Коварно усмехнувшись, я носом повела, а нос у меня был ого-го – пятый по номеру, самый здоровенный в моей коллекции, почти в локоть длиной, и двигался он так, что самой в зеркало смотреть страшно было. Затем рукой когтистой косму зеленую поправила кокетливо да и голоском игривым прокаркала:

– Ой, а кто это там такой молодой да пригожий?

В кустах кто-то дернулся, икнул испуганно и задал стрекача не как маг, красиво виляя и проявляя явную сноровку в деле исчезновения с места возникших трудностей, а прямо напролом, через кусты и травы, невзирая на то, что тамочки, между прочим, заросли крапивы были, да еще дальше тоже росла малина дикая и не в меру колючая. Но будем честны – отборная! Сама сажала!

И загордилась собой по праву, когда раздались вопли сначала мага, который в малине опасности не заприметил, а потом и того, кто этого самого мага снес не глядя и рванул далее, продолжая орать, но все равно не останавливаясь ни на миг.

То-то же. А то, понимаешь ли, приходют без спросу, без приглашения, могилы всяческие копают, планы поженительные строют. И никакого тебе уважения к хозяйке леса Заповедного.

Однако вот мне все же стало любопытственно – кто ж там так споро улепетывает, ни крапивы, ни малиновых кустов не убоявшись?

Прикрыв глаза, ударила клюкой оземь да в птицу вспорхнувшую перенеслась на миг, глазами ее свысока взглянула – улепетывал сын барона Коварда. Первый парень на деревне… тьфу ты, в смысле в городе. Плечистый, румяный, волосы что пшеница спелая, глаза как васильки луговые, девки от вида его сами к ногам его падали, да только вот незадача – наследником Осол Ковард не был. Был он сыном младшим, а соответственно наследства лишенным, и потому светила ему либо служба в армии королевской, либо – «А те, кто дев лесных в жены возьмет, от военной службы освобождаются». Вот для таких я и наряжаюсь так, что опосля мужикам уже и черт не страшен. Зуб даю, накладной который, что от сегодняшней встречи с «прекрасною девою лесною» уже поутру баронов сын сам радостно в армию сбежит.

– М-да, – раздалось в тех же кустах озадаченное от барона, – у меня теща и то симпатичнее будет.

– Моя в сравнении с этим вообще красотка, – с видом знатока заявил его верный оруженосец, он же и глава стражи.

Приятно, когда твои старания так высоко ценят! Просто у барона теща – ведьма. Как есть ведьма, и нос у нее, в отличие от моего, вовсе не накладной.

Отпустила я птицу верную, снова в тело свое вернулась. Оценила обстановку задумчиво да клюкой оземь ударила. От удара моего схлопнулась ловушка, сгорели сонные травы, сватушками запасенные, да к моменту, когда голодное магическое пламя рычать перестало, уже неслись прочь «охотнички по невесту», мчались во весь опор, едва поднявшегося мага снова снесли, но баронского сына все равно не обогнали – быстро бегает парень, этот даже в пехоте не пропадет. В итоге маг убегал последним, теряя волосы, амулеты, сапог один и даже кинжал. А мне такого добра не надоть – вернула все, украсив цветочками и добавив записочку: «Вертайся назад, милый, ужо я тебя пацалую…»

Опосля такого маг совершил знатный рывок и красиво обогнал Осола Коварда – оба были хороши, на ветру словно грива и хвост развевались волосы да ошметки изорванной одежды. Загляденьице!

Под дубом со смеху катался грибовик, довольно усмехался кот Ученый, каркнул издевательски вслед «сватам» Мудрый ворон, сойки пересмешницы с сороками переругальщицами гнали войско женихательное до самой опушки леса. Один не в меру добрый волк пытался вернуть магу мое послание, видать, думал, там что-то для мага важное, а потому невдомек ему было, с чего вдруг этот, к которому лесной зверь со всей душой, между прочим, отнесся да помочь решил, вдруг завопил и побежал вообще быстрее ветра.

Славненько вышло, прям душа порадовалась.

Постояла, с улыбкой насмешливой поглядела вслед убегающим и вдруг ощутила, что по самой кромке моего леса Заповедного обоз идет. Идет крадучись, но правила соблюдая – одной ногой по тропе, хоть и тайной, но той, что путникам посвященным открыта, второй – по границе человеческих земель. Шагают, покоя леса не нарушают, веток не ломают, оленя, на тропу вышедшего, не тронули… контрабандисты, значит.

Коснулась дерева ближайшего, открывая заповедную тропу, да и пошла прямиком к гостям незваным, но уважительным и к моему появлению определенно готовым.

* * *

Обоз вел Савран, сын Горда-кузнеца, он знал меня и как вести себя знал тоже, а потому, едва я шагнула на тропу перед обозом, тут же подал сигнал всем остановиться, стражам луки опустить, мечникам мечи в траву кинуть, пленникам не двигаться.

– Здравствуй, госпожа ведунья лесная, – засуетился Савран, раскладывая на траве кошель с золотом, кинжал костяной, зеркало ручное, в серебро закованное, мешочек с жемчугом морским – дорого откупался, ой и дорого. Слишком дорого.

Странно это.

– И тебе не болеть да здравствовать, Савран-купец, – вновь активировав амулет искажения звукового, произнесла грубым страшным голосом, вглядываясь в клеть с невольниками.

Хотя как сказать «невольники» – тут практически все и всегда по своей воле были. На услужение они шли. К западу от леса моего Заповедного через море Кипенное лежали земли жен суровых, что и нож, и меч держали уверенно, да мужчины их не меньшей суровостью отличались и о покорности речи среди мужей не шло. Среди жен тоже. Потому и возил Савран живой товар туда, где платили за него высокую цену, где юноша становился мужчиной мягким да покладистым и жил в роскоши, не трудясь от зари до зари на пашне или у горна, да и в армию на убой идти уже не надобно было.

И казалось бы, выгода всем и во всем. Но поменялось все после новых указов короля. Его-то понять можно – такие, как Савран, отбирали лучших – молодых, здоровых, крепких, что и в нашем королевстве требовались как воздух, особливо ввиду военных амбиций правителя.

– Все рабы по воле своей, госпожа ведунья, – с поклоном сказал Савран.

Да голос его дрогнул.

Лжет, стало быть.

Странно, совсем странно. И откуп слишком дорог, и лжет мне Савран вообще впервые, и самому ему этот факт неприятен очень. Савран – купец честный да совестливый, а вот сейчас, почувствовала я, на душе у него груз тяжкий. И нечисто явно дело с рабами, надо бы проверить.

– По своей воле, говоришь? – переспросила я да и шагнула к обозу.

Странно, за последние пять месяцев первый обоз, что до моего леса дошел, так-то их обычно на полпути ловили да разворачивали. С чего тогда этих не тронули, а?

– По своей! – воскликнул торопливо Савран.

Да поздно было, заподозрила уже ведьма неладное.

– По своей? – переспросила, мерзко подхихикивая.

И саму от мерзости голоса передернуло – хороший у меня амулет искажения звука, самое то для зеленомордой старушенции с зеленым самоподвижным носом, но от смешка магического даже мне порой жутковато становится.

Горбясь больше для порядку и образу, меньше за счет того, что так видно было лучше, прошла вдоль обозов с тканями да украшениями. Дошла до клети с вьюношами да и начала просматривать каждого в отдельности. Хороши молодцы – статны, высоки, плечисты, на меня глядят с любопытством и настороженно, но мысли у всех светлые – о будущем в достатке, о женщине, что на себя заботы трудовые возьмет. А еще о том, что в Замории женщины красотой славятся, и о том, что за каждого Савран хорошие деньги их семьям оставил, он честен в этом плане, и не придется парням теперь на войну идти, на погибель верную… Да только, отчего же вас, молодцы, до самой границы-то пропустили? Да еще не самоходом разрозненным, а вот так, обозом цельным? Странно это. Ох и странно. Савран умен, троп много знает, но даже для него это слишком большая удача, чтобы быть просто случайностью.

А потом я увидела его.

Впрочем, нет, его самого не сразу. Сначала тень, мрачную клубящуюся тень несправедливости чудовищной, что нависала над ним будто туча грозовая, что отравляла его, словно яд смертельный, что порвала его душу и сковала руки. Несправедливость стала приговором его. Несправедливость жуткая, даже в груди что-то сжалось болезненно.

А мужчина… Самый страшный из всех оказался. Худой, изможденный, шрамами многочисленными покрытый, и даже взгляд на меня не поднял, словно в целом утратил интерес ко всему окружающему да безразличие обрел как у покойника. Будто труп уже, только жив вот еще, да вряд ли его это радовало. И сдается мне, наложил бы он на себя руки давно, только в отличие от остальных пленников – рабский ошейник на нем уже был, и не простой, а активированный, стало быть, и амулет подчинения имелся.

– Пропусти нас, госпожа лесная хозяйка, – взмолился подошедший Савран, – корабль ждет, да и юношей от участи страшной спасаю, ведаешь ведь.

Ведаю, да. Многое ведаю. Ведаю даже то, что за мужчиной этим, на умертвие походящим, беда идет. Беда страшная, беда гибельная. И кровь прольется. Много крови. Беда… я на губах ее вкус ощущаю, как чувствую и вкус смерти стоящего рядом со мной сына кузнеца. Смерть ты везешь, погибель свою, Савран сын Горда, да родным твоим кончину страшную в дар чудовищный уже оставил.

Но и сам пленник опасен. Уж не знаю чем, навроде как гибель его ждет да гибель скорая, и сил у него с каплю дождя моросящего – едва-едва на вдох-выдох хватает, а менее опасным мужик от этого почему-то не кажется. Да и за жизнь свою заставит заплатить дорого, уж не ведаю как, но чую отчетливо – этот заставит.

И может, стоило бы оборвать жизнь раба этого здесь и сейчас, нетрудно ведь: ядовитые шипы призвать, удар незаметный нанести – и не будет той опасности, что раб с собой несет, да только… несправедливость и так над ним. Жгучая, жуткая, невыносимая несправедливость. И не знаю я, в чем обвинили его да за что приговорили, но подкуплены были судьи, солгали свидетели – не было вины на рабе этом. Не было ее.

И что же выбрать – беды избежать малой кровью или исправить несправедливость? Истинная лесная ведунья выбрала бы убийство. Да только я не просто лесная ведунья, я – ведьма. А ведьма завсегда за справедливость стоит.

Иэх, была не была!

– Пропущу я тебя, Савран, – проговорила, в раба вглядываясь, – и пропущу, и на тропу тайную выведу, так что у корабля своего через час будешь, да только… я, знаешь ли, женщина, мужчину хочу.

И пленники, что с интересом меня разглядывали, в едином порыве назад отпрянули, явно не горя желанием становиться моими мужчинами. Всех проняло – даже этот, с глазами, застеленными пеленой ненависти, голову поднял да на меня так посмотрел, что идея с шипами ядовитыми единственно верной показалась, единственно правильной.

– Помилуйте предки! – испуганно отшатнулся от меня Савран.

– Хе-хе, – мерзко шепелявя, похихикала я.

И передернуло пленника. На меня он теперь смотрел не с ненавистью – напряженно скорее, словно почувствовал, какого «мужчину» старая карга выбрала.

– Да как же?! Я неволить не смогу, а самолично не пойдет никто, госпожа леса хозяйка, – растерянно пролепетал Савран.

– Этот пойдет. – Я указала крючковатым пальцем с жутким черным когтем на пленника. – Ты мне амулет подчинения дашь, он и пойдет. Не так ли, Савран?

И взгляд перевела на сына кузнеца. Думал торговец недолго – с шеи снял амулет да мне протянул с поклоном. Я же кулон концом клюки подхватила, но даже ей, моей верной помощнице не по себе стало – амулет рабский из дерева делают, из кожи, из меди в крайнем случае, но чтобы из закаленной стали с серебром?! Поднесла я амулет этот поближе, разглядывая внимательно, да и оторопела на миг, покуда осознание приходило жуткое. Ох, Савран-Савран, это ведь не просто амулет подчинения, это артефакт, волю ломающий. Вот она где беда! Вот от чего столько людей-то погибель ждет! Вот почему соврал мне купец!

Подняв взгляд от артефакта, посмотрела на бледного купца и сказала едва слышно:

– Что же ты, сын Горда-кузнеца, на сделку с совестью пошел? Ради чего, купец?

Побледнел он сильнее прежнего да и выдал как на духу:

– Из-за матерей, что просили сыновей своих от войны уберечь. Из-за товара, что портился на складах, а все дороги закрыты уж сколько месяцев. И когда пришли ко мне люди от короля да пообещали пропустить через посты все беспрепятственно, только лишь за то, чтобы я раба, на смерть осужденного за убийства многочисленные, через границу вывез да за лесом твоим оставил, согласился я. Выхода-то другого не было, госпожа хозяйка лесная.

Покачала я головой отрицательно, на купца глядя укоризненно, да и сказала так, чтобы только он и услышал:

– Это артефакт, Савран. – И клюку подняла чуть выше, к лицу мужика поднеся ближе, чтобы разглядел хоть сейчас, если уж раньше не сподобился. – Не простой он, и цена ему – весь твой обоз, и с живым товаром, и с неживым. И нужен ты тем людям был, только для того, чтобы лес мой Заповедный миновать, а как пленника сдал бы, там бы и ты полег, и все твои обережники с пленниками. Савран, те, у кого денег да магии на такой артефакт хватает, свидетелей не оставляют. Не простое ведь серебро, и роспись на нем не простая. Разве станут подобный надевать на обычного осужденного? Что ж ты, сын Горда-кузнеца, не углядел странности такой?

Пошатнулся Савран.

В лице переменился.

Дернулся было к обозу да так и остановился, на меня с надеждой взираючи. И понять его можно было – одна надежда у него оставалась, всего одна… на меня, вот и надеялся теперь. Только сделать я для него мало что могла, за пределами леса Заповедного нет у меня силы. Да и как ведунье лесной не пристало мне вмешиваться в дела людские, но ведунья из меня, как из поганки гриб белый, если уж честно.

– От одной беды я тебя уберегу, Савран, – сказала, всматриваясь в дальние границы леса своего, – открою тропу заповедную, лес пройдешь быстро да выйдешь не у Выборга, где ждут тебя, а южнее – у самого порта.

Купец не поклонился даже. Стоял белее мела, на меня глядел с ужасом да одними губами и прошептал:

– Семья моя, жена, ребятишки, родители… люди верные… Ты, госпожа, сказала «от одной беды уберегу», стало быть, от других уберечь не можешь?

Умен был Савран, да только задним умом все мы умные.

– Не от всех потерь уберечь я в силах. Дело уже сделано, Савран, за твою ошибку кровью заплатят многие. Но время пока есть, да и ты, думаю, обоз провел быстрее, чем ждали от тебя. Так что человека одного из обоза домой отправь, жену твою, ребятишек пусть сюда привезет да и тех, кто причастен, тоже – пропущу через лес беспрепятственно, той же тропой, что и весь обоз. В порту их жди, на том же месте, куда с тропы моей сойдешь. А самому тебе домой вертаться смысла нет, Савран, убьют тебя еще по дороге.

Шатался Савран, как сильно выпивший, горе с ног его сбивало. А все же сумел вопросить:

– А родители? Батька с матушкой?

Руку страшную в перчатке когтистой протянула, ладонь купца, от прикосновения вздрогнувшего, сжала сочувственно.

– Мужайся, сын Горда-кузнеца, смерть там, я ее чувствую.

Сгорбился Савран-купец, понял он все.

Вот так в один миг и становятся дети взрослыми, задыхаясь от боли и понимая, что больше ты не сын или дочь, и мир уже никогда не будет прежним.

– Мужайся, – повторила тихо, – сотворенного не вернуть, ты сам муж и отец, ты своей семье нужен.

Отступил купец на шаг, поклонился до самой земли-матушки, произнес с горечью да честно:

– Век благодарен буду, госпожа леса хозяйка.

– Поторопись, время идет, – никогда не умела благодарности принимать.

Савран поторопился и, направляясь к тому, кого домой послать собрался, на ходу дал приказ своим мужика моего выгрузить. Но тут заминочка вышла – охоронники не успели в клеть войти, как парни сами подхватили пленника и передали с рук на руки. Судя по всему, ходить мужик не мог…

А едва его на траву усадили, я клюкой махнула, открывая тропу заповедную каравану да другую тропу заповедную для помощника Саврана. Может, и успеет, может, и спасет, да сдается мне, что не всех, и предчувствие опасности не отпускает… А значит, быть беде. Все-таки быть.

Ну да беда – не завсегда смерть, так что как в лес мой войдут, по ситуации смотреть буду.

* * *

Когда исчезли среди деревьев и обоз, и помощник купца, назад отправившийся, медленно подошла к пленнику, которого усадили да прислонили спиной к стволу дерева, видимо, чтобы не упал. Подошла я близко, страха во мне не было – это мой лес, тут я сила и власть. Да едва приблизилась – усомнилась в безопасности своей. Слишком уверенно смотрели на меня фиолетово-синие, как небо перед грозой, глаза, слишком явной была усмешка, таившаяся в уголке губ.

– Что, ведьма, коли сама рожей не вышла, то и мужика себе под стать выбрала – самого завалящего? – язвительно спросил он.

– Ну, допустим, как мужик ты мне и даром не сдался, – ответила я задумчиво, – но про себя верно сказал – вконец ты завалящий, небось уже и под себя ходишь.

Синие глаза сверкнули яростью.

И не то чтобы знакомство мы правильно начали, а все равно на душе приятно стало – знай наших, зазнайка невольничья.

– И кто же я тебе теперь? Раб? – вопросил властным да повелительным голосом мужик.

– Охраняб, – поправила я, задумавшись, откуда же у невольника голос такой взяться мог. – Охранять меня будешь, – продолжила насмешливо. – А то, знаешь ли, развелось тут в последнее время желающих под венец меня повести без спросу да без согласия, а я, может, девушка переборчивая, мне по любви надоть. Вот и будешь ты мой верный охраняб, вверяю тебе свою честь девичью.

По мере моих слов глаза у раба спасенного становились все шире и шире, пока явно привычный для него язвительный прищур вовсе не исчез. Судя по всему, мужик, как, впрочем, и все, был искренне убежден, что от квитка моей чести девичьей только поганка и осталась и на нее уже вряд ли кто позарится, но… Но он был раб, а я теперь его хозяйка, так что будет по-моему.

– А за службу… – смирившись с неизбежным, начал было раб.

– А за службу твою верную, не буду к тебе как к мужику приставать, – предложила я.

– По рукам! – мгновенно согласился он.

Видать, лобызаться со мною для него было хуже смерти, оно и неудивительно – страшна я. Ух и страшна! Я как маску, перчатки и нос надену, сама себя в зеркале боюсь, так что неудивительно, нет.

Другое удивляло меня – от чего ж я опасность чую от мужика этого, что даже ходить не в силах? На вид слабый совсем, одни кости, жилы да кожа, чуть ли не на издыхании последнем, а угрозой веет, да такой ядреной, что чащу Заповедную призвать хочется и жизнь его оборвать решительно. И может, правильно то было бы, да только… несправедливость чудовищная над ним все так же висела тучей мрачною, а я как-то по справедливости все делать привыкла.

И вот стою я, под носом накладным собственный зачесался, никак с пудрой переборщила, и думу думаю. Оно как – коли мужика к себе беру, надо бы лешего позвать, с ним посоветоваться да к Силе Лесной обратиться, у нее дозволения спросить, но точно знаю – и лешенька против будет, и Силушка Лесная запретит. И мне бы как ведунье лесной поступить полагается, по протоколу, но не могу я так. И скрыть все тоже не выйдет – коли я раба этого в избенки рыбацкие отправлю, помрет он там, как бы ни хорохорился, так что надо в мою избушку его и лечить пусть и бедового, но болезного. В конце концов живет же у меня домовой приблудный, уже года два как живет, и ничего, пока никто ничего не заметил. Правда, цельный мужик это не тихушный домовой, да делать нечего.

На том и порешила, точно ведая, что влетит мне теперь что от лешеньки, что от Силы Лесной. А еще от беды неминучей, что в лес мой следом за мужиком этим придет, и мне это известно. Ну да кто с бедой ко мне придет, тот сам виноват, я ему не лекарь.

А мужика спасать надобно, он без меня и до полуночи не доживет.

– Подняться сможешь, охранябушка мой? – ласково вопросила я. – Али плечо подставить хрупкое, женское?