцатилетний студент инженерно-строительного факультета технического института и Ева, студентка-первокурсница художественного училища.

Ева, тень прошлого легла на его лицо. Тоненькая, восторженная, читающая наизусть стихи Есенина, мечтающая о любви, девочка семнадцати лет. И с чего она вообразила, что виновата в трагической гибели родителей? Но было не отговорить.

Ева нисколько не сумняшеся, покинула бренный мир, ушла в монастырь, принеся добровольную жертву, это было тем более дико и нелепо в колдовской семье Бесподобных, где линию ведьм должна была продолжить Ева, но продолжил Адам.

Несколько раз он переступал порог монастырского храма, где прислушиваясь к хору, сразу же различал чистый нежный голосочек сестры.

«На самом деле, разлады в колдовских семьях – не редкость», – думал Адам, глядя в не улыбчивые глаза Евы на фотографии, – «и это завораживает, когда одни родственники упорно лезут к богу, засыпая с молитвой на устах и просыпаясь с молитвой, а другие столь же упорно лезут к Дьяволу, засыпая с мыслью о малых ангельских войсках Сатаны и просыпаясь с мыслью, как попасть в эти самые войска».

Адам пренебрежительно фыркнул, вспомнилась одна поездка к сестре, когда в междугородний автобус, следующий до конечного маршрута небольшого городка, где и был монастырь сестры, надо было добираться два часа, но влезли три богомольные тетки с оравой хныкающих, маленьких детей.

Автобус моментально наполнился какафонией капризных визгов. Тетки, заплатившие водиле, как говорится, в карман, хмурились и тихо выговаривали усталым детям потерпеть поездку. Самому младшему было два года, старшему, на вид, лет семь. Детей тетки усадили на грязные подставки, возле ног пассажиров. Естественно, некоторые пассажиры, не выдержали молчаливой агрессии теток и уступили свои законные, сидячие места. Тетки торжествовали победу, когда согнали по крайней мере девять человек и усадили свой цыганский выводок из двенадцати несовершеннолетних на освободившиеся мягкие кресла.

Адам был в числе уступивших, его передернуло от отвращения, когда к ноге привалилось горячее тельце хрипло дышащего мальчика. У ребенка была рвота, слюни, слезы, все вперемежку, и теткин настырный шепот: «Молись и все пройдет!»

После, Адам видел теток с их выводком в монастырской трапезной. Соболезнуя истощенному, измученному виду детей монахини кормили «странников» супом и пирожками.

Тема наглых теток с орущими детьми вообще преследовала Адама на протяжении всей его жизни. И вечно, несмотря на его усталый, сонный вид, когда после смены (работы на стройке), он едва мог пошевелиться, приземлялся на свободное сидение в общественном транспорте, лезли тетки с капризными карапузами, норовя, именно его согнать с места.

Несколько раз Адам вступал в перепалку, но всегда проигрывал, как проигрывал любой мужчина-водитель перед наглой девахой неторопливо пересекающей пешеходный переход. Знает настырная баба, что штраф за то, что не пропустил пешехода больше тысячи рублей, вот и идет не торопится, также и мамашка с ребенком уверена, что каждый будет рад в общественном транспорте уступить ей свое место.

Иногда Адам сердито размышлял о необходимости покупки автомобиля, потому как теток с детьми развелось видимо-невидимо.

– О чем задумался? – спросила Нева, потягиваясь.

– Нева, а у вас дети есть? – повернулся к ней Адам.

– Пора бы нам перейти на «ты»! – недовольно пробурчала Нева и с вызовом посмотрела в глаза соседу. – Еще чего, дети! Это Верка с Зойкой спят и видят себя мамашами, а мне этакого счастья не надо! Да и куда рожать, не девочка уже!

Адам обрадовался, благодарно улыбнулся и неожиданно для себя рассказал причину своего неприятия детей.

– Как я тебя понимаю! – с энтузиазмом вскричала Нева, на время позабыв о своей профессии акушерки. – Сколько раз видела, как молодые дуры, новоиспеченные мамашки выпихивают ребенка вперед себя со ступенек маршрутки, едва руку не выкручивают! Сразу видно, на фиг им дети сдались, им обещанный президентом материнский капитал важнее!

– Кошмар! – согласился с ней Адам.

***

Солнце на востоке показалось из-за верхушек плотно сомкнутых угрюмых елей, яркий желто-розовый шар выбросил одну огненную стрелу, и небо сразу посветлело, над елями взмыли птицы, будто приветствуя долгожданное тепло. Последние клочки тумана уползли в низины, прячась в высокой траве, хоронясь в глубоких бочагах и заросших широких канавах.

Несмотря на ранний час, соседи Адама Бесподобного давным-давно были на ногах. Бабка Пелагея вооружившись бельевой корзиной, умотала в лес, за грибами. Проводив старуху взглядом, Бесподобный потоптавшись на крыльце, решился и направился к ее дому.

Дочь Пелагеи, старая дева, рябая, некрасивая Катька принесла с кухни супницу с супом и торжественно водрузила ее посередине стола.

– Зачем это? – промямлил он сконфуженный самим таинством то ли завтрака, то ли ужина, не поймешь. – Можно было бы просто в тарелки супу налить.

Она посмотрела на него со значением, но ничего не ответила.

После, принесла миску с тушеными овощами и большим куском говядины, обильно политым подливой.

Он мучился, но ел, мысленно добавляя на стол рюмку водки, которой не могло быть в ее доме. Бабка Пелагея хотя и прослыла самогонщицей, сама не пила, а продавала пойло записным деревенским алкашам.

Закончился то ли завтрак, то ли ужин и вовсе непривычно для Адама. Рябая Катька испекла для него в печи ягодный пирог и, подоив корову, поставила на стол кружку парного молока.

– И кур у вас много? – задался Адам подсчитывать чужое добро.

– Двести штук, – застенчиво ответила Катька, но вздрогнув, отскочила подальше от соседа, услыхав шаги в сенях.

Бабка Пелагея не держала зла на Бесподобного. Удивительно странная для деревенских жителей женщина, она поражала Адама приятным округлым лицом с ямочками на щеках, светлыми бровями, седыми ресницами и серыми глазами. Волосы Пелагеи на манер модниц были будто покрашены, тут светлая прядь, там темно-русая. Легкомысленная и веселая, она беспечно порхала по жизни, не отвечая на жаркие мужские признания в любви, игнорируя всякого влюбленного в нее человека, на вопрос односельчан, почему? Всегда смеясь, утверждала с уверенностью фанатиков бога: «В этом мире любви нет, а ее подобие мне без надобности!»

Рябая Катька приходилась бабке Пелагее племянницей, родная сестра – гулена подбросила ребенка еще маленькой, да и укатила, больше Пелагея ее не видывала.

– Жених? – удивилась Пелагея на сбивчивое объяснение Катьки и окинула Адама Бесподобного с головы до ног пристальным, враждебным взглядом. – Он тебе в отцы годится!

– Мам! – умоляюще сложила руки, рябая Катька.

Бабка Пелагея, не желая поддерживать разговор, взяла в руки кочергу и демонстративно начала рыться в тлеющих углях печки.

Адам встал:

– Двадцать тысяч рублей и путевка в Геленджик!

Пелагея обернулась, смерила его настороженным взглядом:

– Поросенок, сто куриц и дойную корову даю Кате в приданое!

– Мама! – негодующе воскликнула рябая Катька и бросилась к сундуку.

Старуха проследила за ней длинным взглядом:

– Мы не голытьба! Еще даю пуховую перину, две подушки, шерстяное одеяло, пятьдесят хлопчатобумажных простыней и пододеяльников с наволочками в придачу!

Адам поглядел на Катьку, на ней было платье из хорошей ткани, но довольно безвкусного фасона, в котором она выглядела нелепо и вульгарно.

Бабка Пелагея кинулась к шифоньеру, без слов распахнула его. Он подошел, оценил.

На вешалках висели в ряд платья, кофты, юбки старой девы, пардон, невесты Бесподобного.

– Беру! – ударил по рукам с бабкой.

Пелагея расплылась в довольной улыбке. Рябая Катька застенчиво прильнула к плечу седого жениха, он похлопал ее по плечу, ну будет, будет рыдать!..